Обретение Родины - Бела Иллеш

Очень искренне, от самого сердца говорил Пастор.

Если слушатели не сразу могли уяснить себе каждую его мысль, то главное до них дошло: этот знаменитый партизанский генерал желает им, гонведам, добра. Он за землю и против господ…

Но вот командир партизан умолк, а гонведы вслед за Мартоном Ковачем запели венгерский гимн.

Пел с ними и Пастор. Пели все партизаны.

Затем гонведы тронулись в путь. Они шли на родину, в родную Венгрию…

* * *

В лагерь Пастор и Ковач вернулись вечером. Четыре крестьянские телеги везли за ними сданное гонведами оружие. То, что не уместилось, Пастор роздал селянам:

— Возьмите, пригодится!

В лагере Пастор приказал разложить костры.

В десять часов Ковач снова пустился в дорогу. Он задумал этой же ночью разоружить тот самый гонведный батальон, который перерезал отряду путь с востока.

Дюла присел у одного из костров, решив не спать и дождаться возвращения Мартона. Ждать, однако, пришлось долго. Одну охапку хвороста за другой подбрасывал он в костер и, глядя на огонь, вновь и вновь обдумывал свой жизненный путь, как бы подводя ему итог. Но мысли то и дело сворачивали с главного и убегали далеко в сторону.

Давыдовка!..

За последнее время Пастору то там, то тут приходилось встречаться с гонведами, бывшими с ним в давыдовском лагере в январе 1943 года. Сидя у костра, он по пальцам начал пересчитывать, кто из давыдовцев воюет сейчас в отряде имени Ракоци:

— Ковач, Дудаш, Кишбер…

Дюла бросил считать.

«Гм… Ведь и Риток тоже был там, в Давыдовке. А в прошлом он, по словам Ковача, из жандармских молодчиков. Вполне законченный, убежденный жандарм! Один черт знает, как удалось ему попасть в партизанскую школу. Но почему захотел он пойти в партизаны — это неведомо, пожалуй, и самому дьяволу…»

Риток очутился в Закарпатье независимо от отряда Ракоци, спустя неделю после высадки людей Пастора. Вместе с группой бывшего вольноопределяющегося капрала Дьёрдя Сиртеша он был сброшен на парашюте с того же самолета, который доставил в Карпаты Мартона Ковача. Группа Сиртеша оказалась менее удачливой, чем отряд Пастора.

Когда пятнадцать ее бойцов прыгнули с самолета, неожиданно поднялся сильный ветер. Подхваченные им парашюты разнесло далеко друг от друга, и пятнадцать партизан приземлились в различных местах. О судьбе тринадцати из них Пастор так ничего и не узнал. Впоследствии, уже после освобождения Венгрии, удалось установить лишь одно: парашют Сиртеша занесло ветром в оккупированную немцами деревню. Гитлеровцы тут же схватили Сиртеша, и с тех пор никто его больше не видел.

Парашют Ковача во время приземления запутался в ветвях деревьев. Нелегко было Мартону освободиться от строп и ремней и опуститься на землю. Но в конце концов ему удалось это сделать, не свернув себе шеи. В полном одиночестве, не имея ни малейшего представления, где он находится, Ковач пять недель бродил по горам. Одежда его превратилась в клочья, он отощал, выбился из сил, но не пал духом. Как-то ночью Ковач наткнулся на патруль немецких жандармов, но отбился от них двумя гранатами. Последнюю, третью, он сохранил на крайний случай.

В другой раз в сумерки Мартон застрелил венгерского жандарма, который замахнулся своими кулачищами на девушку-крестьянку, в ночь на двадцать первое сентября поджег дом, где проживал председатель фашистского «комитета по расследованию дел местных жителей, заподозренных в сочувствии партизанам». Хоть это и не был крайний случай, Ковач пожертвовал своей последней гранатой, швырнув ее в пытавшихся спастись из горящего дома гитлеровцев.

Чем он питался в эти пять недель, скитаясь по лесистым горным кряжам, Мартон при встрече с Пастором рассказать так и не смог. Сам не знал… Копал на крестьянских полях картошку, собирал орехи и плоды терновника. Раза два натыкался на кукурузное поле. Пробовал есть желуди, но они пришлись ему не по нутру. Можно также жевать березовую кору, однако глотать ее не рекомендуется. Приятны на вкус сосновые и еловые иглы, только, если их жуешь, начинает сводить язык и десны.

В спаленной дотла деревне какая-то кривая бабка-украинка подала оборванному, истощенному Ковачу кринку козьего молока и кусок мамалыги. Старуха — Мартон называл ее бабкой — хоть и накормила бродягу в отрепьях, но попутно все старалась выведать, кто он такой. Тому, что он партизан, она не поверила.

— Соври что-нибудь получше, сыночек, — посоветовала она. — Придумай небылицу, за которую и господа не вздернут на виселицу, да и у бедняка сердце размякнет.

Тем не менее спасла Ковача именно эта одноглазая бабка. Она не сообщила ему, где находятся партизаны, и не проговорилась, что сама держит с ними связь. Но в то же время сказала Пастору, что у них в деревне скрывается человек, который выдает себя за партизана.

Пастор снарядил в деревню двух бойцов своего отряда, дав им задание установить, кто это. Одним из разведчиков был Берци Дудаш.

Дудаш не узнал бородатого, одни кости да кожа человека. Он напоминал собой огородное пугало и вовсе не походил на прежнего Мартона Ковача. Зато Ковач мгновенно узнал бывшего батрака герцога Фештетича.

— Как поживает «милостивый» герцог? — приветствовал он своего спасителя.

Дудаш уже свыше четырех недель находился в отряде Ракоци. Прежде чем он туда попал, приключений у него было еще больше, чем у Мартона Ковача. В том памятном бою, в котором пали смертью героев однорукий подполковник Филиппов и капитан Йожеф Тот, Дудаш, сам не зная как, оторвался от своих товарищей. Два дня и две ночи старался он напасть на след отряда «Фиалка». Но так его и не нашел. И тогда он решил уйти в Венгрию.

Винтовка у него была, только не имелось к ней ни одного патрона. Он понимал немножко по-русски, но сам мог говорить только по-венгерски. Пускаясь в дорогу, Дудаш даже точно не знал, в какой стороне лежит Венгрия, шел наугад, направляемый лишь чутьем. Кругом в сожженных украинских и польских деревнях стояли немецкие и венгерские полевые жандармы и охотившиеся за партизанами карательные отряды. На большаках патрулировали немецкие дозоры автоматчиков в касках, мосты охранялись целыми подразделениями, у которых на вооружении были пулеметы и минометы.

Но Дудаш продолжал упорно пробираться в Венгрию.

Только много времени спустя, когда отряд Ракоци стоял в Дебрецене, Мартон Ковач как-то всю ночь напролет проговорил с Дудашем, стараясь выпытать, каким образом нашел он дорогу в Венгрию и как удалось ему миновать расставленные повсюду вражеские посты. Но сколько он ни спрашивал, как ни тщился сам Дудаш обрисовать все поподробнее, выяснить, каким все-таки образом перешел он через Карпаты, не удалось.

— Прошел, и все, — неизменно повторял Дудаш. — Нет-нет, возьмешь и вынешь карточку сыновей, — добавлял он к своему рассказу. — Поглядишь на нее — и дальше.

— Так ведь фотография — это не карта! Да в тогдашнем твоем положении и карта мало бы чем помогла! Тут ею не сумел бы воспользоваться даже тот, кто умеет ее читать. А ты наверняка этого не умеешь.

— Понятия не имею! — подтвердил Дудаш. — Но зато я каждый день по нескольку раз смотрел на своих сыновей.

— Да брось ты со своей фотографией! Это одна поэзия, а война, брат ты мой, — кровавая действительность.

Против такого утверждения Дудаш не возражал. Однако на все расспросы Ковача упрямо твердил свое. Уже не от него, а от Пастора узнал Мартон, что на какой-то лесной поляне в окрестностях Мукачева Дудаш наткнулся на Ритока, который всего за несколько часов перед этим приземлился тут на парашюте и, заблудившись в лесу, не знал, что предпринять. А еще через несколько часов оба повстречались с Кишбером. Но это не была случайность.

Отряд Ракоци получил сообщение по радио о месте, куда будет сброшена с самолета группа Сиртеша. Всю ночь поджидали партизаны своих товарищей. Наконец, видя, что никто не подходит, Пастор разослал по разным направлениям своих людей на поиски членов группы Сиртеша. Вот почему Кишберу и удалось натолкнуться на Дудаша и Ритока.

Появление Дудаша чрезвычайно обрадовало Пастора. Зато он далеко не был доволен, увидав Ритока. Дюла проклинал судьбу, пославшую в его отряд бывшего жандармского конвоира. Но раз уж тот к нему попал, пришлось выдать ему оружие и приспособить к делу.

Много разных бед причинил Риток партизанам. К счастью, возиться с ним пришлось не слишком долго.

Первая доставленная им неприятность произошла из-за самогона. Сам Риток не пил, но занимался его производством. Он гнал из хвои и трав весьма подозрительную жидкость, которую выдавал за палинку и продавал. Дюла отобрал у самогонщика аппарат и пригрозил немедленно выгнать Ритока из отряда, если он не будет вести себя достойно звания партизана.