Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

Архипов посмотрел на жену, нетерпеливо переминавшуюся с ноги на ногу, понял, что просто так она от журналиста не отвяжется, зачем-то сжал в кармане куртки рукоятку газового пистолета и смущенно попросил:

— Дайте нам денег. Мы с женой на мели.

— У меня нет лишних денег, — ответил журналист сухо. — И вообще, если даже у меня есть деньги, так лишь на то, чтобы я мог прожить.

Инга вскипела:

— А нам не надо прожить?!

— У меня совсем нет лишних денег, — сурово произнес Якушкин. — Да нет же, я уже почти не сомневаюсь, что все это — сцена, достойная сумасшедшего дома.

— Стреляй! — повелительно крикнула жена мужу.

Архипов пояснил:

— У меня газовый пистолет, и жена думает, что я могу пальнуть.

Якушкин сдержанно улыбнулся, извещая Архипова, что теперь он улавливает вероятие и комической развязки. Однако выяснилось, и произошло это вдруг и по далеко не внятной причине, что сами супруги понимают ситуацию совершенно не так, как следовало бы. Когда Архипов пересчитывал добытые в молочном магазине деньги, он передал пистолет Инге, и вот теперь осенило: вооружена женщина, стрелять ей, а не ее бестолковому путанику мужу! Оба напряглись. В какой-то мгле рассеялись, едва зародившись, догадки о том, что же сжимал в кармане куртки крепкой мужской рукой Архипов и о чем думала Инга, приказывая ему выпустить в журналиста страшный заряд. Быстро и жутко вытащив пистолет из сумки, свирепея лицом, выкидывая из головы все умственное содержание и оставляя одну звенящую пустоту, Инга поднесла дуло к самому кончику журналистского носа. Глаза Якушкина, выпучившись, сошлись на переносице.

— Выворачивай карманы, прохвост!

— Не обращайте внимания, — устало и горько вымолвил Архипов, опуская голову. — Моя жена думает, что вы расклеитесь, стоит ей пригрозить, будете валяться тут в траве, хватая ее за ноги. А с чего бы вам валяться? Спокойно занимайтесь своим делом. Вы проводите журналистское расследование? Отлично! Моя жена действительно немного не в себе… сами понимаете, какая нынче у нас жизнь… она в отчаянии… Войдите в наше положение. Мы вас сейчас отпустим, но прежде вдумайтесь. Вот вы смотрите на нас и думаете, что я только для виду передал привет бедолаге Бурцеву, а на самом деле это с нашей стороны сплошное надувательство…

Инга оборвала его маловразумительные рассуждения:

— Хватит болтать чепуху! Пусть отдает деньги!

— Нет, Инга, — возразил Архипов, — я думаю не о деньгах, а о Бурцеве, моем друге, который остался в лагере…

— Но пусть она уберет пистолет… — взмолился Якушкин.

— Не бойтесь, это не настоящий пистолет. Так, дурацкая игрушка.

— Но я не могу находиться в таком положении…

— Да-да, понимаю, если бабахнет… мало не покажется!.. К тому же очевидная нацеленность, а там части тела, живого человеческого тела, в частности, нос… Вы, наверное, еще пороху не нюхали? Но это не тот случай. Убери пистолет, Инга, — попросил Архипов мягко, с некоторой нежностью. — Ты мешаешь нам говорить.

Якушкин в испуге отшатнулся, когда женщина с криком — черт вас всех побери! — словно бы замахнулась на него пистолетом. В действительности так она всего лишь выразила бессилие своего негодования, а затем, к облегчению журналиста, спрятала свое оружие и даже отошла в сторонку. И тут Архипов обрушил на Якушкина целые потоки красноречия.

Он говорил о том, как несправедливо обошлась судьба с ним и Бурцевым, рассказал, во что превратили Бурцева в лагере и как он, Архипов, желая защитить друга от жестокости сумасшедшего инвалида Дурнева, обагрил свои руки кровью. Да, он убийца, а Бурцев… Бурцев ничтожество, почти опущенный человек! И все же, если в жизни существуют не только насилие и страдание, но и дружба, искренность, справедливость, то вот они, в неотступном ощущении, что связь с Бурцевым не прервана вынужденной разлукой. Архипов склонился к Якушкину, чтобы не слышала Инга, и жарко и в то же время с особой доверительностью шепнул:

— С этим Бурцевым у меня связано что-то такое, чего у меня нет даже с женой…

— А-а… понимаю, понимаю… — живо откликнулся Якушкин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но он не понимал. Да и что толку вникать в историю двух неудачников, сломленных жуткими лагерными законами? Сентиментальным человеком ему выступать до сих пор не приходилось, и нет надобности, чтобы это случилось теперь.

Архипов обрадовался; воспрянувши духом, он и заговорил вдруг с некоторой выспренностью, как человек, вырванный среди ночи из вязи поэтических сновидений и не сознающий яви:

— Понимаете? А жена, она у меня, сами видите, истеричка, опасная истеричка, и кто же заслонит меня от нее, если не Бурцев? Поэтому Бурцев светел. Он только кажется понурым и покорившимся злой судьбе, а на самом деле у него под пеплом не то чтобы алмаз, это было бы уже слишком, но что живое и доброе сердце, так это точно. А значит, помогите ему бежать! Иначе его сгноят в том лагере!

— Но как я могу это сделать? — снова не удержался от улыбки Якушкин.

— Я же смог, сбежал. Это оказалось не так уж сложно…

— Ну, пусть и он попробует… — неопределенно высказался журналист.

— Но вы поможете ему?

— Вы в самом деле не понимаете? Я не имею права вмешиваться в подобные дела. Разве это трудно понять?

— Но здесь совсем другое! — горячо заверил собеседника Архипов. — Он погибнет, если вы не поможете ему.

— Но почему именно я?

— А кто же? Я вам верю! Видите, я не убегаю от вас, не прячусь, а ведь меня ищут, и, если найдут, могут пристрелить на месте. Сейчас попы в цене, так за то и пристрелят, как собаку, что я будто бы виновен в гибели священника. А я не виновен, он сам дурака свалял, не прыгнул… Еще припаяют, что я словно бы и самого Христа распял, с них станется. Это как с курицей, я просто покушать решил, полакомиться, а крючкотворы целое дело раздули, натуральный эпос, и упекли меня…

Смекнув, что ему не отделаться от этого сумасшедшего, пока он не даст более или менее правдоподобное обещание помочь его другу, Якушкин пробормотал:

— Ну, хорошо… допустим, я сделаю все, что в моих силах… Можно, кстати, заметку в газете поместить…

— Я достану оружие, а вы передадите его Бурцеву…

— Это очень опасно, — поспешно перебил Якушкин, — я вовсе не хочу поплатиться головой… Видите ли, с моей стороны было бы весьма неосмотрительно…

— Это не так опасно, как вам кажется. Мы еще продумаем, как получше все это устроить. Я вас обязательно найду. Вы остановились, я слышал, у Причудова, а это большой человек, и все знают, где и как найти его… Мы встретимся через несколько дней, и у меня уже будет нормальный план действий, а не скороспелое решение. Сейчас самое главное — раздобыть стоящее оружие.

Архипов все же спросил причудовский адрес; Якушкин хотел было соврать, но дал настоящий.

Наконец они разошлись. Обескураженный Якушкин поспешил прочь из парка, размышляя о дикости только что закончившейся — и, слава Богу, благополучно, без кровопролития, унижения, криков о помощи! — встречи. Не иначе как судьба решила посмеяться над ним, отдав в руки преступного, агрессивного безумца. Впрочем, нет нужды бить тревогу — едва ли они еще когда-нибудь встретятся, едва ли Архипов в самом деле отважится явиться к Причудову. Или все-таки лучше сменить адрес? Поселиться в гостинице, поближе к образцовому подполковнику Крыпаеву? Нет, все это игра, пустые эмоции, жалкий фарс. Вон стоит церквушка. Как она прекрасна! какой лад и глубокий смысл наблюдается в каждой ее линии! как здорово составлена форма в целом! А жизнь — всего лишь мутный поток, уносящий в никуда.

А если настырный беглец, пропащая душа, все же придет и распорядится передать в лагерь оружие? И еще эта его нервная, на все, кажется, готовая жена… Якушкин не мог без содрогания вспоминать о страхе, овладевшем им, когда Инга приставила дуло пистолета к его носу.

Страсти как будто первобытные, — размышлял он о неприятной встрече в парке, — а тут еще кругом всевозможные завоевания культуры, церквушка-то впрямь замечательная. Почва серьезная, как раз для большой драмы, когда не фантазии уже одни только, а этакое крупное столкновение, почти катастрофа… Но если больно в меня ударит, будет досадно. Я же не Одиссей, чтоб выкручиваться из разных переделок и все как будто без особого урона. У меня душа мягкая, легко прогибающаяся, и ум запросто может дрогнуть…