Годы войны - Василий Гроссман

7 узбеков учинили самострелы конечностей. Все они расстреляны.

Примерно с 22-го сентября оборонительные бои с пехотой, танками противника.

Сержант Хачатуров разминировал под огнем противника 142 мины.

Прорыв немцев к Волге 1-го октября. Ночной бой. Отбиты.

Техника — мелкие группы, перекрестки улиц. Значение ракет. Лейтенант Орленок, бил из пулемета, схватил ПТР, подбил танк.

Переправа

Начальник переправы подполковник Пузыревский, около 2-х недель, до этого был капитан Езиев — чеченец, убит на барже бомбой.

Перминов — военком, с начала организации переправы 57-й день.

Замкомбат — Ильин, тяжело ранен, увезен на самолете.

Гамкрелидзе — командир 2-й роты.

Убито и ранено из комсостава: Езиев, Смеречинский — убит до Езиева, комбат — основал переправу — убит минным осколком. Шолом Аксельрод, командир технического взвода, погиб на барже при наведении переправы от разрыва мины.

Политрук — Самоторкин и лейтенант Петров — ранены минами.

Политруку Ишкину оторвало ногу снарядом дальнобойной.

Лейтенант Ливир — ранен в ногу при бомбежке.

Командир 1 роты Абрамов был ранен во время бомбежки.

Хоронили вблизи Волги. Речи, салют. Памятник ставили — на нем когда погиб и при каких обстоятельствах

Похороны ночью, ни одного не проводили без салюта.

Рядового состава выбыло 100 человек — из них убито 28, раненых 71 человек, оставшихся в батальоне.

Весь батальон — ярославцы, в пределах 42–48 лет.

Представлено к награде 55 человек.

Было 305 человек.

Переправа работала 57 дней.

Мессеры один раз лишь обстреляли из пулеметов.

Немцы бьют с севера из-за «Баррикад» и с высоты 102.

Сброшено за все время:

Бомб — 550, мин — 8000, снарядов — 5000.

Бывают горячие дни: вот, например, 550 бомб за пять дней.

«Скрипуны» или «музыканты» пикируют с воем, ни черта не сбросят, а только ревут.

Сержант Власов — 48 лет, старичок, ярославец. Барку пробило снарядом. Один его держит за ноги: шинелью заткнул дыру и забил. На барже было 400 тонн боеприпасов.

Работал в колхозе председателем. 2 сына на фронте, дома 3 детей и жена.

Смирнов Дмитрий Александрович, лет 38. Сержант, держал за ноги Власова, когда тот чинил. Власов потушил пожар.

Загорелись снаряды от «катюш», один грузовик, а кругом десятки машин, мы их оттащили.

Расчет лейтенанта Минычева — красноармейцы Пушкаренко, Золотов, Мозжухин, Денисенко.

Потопили много барж, ночью не было ни одного случая, чтоб тонули груженые.

Потоплены: пароходы «Перекат», «Пожарский», «Капитан Иванищев».

Катера: «Ленинец», «Сокол» — всего 4 катера.

Вчера погиб тральщик — c 75 ранеными пошел ко дну.

Попавшие в воду мины и бомбы не дают осколков, только опасно прямое попадание.

Есть мнение, что на берегу и в домах сидят корректировщики.

Поставили в расположение роты вошебойку, так он по ней 10 бомб запустил.

У нас Волга — 1300 метров ширины.

Ночью только минометный обстрел, беспрерывный обстрел, ни на минуту не прекращающийся. Мины рвутся и на реке и на берегу.

Немецкое расписание:

До 12 ночи огонь. С 12 до 2-х тихо. С 2-х до 5 начинает.

С 5 до 12 дня тихо. С 9 утра авиация точно как по расписанию до 5 вечера.

В один день 1800 заходов. Авиация бьет по берегу, по реке не бьет.

Артиллерия мало действует.

«Маскируем — заводим под берег и лесом, пароход „Донбасс“ заходит внутрь разбитой баржи, прячется за разбитыми баржами».

Быт. Своя пекарня, баня, вошебойка.

Баня в земле вырыта, бойцы любят париться с веничком, не выгонишь из бани. Трубу волной с банки стащило.

Пекарня — русская печь зарыта в землю, печем подовый прекрасный пышный хлеб — мастера замечательные. В эту бомбежку пекарню всю-всю!

Кухню во второй роте — прямым попаданием.

— Разрешите доложить, вся кухня взлетела на воздух, вместе со щами! Варите второй обед.

Старшине Спиридонову разворотило заднюю часть, просит выпить.

Двое тяжело раненных, Волков и Лукьянок, приперлись из госпиталя за 30 км, убежали пешком. Посадили на машину обратно везти, оба плачут — не поедем из батальона.

Волкова ранило в шею и лопатку, лопатка рассечена.

Красноармеец Миноходов, когда ранило Езиева и Ильина, вытащил их обоих с баржи, перевязал, сам был ранен в спину, бежал один километр до 2-го эшелона, сказал, что ранен комбат, и упал без чувств. Вместе их увезли в госпиталь.

Ни один человек не хочет уходить из батальона.

Труса-шофера моторного катера застрелил Власов после речи комиссара.

Шофер Ковальчук получил приказ отвезти бойцов на «Красный Октябрь». Обстрел был сильный, и он, испугавшись, отвез их на остров и сказал: «Мне моя жизнь дороже. Снимайте, расстреливайте, я все равно работать не буду, я человек пожилой».

Построили батальон и перед строем расстреляли.

У всех настроение — скорее разбить и обратно домой.

Больше всего не любят зенитчиков.

Переправа работает с 6 вечера до 4 ч. 30 мин. утра.

При луне очень трудно; красиво, но бог с ней, с этой красотой.

«Самое страшное, что я испытывал, это когда начала тонуть баржа. Человек 400 бойцов. Паника, крики: „Тонем, пропали!“

А Власов подходит: „Готово, товарищ комиссар“.

И тут пожар — боец, сукин сын, взял бутылку КС и начал пить, пожар начался, затушили плащ-палатками.

Вот-вот начнут бросаться в воду!

Там еще был у нас старикашка Муромцев, нашел Две пробоины, залепил.

Все ведь боятся, и я испугался, все подвержены, но некоторые умеют держать этот страх».

Теперь привыкли до того, что, когда затихает, говорят: «Скучновато!»

Очень нашим понравилась статья про ярославцев, сидят, гордятся, как петухи: «Про нас пишут!»

Власов Павел Иванович: (Тутаевский район Ярославской области, 43 года. Семья 6 человек, один сын гвардейский минометчик, взяли в августе 1941 года, охраняли склады.

Командиром батальона был Смеречинский.)

«Прошли на Волгу с 25 августа.

Баржа большая, тысячи четыре тонн боеприпасов, пока грузили, обстреляли, но мы не обращали внимания. Пошли. Я на носу был, там мое место. Начался обстрел. Пробило палубу, пробило борт на метр ниже воды. Вода зашумела, народ закричал.

Я у одного вырвал палатку и кинулся в трюм; палубу разбило, поэтому и светло там. Большую дыру палатками и шинелью заткнули. А мелкие дыры мы снаружи затыкали — меня за ноги держали, а я свешивался.

(О трусе-шофере)

Это было в первых числах октября. Нам дали приказ переехать на ту сторону, исправить пристань.

Он нас привез на остров, говорит: „Мне своя жизнь дороже“. Мы его матом крыть, знали бы мотор, мы б его спешили. Нас обратно не везут, говорят, вы дезертиры с фронта. Пришлось на хитрость идти, перевязали себя. Змеев, тот ногу перевязал, палку взял. Доложили комиссару. Нас выстроили, весь батальон. Комиссар зачел приговор. А он плохо себя держал — плакал, просился на позицию. Но из него уже плохой защитник, он говорил, что немцу передается. У меня чувство такое было, что если б у меня воля была — я б его растерзал без этого приговора. Потом комиссар сказал: „Кто его пристрелит?“ Я вышел из строя, он пал. Я взял у товарища винтовку и пристрелил его.

— Жалели его?

— Да какая тут жалость.

28 августа вечером прислали повестку. Я вообще мало пью, не привык.

Писать много не приходится: „пока жив“, прошу, чтобы описали, как справляется дом.

Ребятишки небалованные, не знаю, как без меня, а при мне хорошо помогали.

Работы много — приходится работать день и ночь.

Лен самая работная культура — прополка, вторичная прополка, теребят его рукой, ставят в бабки высыхать, а потом околачивают его, разостлать нужно, потом поднять его…

В общем, здесь работа полегче, хотя, когда мост делали, то трое суток не спали.

Заготовили дерева на каждый такой плот, три поперечины, порода — елки, сосны; таких плотов 65. Посредине трос цинковый, а потом планками — плот к плоту; вдоль берега строили, а потом пустили; вода его стала заносить, а когда дошел до середины, якорь спустили — в 260 килограммов, шесть человек несли этот якорь на понтон.

Мост покрыли тесом, а под него вспомогательные бревна подводили.

Зенитки плохо работают, я видел — только три самолета сбили. Похвалить нельзя зенитки.

Поустанешь как следует — и спишь. День не поспишь, другой все равно уснешь.

Меня пилотка спасла.

Вздумывается, что сон досадил нам. Вот ездил на пристань — как причал делали новый, вспоминали, что, как зайцы, бегали из-за него.

Меня дети слушаются, бывает, что строгонько с ними, без этого нельзя.

Если слабо пустить, то будет плохо — и дома и на войне.

Я в колхозе не последний был — работал я честно,

хорошо.