Обретение Родины - Бела Иллеш

— Что делает Ковач? — спросил он Кишбера, который, тяжело вздыхая, заносил чернильным карандашом в тетрадь данные о погибших в последнем бою.

— Допрашивает пленных.

Пастор пробурчал что-то невнятное, что именно, Кишбер так и не разобрал. Тем не менее он выложил на стоявшую перед Пастором бочку, которая служила в данную минуту столом, полбуханки хлеба и кусок сала, предлагая командиру перекусить.

Ковач не отходил от попавших в плен к партизанам гонведов. Он не столько допрашивал их, сколько беседовал. Пленных было всего девять человек. Мартон поведал им, что в Венгрии будет скоро осуществлена земельная реформа. Пленные восприняли это сообщение без особого удивления.

Один из них, землекоп из-под Кечкемета, заметил:

— Про это мы слыхали.

— Откуда?

— Да так…

Почесав за ухом, землекоп подмигнул Ковачу чуть раскосым, монгольским глазом.

— Уже добрых полгода и священник, и управский секретарь, и приказчик так и лезут из кожи, чтобы доказать, что раздела земли не будет и быть, мол, не может. Вот мы и смекнули, куда дело клонится.

Набив глиняную трубку табаком из кисета, протянутого Ковачем, землекоп добавил:

— Разделить землю мы давно мечтаем. А теперь твердо верим, что так оно и будет.

Ковач подарил землекопу свой кисет из синего бархата.

«Того гляди, скоро не мы станем просвещать их насчет будущего, а они нас», — подумал Ковач, но сразу же поймал себя на мысли, что далеко еще не убежден в этом.

Один из пленных, худой, жилистый долговязый парень, в ответ на слишком растянутые заверения Мартона о неизбежности земельной реформы в Венгрии громко перебил его, не дожидаясь конца разъяснений:

— Зачем в тот раз вы отняли у нас оружие?

— Как зачем?

— А вот так! Если бы вы его сохранили, жандармам был бы теперь каюк. Ведь они храбры только с безоружными. Не отними вы наши винтовки, мы разгромили бы их и оказались бы сейчас уже на Тисе или еще того дальше — на том берегу…

Не без смущения слушал Ковач эти упреки.

Озлобленного гонведа звали Йожеф Липтак. Тридцать один год. До армии — каменщик в Кишпеште.

— Ну ладно, — сказал ему Ковач. — Хоть парень ты недисциплинированный, крикливый, не знаешь, как управиться со своими нервами, я на тебя не сержусь. Вот рассуди! Вы, гонведы, воевали против нас. Могли мы после того оставить вам оружие? Откуда мы знаем, куда бы вы его повернули?

Липтак заговорил не сразу, лишь зло скалил большие, белые как снег зубы. Но, заметив вдруг игравшую на мясистых губах Ковача полуулыбку, он мгновенно размяк и всю злость его как рукой сняло.

— Кто слушает ваши радиопередачи со станции Кошута, может подумать, что вы знаете про нас больше, чем мы сами… Но вы забываете все-таки одно: отец мой, например, в девятнадцатом году сражался под Шалготарьяном, старший брат — под Сольноком…

В это время появился Дудаш и вызвал Ковача к Пастору. Ковач торопливо сунул Липтаку портсигар, потом, чуть поколебавшись, зажигалку.

— Мы еще поговорим! — бросил он на ходу и поспешил к командиру.

— Послушай, Дюла! — громко воскликнул Мартон. Рад тебе сообщить, что оба мы отстали от жизни! Мы косные, поросшие мхом люди! Все еще трубим подъем для тех, кто уже ринулся в атаку…

— По радио получен приказ, — перебил его Пастор. Немедленно снимаемся с места. Нам предстоит соединиться в окрестностях Мукачева с частями Красной Армии. Максимум через три-четыре дня.

Ковач так и остался стоять с раскрытым ртом.

Когда наконец совершается то, во что крепко веришь и чего страстно ждешь, за что готов, если потребуется, пожертвовать всем, человек приходит в величайшее изумление. Исполнение долгожданных желаний поражает, пожалуй, сильнее, чем любая неожиданность.

Глаза Ковача загорелись огнем.

— Дюла! — начал было он, но так и не сумел продолжить.

— Приступай к сборам! — коротко и твердо распорядился Пастор.

* * *

Через несколько дней на Карпатских хребтах вспыхнули новые огни. Это гитлеровцы начали взрывать доты, мосты и виадуки укрепленной «линии Арпада».

И вот через заснеженные вершины Марамуреша, пробираясь то между темно-зелеными елями, то под жухлыми кронами осенних дубов, по не обозначенным даже на самых подробных военных картах обрывистым тропам, спускались — теперь уже на южные склоны Карпат — головные отряды автоматчиков Красной Армии.

Впереди, указывая им дорогу, шли венгерские и украинские партизаны.

Книга третья

Новый год

Часть пятая

1. «Венгерская газета»

В 1944 году галицийские леса рано покрылись ржавой желтизной. Склоны гор возле самых вершин, где растут одни ели, густо зеленели темной хвоей, а ниже, где царствует лиственный лес, все явственней проступали желтые, бурые и огненно-багряные пятна. Они ширились и росли с каждым днем.

Хорошая пора еще не кончилась, солнце светило и грело по-летнему жарко, но, не ожидая, пока уйдет лето, в Галицию пришла осень. До срока созрели плоды — уже в начале сентября в долинах начался сбор винограда. Перелетные птицы, изменив вековым привычкам, умчались на юг надолго до праздника урожая.

На рассвете двадцать второго сентября майор Балинт получил по телефону приказ немедленно явиться в штаб 4-го Украинского фронта. Путь от блиндажа, где застал его приказ, до штаба батальона Балинт проделал пешком, присоединившись к подносчикам питания, которые с пустыми термосами за спиной направлялись к походной кухне. Им была известна относительно более безопасная дорога в тыл. От штаба батальона до штаба полка Балинту пришлось проскакать верхом, а до штаба дивизии его подбросили на санитарной машине.

В десять часов утра главврач дивизии полковник медицинской службы Воронов, один из старых московских знакомых майора, оставил его у себя пообедать, после чего отправил дальше на «виллисе». Таким образом, Балинт добрался до ставки фронта в селе Лишко еще в разгаре дня. Однако принять его генерал смог только поздней ночью.

В штабе фронта Балинт не бывал больше месяца, с тех пор как ездил туда представлять генерал-полковнику военнопленного Ене Фалуша. За это время здесь многое изменилось. Советские войска с такой быстротой продвигались на запад, что за истекший месяц командование вынуждено было шесть раз менять свою штаб-квартиру.

Сейчас штаб размещался в Лишко, большом, только наполовину спаленном немцами украинском селе. Но уцелевшие от пожара дома не могли вместить всех служб и складов фронтового управления, так что многие из них оставались пока в Галиче, в том самом древнем Галиче, где восемь-девять веков назад сидевшие на престоле великие галицкие князья то заключали брачные и военные союзы с королями династии Арпадов[45] и посылали им свою помощь, то сами вступали с ними в военные распри. В период княжеских междоусобиц они вовлекали в эти братоубийственные войны и Арпадов, а также обращались к ним за подмогой, когда приходилось отражать нападение общего врага. Вот почему еще и по сей день в Галиции можно встретить немало вековых дубов, о которых из поколения в поколение передаются предания, будто под ними отдыхали от бранных трудов венгерские короли Кальман Кёньвеш[46] или Эндре II.

Простой крестьянский дом с тремя окнами на узкую сельскую улочку, в котором остановился сейчас генерал полковник, отделялся от соседних хат только низеньким дощатым заборчиком.

Когда Балинт стал по форме отдавать рапорт о своем прибытии, генерал-полковник перебил его, не дослушав:

— Отставить, Балинт! Садитесь, курите, соберитесь с мыслями. Мы намерены здесь, на фронте, издавать газету на венгерском языке. Надеюсь, вам понятно? Печатный орган Красной Армии на венгерском языке.

— Для военнопленных?

— Выходит, пока не поняли. Газета будет издаваться для венгерского трудового населения, и в первую очередь для одетых в солдатскую форму и угнанных на фронт венгерских рабочих и крестьян.

— Распространять будем с самолетов, товарищ генерал-полковник?

— Какую-то часть — да. Но не только. Сначала бесплатно, а впоследствии по подписке.

— Но ведь пока мы еще в Галиции.

— Наконец-то слышу дельное умозаключение. Вы правы, Балинт. Пока еще… Да! Выпуск такой газеты, имеющей назначение воодушевлять венгерский народ на борьбу за свободу, следует, по моему мнению, начинать до того, как мы достигнем венгерских границ.

После этого разговора они составили подробнейший план нового печатного органа: дали название всем будущим разделам, определили их объем, разработали принципы редактирования, даже выбрали тему для передовицы первого номера и придумали ее заголовок. Генерал с такой страстью и вдохновением погрузился в эту работу, что увлек ею и Балинта. Только когда настало время прощаться, Балинт вспомнил о главных трудностях, которые ему предстояли.