Властелин мира - Адольф Мютцельбург

Некоторое время назад госпожа Моррель получила письмо, где ее супруг сообщал, что благополучно спасся и вскоре вновь даст о себе знать. Несколько недель спустя за первым письмом последовало второе, в котором муж — так по крайней мере полагала госпожа Моррель — просил ее отправиться в Страсбург, где она получит дополнительные сведения. Молодая женщина, расстроенная исчезновением мужа и страстно ожидающая встречи с ним, поехала в Страсбург одна, в сопровождении только старого слуги, захватив с собой маленького сына. Ее зять не мог отправиться вместе с ней, поскольку с минуты на минуту ожидал разрешения своей жены от бремени.

Из Страсбурга госпожа Моррель написала родным, что ее встретил некий господин, вызвавшийся проводить ее к мужу, местонахождение которого все еще оставалось ей неизвестным. Однако по прошествии еще трех недель ее зять, господин Эмманюель Эрбо, получил от нее следующее письмо, на этот раз из Берлина, которое мы видели собственными глазами. Содержание этого письма мы дословно сообщаем нашим читателям — оно говорит само за себя:

«Дорогой Эмманюель, милая моя Жюли!

Только теперь, по прошествии двух дней, я в силах подобрать слова, чтобы сообщить вам о своем горе, описать свое положение. Оно ужасно. Я в отчаянии, на грани безумия.

Господин, который встретил меня в Страсбурге, был очень учтив со мной, но, к сожалению, весьма немногословен и, как мне показалось, чем-то опечален. Он сказал, что не может сообщить мне о судьбе моего мужа ничего определенного, однако он старый друг Макса и доставит меня в Берлин по его поручению.

По приезде в Берлин меня уже ожидала частная квартира, где я и остановилась. Я надеялась сразу же увидеть Макса, но увы! Весь следующий день я оставалась в квартире одна. Только позавчера явился некий господин и с серьезным, строгим лицом приветствовал меня. Попытаюсь кратко повторить вам, что он мне рассказал.

«Сударыня, — сказал он, — я пришел к вам, чтобы исполнить печальный долг. Я был товарищем вашего мужа. Мы содержались в одной тюрьме и проходили по одному делу — вам известно какому. Наши камеры оказались рядом, и нам удавалось переговариваться друг с другом. Вначале мы думали о побеге, но потом убедились, что бежать невозможно, и заключили дружеский союз, настолько искренний и тесный, какой только возможен в подобных обстоятельствах.

Однажды я заметил, что его долгое время не было в камере. Наконец он постучал в стену, разделявшую наши камеры, и через отверстие, которое мы проделали, сказал мне следующее:

«Дорогой Шарль, сегодня мне объявили, что, если я не сделаю правительству сообщений, которые я не могу, да и не хочу делать, завтра меня казнят. Итак, завтра я умру. Все мои мысли только о жене и о сыне. Но поскольку даже в самом лучшем случае меня ожидало бы пожизненное заключение, я даже рад смерти. Надеюсь, тебе удастся выйти на свободу. Тогда не забудь выполнить мою последнюю просьбу. Передай моей жене, что я любил ее до последнего вздоха и надеюсь, что она воспитает сына в уважении к памяти отца. Будь отцом моему ребенку, если обстоятельства позволят тебе находиться рядом с ним. Было бы лучше, чтобы он рос не во Франции и чтобы Валентина тоже покинула эту страну, которую я теперь ненавижу! Обещай мне это!»

На следующее утро меня привели в помещение, где находилась гильотина. Вместе со мной там были еще двое узников, которые, как мне было известно, тоже участвовали в Булонском деле. Вскоре появился и Моррель. Он держался с большим хладнокровием. Вместо приветствия Моррель дружески кивнул мне. Чиновникам он заявил, что страдает безвинно, и со словами «Да здравствует Наполеон!» положил голову под нож…

Мне удалось бежать, сударыня, а остальное вы знаете. Я бежал в Германию, и единственной моей мыслью было исполнить желание погибшего друга. Я сделал все, что было в моих силах…»

Ах, Эмманюель, Жюли, я больше не могу! Как я несчастна! Макс умер, а вместе с ним и все мое счастье! Молите за меня Всевышнего!

Валентина».

Нам нечего добавить к этим письмам. Пусть правительство попробует отвести от себя это обвинение! Это ему не удастся! А французскому народу теперь известно, как попираются законы…»

Глаза капитана блуждали по строчкам, а его помутившийся рассудок безуспешно пытался обуздать бурю невероятных мыслей, от которых у него голова шла кругом. Его считают погибшим? Валентина в Берлине? Что это за друг, который взялся заботиться о нем? Недоразумение это или обман?

Ответить на эти вопросы Моррель был не в силах. Листовка выпала из его рук, и, когда жандармы подошли напомнить, что пора в путь, а товарищи попытались заговорить с ним, с его уст сорвались лишь какие-то бессвязные слова, которые были встречены смехом. Помешательство Морреля, разумеется, сочли притворством и препроводили капитана в тюрьму, согласно полученному предписанию. И только там врачебная экспертиза установила, что он и в самом деле психически болен, и его перевели в одну из психиатрических лечебниц, расположенных в провинции.

XIV. ОБЩЕСТВО САМОУБИЙЦ

Прибыв в Лондон, дон Лотарио направился к банкиру и получил у него довольно значительную сумму. Он не нанес визита ни одному из тех лиц, которых ему надлежало посетить. Он больше не желал знать ничего о том, что связывало его с прежней жизнью. Предоставленный самому себе, он собирался проводить бесплодные дни на свой страх и риск. Предупреждение аббата Лагиде, что для завоевания благосклонности Терезы ему прежде нужно стать дельным человеком, он больше не вспоминал, наставления лорда были забыты.

В один из вечеров он оказался в игорном доме, куда его увлек случайный знакомый. Играл он крупно, причем с таким безразличием, с таким ледяным спокойствием и равнодушием, что на него обратили внимание даже холодные, сдержанные англичане. Фортуна благоволила к нему. Наконец он поставил на карту десять тысяч фунтов — весь свой выигрыш — и проиграл. Безмятежно, словно ничего не произошло, отнюдь не с отрешенным спокойствием отчаявшегося, не с жалкой улыбкой человека, который пытается скрыть свое несчастье, — нет, просто с невозмутимым спокойствием джентльмена, проигравшего каких-то десять фунтов, Лотарио отошел от карточного стола, заказал изысканный ужин и с большим аппетитом, будто ничего не случилось, отдал ему должное.

— Простите, вы англичанин? — поинтересовался некий джентльмен за соседним столиком.

— Нет, сударь! — ответил Лотарио, едва удостоив спрашивающего взглядом.

— В таком случае вы достойны быть им! — продолжал тот.