Горы дышат огнем - Веселин Андреев

силы в этой исключительно тяжелой борьбе. И никакой Национальный фронт не был бы создан, если бы этого не сделали мы.

— Да, правильнее, бай Иван, не скажешь! — Он подвел меня к теме, на которую я как раз собирался поговорить. — Прежде всего нужно, чтобы партийная группа была крепкой. Я хочу сказать, что не плохо будет, если вы примете кого-нибудь и помоложе.

— Ты что думаешь, что партию мы бережем только для себя? — сердится бай Гецо. — Только где они, молодые?

— А эти ребята, которых собрал сейчас Колка? Они что, всю жизнь останутся в ремсистах?

— Да, это верно, надо бы подумать. Только так сразу...

Дело было не в том, что сразу. Просто в Радославове отсутствовало пополнение за счет среднего поколения, и теперь в самом деле у них немного неловкое положение: совсем юнцы рядом с пожилыми товарищами.

Мы уже пожимали друг другу на прощание руки, когда бай Гецо толкнул меня в бок. Это означало, что он взволнован и что сейчас последует: «Послушай-ка, товарищ...»

— Послушай-ка, товарищ. Знай, это дело мы сделаем. И партийную организацию укрепим, и фронт организуем. Вы только берегите себя, а то как мы без вас? Может, и не все время вам быть у нас, но если мы знаем, что вы в горах, мы испытываем гордость и чувствуем себя уверенно! Знай это! И скажи это всем товарищам в горах! Понял?

— Знаю, бай Гецо!

— Знаешь, знаешь, вовсе ты не знаешь, что вы для нас значите!..

Воцарилось молчание.

Они шли к людям, чтобы будить честные сердца и придавать им смелости, чтобы бороться за каждую человеческую душу, подготовить своих односельчан к тому, чтобы вскоре они сами назвали свое село Чавдар.

И они тоже были апостолами.

Мы подошли к дому незаметно. Стоило нам прикоснуться к железной ручке, как дверь отворилась. Бай Иван ждал нас.

Окна были закрыты черной бумагой: во всей стране ввели затемнение, в данном случае это получилось в буквальном смысле. Свет лампы, хотя и не сильный, заставил нас в первый момент зажмуриться. Тетя Пана поднялась с постели и зябко куталась в шерстяную шаль. Она взяла меня за локоть:

— Пойдемте в горницу. Что вы за гости, если все в кухне сидите?

— Обязательно, тетя Пана, только в другой раз, когда придем в лакированных туфлях.

— Смотрите на него, еще смеется! Слушай, откуда вы берете столько сил? При этой вашей жизни приходить в дом по ночам да еще и смеяться?

— Может, это как раз от нашей жизни, тетя Пана.

— Может, и так... Поэтому я и хочу, чтоб вы хотя бы здесь отдохнули.

Мы ели и разговаривали. Тетя Пана интересовалась всем, а нам рассказывала, что слышала в селе, — «может, пригодится в вашем деле». Бай Иван большей частью молчал, предоставляя говорить ей, и не столько из галантности, сколько из чувства добродушного снисхождения: мужскую работу мы делаем там, в горах, а здесь пусть и жена что-нибудь расскажет.

Послышался лай собаки. Тетя Пана подобрала концы свешивавшейся до полу шали, прислушалась и движением головы указала на дверь:

— Посмотри-ка, Иван!

Об этом не было нужды говорить: он и так уже вскочил и вышел в сад. Тревога оказалась напрасной.

— Откуда ты, сынок? — Тетя Пана положила руку на плечо Колки. — По твоему говору вижу, ты не здешний.

— Ты что, дура, что ли? Я ведь тебе сказал, чтоб ты не спрашивала о пустяках! — оборвал жену бай Иван.

Колка почувствовал себя неловко.

— А почему и не спросить, бай Иван?.. Я из Софии.

Тетя Пана не обиделась: в сельском лексиконе слово «дура» звучало не так уж грубо.

— Он все осторожничает, осторожничает, ничего и спросить о вас нельзя.

— Да ведь от этого вопроса и до веревки недалеко! — усмехнулся бай Иван.

— Удивляюсь я, глядя на вас, лесовиков... — И опять тетя Пана осеклась. — Простите меня, но вас все так называют, вот и я тоже...

Мы весело засмеялись, и не потому, чтобы избавить ее от чувства неловкости. Мы и в самом деле не сердились, когда нас называли лесовиками. Точнее, все зависело от того, как это говорили: в устах полиции и чорбаджий это слово звучало злобно, с издевкой; люди из народа произносили его с уважением, а подчас и с юмором. Ведь в действительности это так и было: мы скитались по лесу; спали на срубленных ветках; листья закладывали в обувь, чтобы избежать потертостей; листьями время от времени и закусывали...

Покраснев, тетя Пана стала еще миловиднее: невысокая, с мягкими чертами лица, доброй улыбкой и глубокими карими глазами. Только позже, значительно позже мы заметили, что она прервала свой рассказ, и не могли понять, что ее заставило это сделать.

Бай Иван выглядел добряком, но был суров. Его обдували не только старопланинские и среднегорские ветры, но и злые песчаные вихри Патагонии. Всех, кто побывал там, звали американцами, но это прозвище не закрепилось за ним: в селе уже был Петр Американец, Пройчо Американчик, Найден Америка. Историю своих скитаний он откровенно рассказывал мне не раз. Вообще-то, это общеизвестная история. И он отправился за океан с большими надеждами: деньги, деньги падают в Америке с неба! Он был в Уругвае, потом попал на нефтяные промыслы в Патагонии. Пустыня, песок и огненные языки (видимо, так он называл нефтяные пожары) — вот что я запомнил из его рассказов. И самые разные люди — от рыцарски чистых, смелых пролетариев до опустившихся бродяг. И борьба, жестокая, отчаянная борьба, которая закалила его.

Поняв, что долларами в Америке не разживешься, бай Иван вовремя, пока жив, вернулся домой. Ему удалось купить немного земли. Поставил двухэтажный дом. Не похоже было, что построен он на доллары...

Однако он привез с собой другое богатство: скитания по свету открыли ему глаза, и домой он вернулся уже не робким крестьянином...

Я блаженно лежал на спине. Чувствовал себя отдохнувшим, усталость оставила о себе память только легкой болью в мышцах ног. Я не шевелился — не хотел будить Колку и наслаждался минутой сладостной лени. Большой сеновал был доверху заполнен: стоило вытянуться, и я упирался в черепицу крыши. Дул ветерок. Я с упоением вдыхал ароматный запах сена. Не чувствовалось даже самого слабого запаха плесени. «Сено с сухих лугов», — подумал я. И вот уже передо мной наш луг, и надо мной