Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза - Егор Николаевич Яковлев

номер 21 об операции “Барбаросса” от 18 декабря 1940 г.

Кристиан Хартманн называет мотивы Гитлера «сложными, с длинной предысторией». Гитлер «давно хотел этой войны», считая большевиков, евреев и славян «смертельными врагами национал-социализма» (Hartmann, 2011: 14). Герд Юбершер указывает: «Хотя в науке уже во многом признано, что решение Гитлера начать войну 1 сентября 1939 г. нужно рассматривать в контексте его долгосрочных политических целей еще с 20-х гг., периодически возникают сомнения в существовании ранних внешнеполитических концепций применительно к решению Гитлера выступить против Москвы, принятому летом 1940 г. Отрицается наличие связи с его ранней “Восточной программой”. После публикации исследований Хью Тревора-Ропера, Эберхарда Йекеля и Алекса Куна о военных целях Гитлера, его мировоззрении и “внешнеполитической программе”, а также после фундаментального изучения Андреасом Хильгрубером стратегии Гитлера признается, что намерение Гитлера напасть на Советский Союз нельзя свести лишь к политической ситуации 1940 г. Это намерение необходимо оценивать в рамках его “внешнеполитической программы” еще до 1933 г., хотя она и не являлась детально разработанной и завершенной концепцией» (Ueberschär, 2011a: 13–14). Рольф-Дитер Мюллер начинает свое масштабное исследование подготовки нападения Германии на СССР с анализа германской внешней политики XIX в. и формирования военно-политических союзов того периода. Он говорит о «восточном повороте политики Гитлера» в 1935 г. (Müller, 2012: 41) Далее Р.-Д. Мюллер, отталкиваясь от известных слов Гитлера 1936 г. о готовности к войне «через четыре года», применяет эти слова и к возможной будущей агрессии против СССР. Автор рассматривает внешнеполитическую активность Германии в 1930-х гг., в частности, заключение Антикоминтерновского пакта 25 ноября 1936 г., который он называет «политикой окружения СССР» (Müller, 2012: 55), протоколы совещаний рейхсминистерств, например высказывание Германа Геринга в сентябре 1936 г. («война с СССР неизбежна») (Müller, 2012: 59), отдельные заявления Гитлера, к примеру, о необходимости «германской экспансии» на востоке Европы в ноябре 1937 г. (Müller, 2012: 65), а также командно-штабные игры и военные планы, предшествовавшие «Барбароссе». Р.-Д. Мюллер исследует «План Альбрехта» (апрель 1939 г.), названного именем его автора, генерал-адмирала Конрада Альбрехта. В этом документе противник назывался однозначно: «Наше политическое направление, продвижение на Восток, может быть осуществлено только против России. Не важно, большевистская она или авторитарная, Германии нужны от России пространства и полезные ископаемые. Россию необходимо определять в качестве нашего самого вероятного военного противника» (Müller, 2012: 89).

2. Присутствие расистской и захватнической мотивации в процессе подготовки к войне.

В германской историографии существует консенсус относительно подоплеки нападения Германии на СССР. Абсолютное большинство историков считает, что Гитлер и его окружение не только готовили «классическую» войну с целью завладеть ресурсами побежденного, но и решили выступить против ненавистной им идеологии. С одной стороны, нацисты руководствовались антисемитизмом, антикоммунизмом, антибольшевизмом и расизмом. С другой, будущая война соответствовала мировоззрению национал-социалистов, теориям о «народе без жизненного пространства» применительно к немцам и необходимости его расширения за счет тех народов, которые, по мнению нацистов, не имеют «права» на столь обширные территории. Ограбление и захват ресурсов признавались «легитимными».

Дискуссии разворачиваются скорее вокруг иерархии мотиваций, степени их значимости. В конце 1980-х гг. ряд историков придерживались мнения, что идеологический компонент был, безусловно, главенствующим, доминировавшим по сравнению с другими. Арно Майер категорично утверждал, что весь план «Барбаросса» не только планировался как военная операция с целью как можно скорее и с наименьшими потерями победить противника и захватить «жизненное пространство на Востоке», но и являлся крестовым походом для уничтожения «еврейского большевизма» (Mayer, 1989: 309). Майер даже вынес словосочетание «крестовый поход» в название указанного труда.

В современных работах скорее говорится о дуализме в намерениях Гитлера. Р.-Д. Мюллер признает наличие фанатичного антикоммунизма в среде тогдашнего руководства Германии. Однако он считает, что это скорее были вторичная мотивация и важный элемент пропаганды, направленный не только на немцев, но и на антикоммунистически настроенные государства Западной Европы. Первичной целью, по мнению Р.-Д. Мюллера, являлось завоевание «жизненного пространства», поэтому можно говорить об «империалистической войне» (Müller, 2004: 108). К. Хартманн считает, что оба основных компонента идеологической подоплеки агрессии имели примерно равный вес. Вместе с тем, подчеркивает автор, успехи «фюрера» в 1930-х гг. базировались на его умении найти тактический компромисс, ослабить идеологическую составляющую и довести ее до уровня реализуемости. Историк пишет: «Его (Гитлера. – Д.С.) целью было не только уничтожение. Гитлер считал “пространство на Востоке” “свободным и пустынным” и хотел изменить его согласно своим представлениям, без всякого внимания к его истории и к народам, которые там проживали. Здесь он видел будущее немцев и всей “германской расы”. Народы должны были быть переселены, уничтожены, им должны были быть навязаны новые правила поведения, они были бы низведены до роли слуг. Даже в истории ХХ века едва ли что-либо можно с этим сравнить» (Hartmann, 2011: 14–15).

Г. Юбершер пишет об особом и далеком от реальности «образе России» в представлениях Гитлера, что во многом предопределило ход дальнейших событий: «Гитлер считал себя в состоянии осуществлять захватническую и экспансионистскую политику, потому что был уверен в победе над Францией и привлечении Великобритании к борьбе против славян и евреев. По его убеждению, “огромная империя на Востоке” под “еврейско-коммунистическими правителями” “уже готова к распаду”. “Господство евреев” в России означало для него конец СССР как государства. Последствия показали, что этот произвольно сконструированный гитлеровский образ России ни в малейшей степени не соответствует действительности. Гитлер, пользуясь своей националистической теорией, фатально недооценил экономическую и военно-политическую мощь Советского Союза. Еще одной ошибкой была ничем не обоснованная уверенность в том, что Великобритания захочет достигнуть с ним баланса интересов и молчаливо согласится с его действиями на Востоке» (Ueberschär, 2011a: 17).

3. Необоснованность формальных оправданий агрессии в виде якобы угрозы со стороны СССР.

Немецкие историки не находят подтверждения факта данной угрозы ни в источниках времен Третьего рейха, ни в стратегии СССР в предвоенном мире. К. Хартманн считает, что Москва к моменту начала Второй мировой войны отказалась от идеи «мировой революции», осознав ее несбыточность: «Большевики победили в революции и в Гражданской войне (1917–1921 гг.), но их надежда на мировую революцию не сбылась. СССР остался единственным социалистическим государством, суверенным, крупным, с огромными идеологическими притязаниями, но на практике слабым и изолированным от остального мира. (…) В реальности это (мировая революция. – Д.С.) все больше и больше становилось ничем не подкрепленной риторикой. С конца 20-х гг., с момента консолидации неограниченной власти в руках Сталина, началось изменение советского внешнеполитического курса. Его концепция «строительства социализма в одной стране» все более определяла внешнеполитические действия Советского Союза. Конкретно это означало возврат к классической силовой политике[263] в сочетании с постепенным завершением международной изоляции» (Hartmann, 2011: 10).

Курт Петцольд анализирует