Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– А какое им до этого дело? – осведомился он, пользуясь тем, что она умолкла, переводя дыхание после столь запальчивого начала.

– Не притворяйся идиотом и умником. Неужели ты не видишь, что мы являем собой зрелище и спектакль, а это то же самое, что смотреть пантомиму с Арлекином и Коломбиной в повседневной одежде.

– Не понимаю, при чем… – начал было он и умолк.

– Тогда поверь мне на слово. Они и впрямь разочарованы, представляется тебе это логичным или нет, и мы должны постараться исправиться в их глазах. Во-первых, потому что я терпеть не могу, когда наши подданные выглядят неудовлетворенными и неблагожелательными, а во-вторых, в июне у нас выборы.

– Я бы предпочел выйти из Парламента, а не избираться в него.

– Вздор! Этим ты только расстроил бы отца сверх всякой меры. Впрочем, у нас нет времени рассуждать на эту тему сейчас. Ты должен потанцевать с кем-нибудь из горожанок, а я попрошу Шипшенкса познакомить меня с каким-нибудь респектабельным молодым фермером. Почему бы тебе не воспользоваться услугами капитана Джеймса? Вон он танцует с леди Алисой! Я буду не я, если не представлю его самой некрасивой дочери какого-нибудь портного для следующего танца!

С этими словами она вновь взяла его под руку, словно собираясь подвести к какой-нибудь партнерше. Он воспротивился, однако же с видом жалким и достойным лишь сочувствия.

– Прошу тебя, не надо, Гарриет. Ты же знаешь, что я не умею танцевать. Я ненавижу танцы и всегда ненавидел. Я даже не знаю, как нужно двигаться в кадрили.

– Это контрданс! – решительно заявила она.

– Все равно. И что я скажу своей партнерше? Я не имею ни малейшего понятия, о чем с ней говорить: у нас нет ничего общего, никаких точек соприкосновения. Ты говоришь о разочаровании – да они будут разочарованы в десять раз сильнее, когда поймут, что я не умею не только танцевать, но и поддерживать разговор!

– Я буду милосердна, а ты не трусь. В их представлении лорд может танцевать, как медведь – некоторые благородные господа и впрямь недалеко ушли от него, – если ему взбредет такая блажь, а они примут это за высочайшую милость. И начнешь ты с Молли Гибсон, дочери своего друга доктора. Она добрая, простая и разумная маленькая девочка, что, на мой взгляд, должно понравиться тебе куда больше, чем тот фривольный факт, что она еще и красива. Клэр! Вы позволите мне представить своего брата мисс Гибсон? Он надеется пригласить ее на следующий танец. Лорд Холлингфорд, мисс Гибсон!

Бедный лорд Холлингфорд! Ему не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться железной воле сестры, и они с Молли заняли свои места на танцполе, причем каждый из них желал, чтобы этот танец поскорее закончился. Леди Гарриет упорхнула к мистеру Шипшенксу, дабы подыскать себе респектабельного молодого фермера, и миссис Гибсон осталась одна, втайне желая, чтобы леди Камнор прислала ей одного из джентльменов своей свиты. Было бы куда лучше сидеть на задворках благородного общества, чем на скамье с простолюдинами, и надеяться, что присутствующие обратят внимание на то, что Молли танцует с лордом; и при этом злиться, что именно Молли, а не Синтии волею судьбы выпал такой шанс; и спрашивать себя, уж не стал ли простой и безыскусный покрой платья последней модой; и размышлять над тем, как бы половчее вынудить леди Гарриет представить лорда Альберта Монсона своей собственной красавице дочери.

А Молли обнаружила, что лорд Холлингфорд, просвещенный и ученый муж, невероятно глуп и решительно неспособен воспринять таинство «скрестить руки и разомкнуть их, отступить назад и вновь шагнуть вперед». Он все время подавал ей не ту руку, неизменно останавливался, вернувшись на свое место, совершенно не подозревая о том, что законы общества и правила танца требовали от него, чтобы он проделывал все па до тех пор, пока не окажется в конце комнаты. Он сообразил, что выступил чрезвычайно неудачно, и извинился перед Молли, когда они наконец-то начали двигаться в такт, причем выразил свое сожаление столь просто и искренне, что она моментально успокоилась, особенно после того, как лорд признался ей в своем крайнем нежелании танцевать и в том, что отважился на это только по настоянию сестры. Молли он казался пожилым холостяком, почти таким же старым, как и ее отец, и постепенно у них завязалась очень приятная беседа. От него она узнала, что Роджер Хэмли готовится опубликовать свою статью в одном из научных журналов и что она вызвала нешуточный ажиотаж, поскольку в ней опровергалась одна из теорий знаменитого французского физиолога. Заодно Роджер доказал, что он обладает просто невероятными знаниями об этом предмете. Эта новость не на шутку взволновала Молли, и в своих расспросах она продемонстрировала такой интеллект и ум, открытый для восприятия новых сведений, что лорд Холлингфорд вполне мог бы счесть свою задачу обретения популярности крайне легким делом, если бы имел возможность невозбранно общаться с Молли до конца вечера. Но, подведя Молли обратно к ее месту, он встретил там мистера Гибсона и заговорил с ним, пока леди Гарриет вновь не напомнила ему о его обязанностях. Впрочем, вскоре он вновь вернулся к мистеру Гибсону и принялся рассказывать ему о статье Роджера Хэмли, о которой тот еще не слышал. В самый разгар их беседы, когда они стояли рядом с миссис Гибсон, лорд Холлингфорд заметил вдали Молли и прервался, чтобы сказать:

– Какая очаровательная юная леди ваша дочь! С большинством девушек в ее возрасте так трудно найти общий язык, а она чрезвычайно умна и проявляет интерес ко всем разумным вещам. Да и начитана к тому же, она даже знакома с «Le Règne Animal»[79]. И очень красива!

Мистер Гибсон поклонился, весьма польщенный комплиментом, полученным от такого человека, лорд он или нет. Весьма вероятно, окажись Молли просто недалекой слушательницей, лорд Холлингфорд и не заметил бы ее красоты, хотя верно и обратное – не будь она молода и красива, он и не подумал бы утруждать себя, заводя с нею разговор на темы науки в понятной ей манере. Но каким бы образом Молли ни завоевала его восхищение и одобрение, не было сомнения в том, что ей это удалось. И когда она в следующий раз вернулась на свое место, миссис Гибсон приветствовала ее ласковыми словами и милостивой улыбкой. Не требуется большого ума, чтобы понять: быть тещей могущественного треххвостого восточного вельможи[80] очень приятно, но при этом следует иметь в виду, что жена, служащая мостиком между двумя семействами, должна жить в мире и благолепии со своей матерью. И посему мысли миссис Гибсон устремились в будущее. Она жалела лишь о том, что счастливый шанс выпал Молли, а не Синтии. Но ведь Молли и впрямь была послушным и милым созданием, очень красивым и умным, на что обратил внимание сам милорд. Какая жалость, что Синтия предпочитает изготовление шляпок чтению! Впрочем, все еще можно исправить. А вот и лорд Камнор идет поговорить с нею, а леди Камнор кивает ей, показывая на место рядом с собой.

В целом бал прошел для миссис Гибсон вполне удовлетворительно, хотя ей и пришлось заплатить привычную цену за то, что она засиделась дольше обычного среди пристальных взглядов и перемещений. На следующее утро она проснулась усталой и раздраженной; те же самые чувства, хотя и в меньшей степени, обуревали Синтию и Молли. Первая небрежно развалилась на диванчике у окна, держа в руках газету трехдневной давности и делая вид, что читает, когда ее заставил вздрогнуть от неожиданности резкий голос матери:

– Синтия! Неужели ты не можешь взять книгу, чтобы набраться хоть капельку ума? Я уверена, что твои речи никто не станет слушать до тех пор, пока ты не начнешь читать что-либо серьезнее газет. И почему ты забросила свой французский? Вот, например, Молли читала какую-то французскую книгу – «Le Rètgne Animal», по-моему.

– Нет! Я ее не читала! – возразила Молли и жарко покраснела. – Просто во время моего первого пребывания в Холле мистер Роджер Хэмли иногда читал отрывки из нее вслух, и это он рассказал мне, о чем в ней идет речь.

– Вот как! Ладно. В таком случае я, пожалуй, ошиблась. Но это ничего не меняет. Синтия, ты все-таки должна взять себе за правило читать по утрам серьезную литературу.

К некоторому удивлению Молли, Синтия не воспротивилась ни словом, а молча отправилась к себе и вскоре вернулась с «Le Siècle de Louis XIV»[81], который привезла с собой из Булони вместе со своими школьными учебниками. Но спустя некоторое время Молли заметила, что это «серьезное чтение» стало лишь очередным предлогом для Синтии углубиться в собственные мысли, как немногим ранее – газета.

Глава 27. Отец и сыновья

Между тем положение дел в Хэмли-холле отнюдь не улучшилось. Не случилось ничего, что могло бы изменить то состояние неудовлетворенности, в которое погрузились сквайр и его старший сын, а ощущение, что неудовлетворенность эта могла тянуться бесконечно, лишь усугубляло ее. Роджер делал все, что было в его силах, дабы помирить отца и Осборна, но иногда даже он спрашивал себя, а не будет ли лучше оставить их в покое. Отец и брат обзавелись привычкой видеть в нем своего наперсника, тем самым обостряя собственные мысли и чувства, которые, пожалуй, так и оставались бы неопределенными, не будь они выражены вслух. Повседневная жизнь в Холле несла в себе слишком мало облегчения, чтобы помочь им стряхнуть уныние и тоску, и даже сказывалась на здоровье и сквайра, и Осборна. Сквайр похудел, одежда сидела на нем мешком, кожа обвисла, а свежий румянец сменился красными прожилками, так что щеки его стали походить на Эрдистонский пепин[82], а не на «бочок груши Святой Катерины, повернутый к солнцу». Роджеру казалось, что отец стал проводить в четырех стенах намного больше времени и чаще курить у себя в кабинете, что было вредно для его здоровья, но вытащить его в поле становилось все труднее. Сквайр откровенно боялся наткнуться на свидетельства незавершенных дренажных работ или же окончательно впасть в уныние при виде собственного обесценившегося леса. Осборна же с головой захватила идея опубликовать свои стихотворения и, таким образом осуществив свою давнюю мечту, обрести независимость. Учитывая, что он каждый день писал жене – а для этого требовалось отнести письма в почтовое отделение, которое располагалось достаточно далеко, и получить там ее послания – и с болезненной тщательностью редактировал свои сонеты, время от времени позволяя себе невинное удовольствие нанести визит Гибсонам, куда его влекло общество двух приятных молодых девушек, у него банально не оставалось времени для отца. К тому же Осборн был слишком увлечен собственными прихотями или, как он сам выражался, «обладал ранимой натурой», чтобы безболезненно переносить припадки угрюмости отца или его частое ворчание. Осознание того, что он утаивает от отца важное событие собственной жизни, заставляло молодого человека испытывать неловкость в его присутствии. Для обеих сторон оказалось весьма кстати, что Роджер отнюдь не страдал «ранимостью натуры», в противном случае было бы трудно, если вообще возможно, вынести внезапные судорожные приступы домашней тирании, посредством которой отец стремился укрепить свою власть над обоими сыновьями. Один из них и случился вскоре после благотворительного бала в Холлингфорде.