Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

Поднял, снова перебросил, и почти сразу мяч угодил ему прямо в лицо. Был он лёгкий, тряпичный, но, если бросать со всего маху, ударчик получался сильный. Эжен, конечно, удержался бы на ногах, если бы кто-то из рядом стоящих тайком не врезал ему по голени. Он упал, неловко, на спину и больно ударился головой об угол скамейки.

– Я не виноват, брат Лука, – раздался над головой вежливый голосок Романа, – вы же знаете, Эжен всегда такой неуклюжий.

Эжен почувствовал, как по щеке течёт кровь, и почему-то стало темно.

– Эй, Эжен!

Ну почему, почему его нельзя оставить в покое? Лежалось тепло и мягко, и темнота была такой безопасной. Даже голова почти не болела.

– Эже-ен! Ведь тебя так зовут?

Глаза пришлось открыть. Над головой выгнулся белёный потолок какой-то кельи. Рядом с постелью на хлипкой табуреточке, как ворона на столбике, пристроился белобрысый дылда из хора. Глядел внимательно.

– Голова болит?

– Да, – соврал Эжен.

– Почему ты упал?

– Споткнулся.

– Понятно. И часто ты так спотыкаешься?

– Теперь не очень.

– Новенький, что ли?

– Да.

– Ну и как тебе в этих стенах? Нравится?

– Академия есть выдающееся учебное заведение с древними традициями, которые в полной неприкосновенности сохраняются её славными наставниками вот уже триста лет и которые её воспитанники обязаны соблюдать со всей строгостью.

– Ничего не забыл? – поинтересовался белобрысый, выслушавший всё это не моргнув глазом.

– Нет, – подумав, решил Эжен.

– А если не так скажешь, что будет?

– В карцер. В первый раз – на час. Потом на три. Потом – как брат-наставник решит.

– А пороть не будут?

– Нет. У нас не полагается.

– У нас тоже не полагалось. Но, бывало, пороли…

– А ты сам-то кто? – внимательно оглядев собеседника, Эжен решил, что обращения на вы он не заслуживает. Одет так себе, волосы перевязаны простой верёвочкой, на вид худой, бледный и, похоже, голодный.

– Да вот, попросили с тобой посидеть, – отозвался незнакомец. – Все остальные заняты.

– Нет, не сейчас, а вообще. Певчий? В хор наняться хочешь?

– А что, думаешь, возьмут?

– Не-а. У нас чужих не берут. Только если тут жить. Но я бы добровольно сюда жить не пошёл.

– Что, очень плохо? – спросил белобрысый. Спросил как-то так, что Эжен сразу ослабел. Отвернулся, уткнулся лицом в подушку и, задыхаясь, всхлипывая, выговорил всё, что набралось, накипело за эти месяцы. Вечный холод, отнятые конфеты, выброшенная лошадка, проданный дом, драки, страшные старшие, пакости младших, сегодняшняя подножка, улыбочки противного Романа.

Белобрысый слушал молча, глупых слов утешения не говорил, нравоучений, которые так любил отчим, тоже.

Понемногу Эжен успокоился, вытер о подушку мокрое лицо, протяжно вздохнул.

– Да-а, – протянул белобрысый, – худо. А как думаешь, есть кто-нибудь, кому ещё хуже?

После плача в голове прояснилось. Эжен задумался. Хотел ответить «нет», но честность победила.

– Есть, – неуверенно сказал он, – прокажённые… отверженные всякие, которых в освящённой земле хоронить нельзя. Лицедеи там. Скоморохи… А ещё такие, я дома видел. Без руки люди живут, или без обеих ног. Или вовсе слепые. Милостыню на улицах просят.

Всхлипнул напоследок и добавил сердито:

– Академия эта не навсегда. Всего 1730 дней осталось. Если совсем невмоготу будет, я и убежать могу. Может, весной и убегу, ноги-то у меня на месте.

Для наглядности дрыгнул ногой, покрутил перед носом белобрысого руками в розовых цыпках и потянул цепь успокоительных рассуждений дальше.

– Или вот, сироты. У меня же мать есть. Правда есть, хоть и приходит редко. А у других совсем никого. Разные бывают беды. Ты небось тоже несчастней меня.

– Почему? – удивился белобрысый.

– Ну, ты бедный. И больной, должно быть, вон, бледный какой. Работа у тебя трудная.

– Трудная, – согласился белобрысый.

– Ну как тут наш страдалец? – В келью бесшумно вошёл брат-наставник. – Голова болит?

– Да, – упёрся Эжен, рассчитывавший попасть в больничку. Глядишь, ещё три дня пройдёт в тишине и тепле.

– Не ври, – внезапно возразил белобрысый. – Нога, по которой тебя стукнули, болит немного, но это само пройдёт. Вот что, брат Лука, на Святках занятий у вас нет?

– Нет. Положено отдыхать.

– Тогда на все Святки я его забираю.

– Куда?! – перепугался Эжен.

– Во дворец. Работа у меня страсть какая трудная. Травник я при его высочестве. А ты будешь моим лекарством.

– Не думаю, что это самый лучший выбор, – вмешался брат Лука, – у отрока тяжёлый характер. Сердца он не привлекает.

– Это мой выбор. Вещички его принесите. Одежду тёплую.

– На Крещенье придёшь петь? – спросил тихо проникший в комнату брат Серафим.

– Могу. Вот Эжена назад приведу и спою. Только теперь он будет на королевской службе. Обязан являться во дворец по первому требованию.

– А может, я не хочу, – сказал Эжен из чистого упрямства.

– Намучаешься ты с ним, – сказал брат Лука.

– Посмотрим, – сказал травник.

Глава 6

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!Глянь на небо, птички летят!Колокольчики звенят!

– М-да, – протянул его величество, – я, конечно, счастлив видеть, что мой сын резвится на свежем воздухе на глазах у всего дворца, но всё же место для игр выбрано крайне неудачно.

– Надо сказать об этом травнику, – заметил Карлус, – он просто не знает, куда выходят окна большого кабинета.

– Кстати, о травнике. Что-то мне никто не докладывает о результатах слежки. Кажется, уже два месяца прошло.

– Докладывать нечего, – с отвращением признал Карлус. Травник был окружён доносчиками, как столица стеной. За ним следовали неотступно. Тайно и явно. Во дворце и на улицах города. Брошены на это дело были самые опытные люди. И с удовольствием бездельничали. Объект почти никогда не покидал Висячьей башни, писем не писал, ни с кем из придворных не говорил. С главным медикусом, по словам Клары, обсуждал только здоровье его высочества. Клара была оставлена в башне для чёрной работы. Травник смирился с её присутствием и даже признал, что она любит несчастного принца. Но только очень по-своему.

– Не ходит в город? – не отставал его величество.

– Отчего же, ходит.

– Можно узнать, куда и зачем?

Кавалер порылся у себя в бумагах, нашёл нужную.

– Вот, пожалуйста. Был на торгу, что на Соломенной площади. Купил кое-что из одежды, в основном на зиму.

– При таком жалованье мог бы одеваться у придворного портного.

– Видимо, привык к деревенской простоте. Если желаете, пришлю к нему Вальдуса. Пусть хоть один приличный костюм сошьёт. Далее. Ходил в аптеку господина Рупельхельта. Ядов и опасных зелий не покупал. Приобрёл… вот тут у меня списочек. По свидетельству господина придворного медикуса, всё это для укрепляющих и успокоительных настоев. Беседовал с аптекарем о свойствах трав. Господин Рупельхельт в полном восторге. «Приятно, – говорит, – в наш век общего одичания встретить такого просвещённого юношу». Далее. Посетил университетскую библиотеку. Шесть раз.

– Это подозрительно. Что он там делал?

– Видимо, читал книги, – пожал плечами Карлус. – Вот тут у меня списочек. «Травы Остзее и Альтенберга» (на свейском), «Старый лекарь» Густавсона, «Истинный компас хирурга» Войтовича. Господин библиотекарь в восторге. «Приятно, – говорит, – в наш век общего одичания встретить такого просвещённого юношу».

Далее. Посетил личную лабораторию господина королевского медикуса. О чём говорили, неизвестно, поскольку мой человек ничего не понял.

– Но господин