Амаира Первого дома - Ина Деш

на старшего амаира Лин не могла. Слишком больно, слишком горько, слишком сильно разрасталась внутренняя пустота. А феникс… Он не владел собой так же хорошо, как Равенель. Наверное, поэтому Шарлинта без труда прочла на его лице отражение собственных чувств. Боли, которую ему причиняла она. Из-за краха личных иллюзий, в котором Трейвент точно не был виноват.

— Хорошо, через три дня. Я напишу деду, — немного потеряно произнесла она, и что-то обручем сдавило ее горло, вызывая дурноту. — Простите, мне нужно на воздух.

Выхватывая плаща из гардеробной у входной двери, Шарлинта услышала непривычно властный голос младшенького:

— Саарита, останьтесь. Рихт.

Уже на улице, жадно глотая холодный воздух и быстрым шагом направляясь к парку, принцесса осознала, что сопровождает ее на этот раз не тракарамка, а один из братьев Фолленов. Но ей было все равно. Хотелось не просто быстро идти, а бежать. Бежать на пределе сил, чтобы скрыться от той боли, что она сама причиняла Трейвенту и, наверное, Икрею тоже. Правильно ли, справедливо ли? Била собственной обидой по тем, кто не виноват? Кто уязвим перед ней, как она перед Равенелем?

Думать о старшем амаире было большой ошибкой. Дурнота подкатила к горлу совсем как той ночью. Пришлось склониться над ближайшим кустом. Рихт было дернулся в ее сторону с намерением помочь, но принцесса жестом остановила его. И без того ситуация была унизительной.

Шарлинта опустилась на первую попавшуюся скамью. Ей действительно нужно было в империю к деду. Не за разгадкой чужих записей. Лин необходимо было поговорить с единственным человеком, которому можно рассказать все честно и открыто. С матушкой.

Во рту было горько и противно, поэтому Шарлинта, не задумываясь, отпила из поднесенной к губам фляжки. Подняла глаза, чтобы поблагодарить Рихта и замерла, словно кролик перед удавом. Равенель присел на корточки перед лавкой и его серо-синие глаза оказались прямо напротив ее лица. Старший амаир не удосужился захватить плащ, на нем была только рубашка, но впервые за последние дни Лин почувствовала горячее тепло, которое исходило от его тела.

Это тепло давило, лишая внутреннего спокойствия, пробираясь за стену отчуждения, причиняя боль, даря какую-то нелепую надежду, за которую нельзя было цепляться ни в коем случае. И в глаза не стоило смотреть. То, что разглядела девушка там, в предгрозовом небе, не могло быть правдой. Нельзя обрастать новыми иллюзиями, слишком острые осколки от них остаются.

— Вы не могли бы сесть рядом? — внешне абсолютно спокойно, хотя от внутреннего напряжения начали мелко подрагивать пальцы рук, попросила Шарлинта.

От ее тихого «вы» он вздрогнул, как от удара, и какая-то яркая пугающая волна расцветила серо-синие глаза огненными всполохами. Комок ледяного страха колкими иглами вцепился в горло принцессы. Лин старалась дышать тихо-тихо, чтобы не спровоцировать того внутреннего зверя, который смотрел сейчас на нее из глубины глаз амаира. Цивилизованные нелюди? Так бояться после всего, что было ранее, казалось нелепым. Но еще ни разу до этого она не чувствовала настолько эту яркую инаковость трехипостасного.

— Мне так удобно. Я, наконец, вижу твои глаза, Шарлинта.

Наверное, стоило бы перевести взгляд куда-нибудь, просто опустить его, но почему-то принцесса не могла заставить себя это сделать. Равенель не отпускал. Шарлинта не понимала, как именно он воздействует на нее, но чужое влияние на свою волю, пусть и такое небольшое, ощущала вполне ясно.

— Что ты делала в том коридоре, Лин?

От горького смешка принцесса удержаться не смогла, столько в этом простом вопросе было скрытого обвинения. Она же еще и неправа останется?

— Саарита рассказала? — спросила принцесса, не спеша переходить к обсуждению самой ситуации.

Подобные объяснения ей претили. Делать вид, что ничего не было, не так унизительно, наверное.

— Ей клятва не позволила бы раскрыть твои маленькие секреты, Лин. Хорошо, что нам с Икреем слова не нужны. Так что ты там делала, амаира, ночью?

— Мне не нравится это обращение.

Слова вырвались раньше, чем принцесса смогла их остановить. На самом деле не имело значения, как Нел ее называет. Главное, что болезненное для девушки обращение «маленькая» больше не слетает с его уст.

— Мне тоже многое не нравится, амаира.

Ненадолго между ними повисла тишина. Тяжелая, давящая. Но почему-то именно в этот момент страх принцессы полностью ушел. Что-то глубоко внутри подсказывало, что этот суровый холодный мужчина, подавляющий ее волю, никакого серьезного вреда не причинит.

— Я направлялась на прогулку в сад, когда встретила вас в том коридоре. Вопрос, что вы там делали в такое время.

«И в той компании», — мысленно добавила Шарлинта. Уроки фрейлины Азаериэлли основательно засели в голове принцессы. Леди сама виновата в измене мужчины, поэтому, сохраняя собственное достоинство, должна делать вид, что ничего не знает. Интересно, такой способ помог хоть кому-то стать счастливей? Смирение, послушание, внешнее благополучие — основные столпы браков веллорийской знати, в большинстве своем договорных. Счастье в этом списке не предусмотрено. Нужно просто смириться и жить дальше. Как получится.

— Я возвращался в выделенные нам покои после беседы с императором. Обсуждать свою внучку в нашей гостиной он наотрез отказался.

— Графиня Таласси в неглиже тоже участвовала в этом эпичном обсуждении? — не удержалась от саркастического вопроса Лин, позволив себе куда больше эмоций, чем следовало бы.

Взгляд Равенеля вполне осязаемо скользил по ее лицу, ловя каждое проявление ярких, несвойственных ей последние дни, чувств — злости, обиды, ревности. Шарлинте казалось, что она даже давление на коже ощущает. Но когда амаир протянул пальцы, чтобы действительно коснуться ее лица, принцесса резко отстранилась. После недавней дурноты она сомневалась в том, что выглядит сейчас подобающе.

— Чтобы я сейчас не сказал, ты мне все равно не поверишь, правда, Лин?

В его глазах она не находила ни вины, ни раскаяния. Это был взгляд человека, полностью уверенного в собственной правоте, и в своих правах на нее — принцессу. А еще в них было то, во что Лин безумно боялась поверить — нежность. Равенель никогда не подпускал ее к себе столь близко, даже наедине оставался сдержанным, натянутым, словно всегда боялся, что кто-то подловит его в момент слабости. И вот впервые Шарлинта могла сказать, что он открыт перед ней. Что она видит в его