Годы войны - Василий Гроссман

Если слабо пустить, то будет плохо — и дома и на войне.

Я в колхозе не последний был — работал я честно,

хорошо.

Народ на меня обижался, кого заставлял работать, зато к 25 августа мы всю уборку кончали, весь обмолот. Лодырь обижался, труженик — не обижался.

Кассиром я был, когда перебрался в соседний район. Тысяч 15, а то и побольше бывало.

Я был и бригадиром на сплавных работах, люди меня знали хорошо.

И в армию ушел, все сдал — должником не остался, Убьют — за мной долгов не останется.

Рыбу мы ловим, ее немец для нас глушит.

Я поймал стерлядь одну, а потом еще — по-нашему язь называется. Сварили уху.

Образование у меня — 3 зимы ходил в школу».

Чехов Анатолий Иванович: (1923 года. Родился на Бондюжском хим. заводе, на Каме. Отец — рабочий, мать — работает на заводе.)

«В Казань приехал в 1931 г., доучился до 7-го класса. Отец запил, бросил мать, осталось 2 сестренки и мать. Пришлось уйти из школы, хотя учился отличником. Географию любил очень, но пришлось бросить.

Проработал на кинопленке и стал жестянщиком, потом на автоген, сварке, потом в гараже стал электриком, газосварщиком, аккумуляторщиком. Я один был по всем специальностям. Пришла повестка 29 марта 1942 г., попросился добровольцем в школу снайперов.

Вообще я в детстве никогда не стрелял, даже из рогатки. Первый опыт из мелкокалиберной винтовки, выбил 9 очей из 50 возможных, и лейтенант разозлился: „По всем предметам отлично, а по стрельбе плохо, ничего из тебя не выйдет“. Но я не стал расстраиваться, взялся изучать теорию боевую, оружие. Первый опыт из боевой винтовки — в грудку, в головку. Давали 3 патрона — и я поразил. И с тех пор стал отличником. Попросился я добровольцем.

Захотелось мне быть таким человеком, который сам уничтожает врага.

Захотелось после того, как почитал газету. Хотелось быть знаменитым.

Я научился определять расстояние на глаз, без оптического прибора.

Подойдешь — ошибся на 2–3 метра.

Применение к местности:

Всмотрись, назначь ориентиры, заранее определи расстояние, тогда, как только появится противник, сразу повернул дистанционный маховичок и стреляй (толково рассказал, как приподнимается пенек, для чего служат горизонтальные нити).

Я вижу в оптический прицел, он четырехкратный, там 9 линз, оптически устроен, все увеличивается. Человека видно совершенно, как он себя чувствует, что собирается делать.

Сначала я был инструктор, сержант, учил я людей и снайперской стрельбе, и винтовке, и автомату, и гранате. Уж так получилось, что и на заводе и здесь я овладевал разной техникой легко.

Мои любимые книги? Я вообще мало читал. Отец напьется пьяным, разгонит всю семью, даже, бывало, уроков не учил. Своего уголочка у меня не было.

15-го утром я пошел в наступление.

Наступал я на Мамаев курган.

От своего взвода я оторвался влево. И у меня появилось чувство, что это не война, а просто я учу свое отделение, как надо маскироваться на местности, как стрелять.

С криком „Ур-р-ра!“ пробежали метров двести.

Тут пулемет заработал, не дал нам идти. Я пополз, как учили, по-пластунски. И попал в ловушку — по бокам три пулемета и танк. Я сам себе задачу поставил, назад не смотрел, знал: отделение меня не бросит. Я стрелял в упор с пяти метров. Они сидели боком ко мне, высматривали — я уложил одного и второго. Тут сразу по мне ударили три пулемета, танк и миномет.

Я и четыре моих бойца с 9 утра до 8 вечера в воронке пролежали. Потом я рассказал нашим пулеметчикам, где их пулеметы, куда танк ушел.

Сразу меня поставили командиром минометного взвода.

Я определял дистанцию на глаз. Получил приказ разбить дом, сказал дистанцию, и начали бить. Дом разбили.

Рота наступает — и я наступаю, ни на шаг не отстаю. Тут замечаю, что немец бьет только в середину, фланги не трогает. Я догадался, что он хочет атаковать нас с фланга, — и ударил по хатам. До этого условился с пулеметчиками, что они меня прикрывают, а я буду выкуривать их из хат. Тут наша артиллерия по нам ударила, и от роты осталось пять человек.

Когда я получил снайперскую винтовку, присмотрел себе место на 5-м этаже; там стена, меня стена тенью укрывала, а когда солнце, я незаметно вниз спускался.

Я видел оттуда: до немецкого дома 100 метров, в доме автоматчики и пулеметчики. Днем их не бывает, сидят в подвалах.

Я выхожу в 4 часа. Начинает светать. Первый фриц бежит за водой — для начальства мыться. Это уже когда солнце. Бежит он боком ко мне, я в лица мало; смотрю, смотрю на одежду: командир в брюках, курточке, фуражке, без ремня, рядовой — в сапогах.

Я сижу на площадке лестницы. На решетку пристроил винтовку, так, чтобы дым стлался по выбеленной стене.

Они сначала ходили шагом. В первый день я уложил 9.

Один присел и в бинокль на меня смотрит.

За два дня уложил 17.

Пустили женщин — я убил 2 женщины из 5.

На 3-й день смотрю — амбразура! Снайпер. Я подкараулил и дал. Он упал и стал кричать по-немецки.

Не стали носить мин, не ходили за водой.

Я за 8 дней уложил 40 фрицев.

За эти 8 дней я ученика выучил — Заславского. Он за 4 дня 8 уложил.

Им пришлось ход сообщения рыть. Они дорыли ход до дома на Волге — до асфальта, а дальше штаб; они не стали ломать асфальт, решили перебегать из траншеи, через асфальт и в окоп.

Если солнце, на стенке при движении тень, когда солнце, я не стреляю.

Новый снайпер появился у открытого окна, а меня раскрыл наш пэтээровец. Прижал снайпер меня, четыре раза по мне дал. Но все мимо.

Но не пришлось им волжской воды попить.

Они ходят за водой, обедом, с донесениями, за боеприпасами.

Чуть что — за мной: „Чехов, иди, по нам бьют“.

Утром они артподготовку сделают и кричат: „Русь, завтракай“, потом в обед тоже.

Они вареного едят мало — в мешках таскают себе водку, консервы.

Пока они обедают — автоматчик тыркает.

Вечером — „Русь, ужинать“.

Воду они брали гнилую, из паровозов. Утром за водой идут с ведерком. Мне стрелять удобней, когда он бежит, глаз и рука лучше берут, а когда стоит мне хуже.

…Первый — вышел, прошел 5 метров спокойно. Я сразу взял на мушку, беру вперед немного, от носа сантиметра 4. На расстоянии 300 метров беру бегущего с упреждением на две с половиной фигуры.

После того, как я винтовку получил, сначала все не решался человека живого убить: простоял один немец минуты четыре, все разговаривал, я его отпустил.

Когда первого убил, он сразу упал. Тут второй выбежал, наклонился к убитому, я и его уложил.

Мне страшно стало: я убил человека! А потом вспомнил наших — и стал их бить без пощады.

Дом провален до второго этажа. Кто сидит на лестнице, кто на втором этаже. Кассы — в них деньги все сгорели.

На кургане живут девушки, жгут костры, готовят, офицеры заходят к девушкам.

Боеприпасы возят на лошадях.

Наблюдаешь иногда такую картину: идет фриц, собака лает на него из двора, фриц ее убивает. Если ночью собачий лай — значит, фрицы чего-то делают там, шастают по домам, вот собаки и лают.

Я стал зверским человеком — убиваю, ненавижу их, как будто моя жизнь вся так и должна быть.

Я убил 40 человек — трех в грудь, остальных в голову.

При выстреле голова сразу откидывается назад или в сторону, он руки выбрасывает и падает…

Один убитый мной перед смертью сказал по-русски: „Спасибо, Сталинград, что меня русский снайпер убил“.

Как-то мы принесли гармошку, поем, танцуем, Фрицы заслушались, а потом открыли огонь.

Пчелинцеву тоже жалко было убивать: первого не смог, второго убил и как я мог?

Меня сначала трясло, когда убил: ведь человек шел за водой!

Двух офицеров уложил. На высоте — одного, другого — у Госбанка, он весь в белом был, все немцы вскакивали, ему честь отдавали, он их проверял. Хотел перейти улицу — я и ударил в голову. Он сразу свалился, ноги только задрал в ботинках.

Вечером иногда выхожу из подвала, смотрю — сердце поет, хочется хоть на полчасика в живой город.

Выйдешь, подумаешь: Волга тихо стоит, неужели Волга наша для этого страшного дела?

Один сталинградец у нас был — я его расспрашивал, где клубы, театры, как гуляли на Волге. Здесь гуляли, парк был».

Сварщик Косенко так варил, что люди приезжали с фронта и просили чинить «катюши» — «У вас лучше, чем на фронте».

Два танка примчались с фронта: «Скорее, нам в бой», — зачинили и ушли в бой. В тот же день 5 пушек отремонтировали. Этим делом занимались 4 человека. Слесарь, кузнец, токарь, сварщик. Поцелуйкин, Забиркин, Белоусов, Косенко и мастер, он же начальник цеха, и слесарь Солянинков.

Тов. Крыжановский — начальник турбинного цеха.

По территории 500 снарядов, бомб около 80 — 4-го ноября. И еще 20 5-го, и 16 в августе.

«Жизнь постепенно останавливается, — говорит Николаев. — Вот и часы стали».