Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

наличный же расчет нашей фабрике и наши барыши не будут ограничены.

Надо было собирать капитал. Я внес две тысячи иен, Ценин – пятьсот и еще один новый пайщик – тысячу. На полторы тысячи подписался Кузнецов, обещая внести деньги в самом скором времени.

С большими хлопотами за сходную плату нашли в арендное пользование казенный каменный сарай на Егершельде. Станки установили. Нашлись ткачи корейцы и китайцы. Фабрика была пущена в ход. На ней вырабатывалась плотная бумажная черная материя в белую полоску. Спрос на материю оказался приличный, и все говорило за успех.

Перед открытием фабрики Кузнецов назначил заседание членов Волжского товарищества во Владивостоке. Приехали братья Карповы, Першины, Ценины, а также Кошелев и Мельников. В прошлом это были богатые не только капиталом, но и опытом люди.

Часа в три ночи меня разбудил телефонный звонок. Говорил Ценин:

– Владимир Петрович, ради Бога, выручайте. Мы сидим в полицейском участке, куда попали за скандал, устроенный Кузнецовым в ресторане. Вы знакомы с генералом Болдыревым? Созвонитесь с ним, упросите его приказать полиции нас выпустить.

– Ну, знаете ли, будить генерала ночью я не стану. Наскандалили, напились, так и сидите. Другой раз будет наука. Неужели нельзя было вести себя поскромнее? Ведь это черт знает что – приехать на деловое заседание и тотчас же напиться, – и я с досадой повесил трубку.

На другой день их выпустили без моего вмешательства и, вероятно, за мзду.

Заседание состоялось, как всегда, под моим председательством.

Выяснилась возможность продать остатки товаров тысяч за двадцать, из которых пятнадцать можно потом поместить в наше фабричное дело, а за пять тысяч – купить в Харбине ресторан, в котором отпускать бесплатные обеды всем членам товарищества и их семьям. Ресторан взялся вести опытный в этом деле Кошелев, бывший буфетчик гостиницы «Троицкая» в Симбирске. Членам же товарищества предоставлялось преимущественное право за плату обслуживать ресторан в качестве лакеев, швейцаров, поваров и т. д. На этом решении мы и остановились, отправившись в ресторан.

В каком-то ресторане мы заняли отдельный кабинет и вызвали перепуганного ночной телефонадой симбирского врача-бактериолога Левашова. Он спал. Над ним подшутили, сказав, чтобы он немедленно приезжал в ресторан, ибо вновь ожидается переворот. Чудак доктор так перетрусил, что наскоро собрал свой чемоданчик и прикатил к нам, где под наш неудержимый смех долго ругал нас за свой испуг.

Среди девиц, приглашенных нами в кабинет, оказалась и Ядя, ехавшая с нами в теплушке. Она, видимо, была сконфужена моим присутствием и держала себя скромно, просидев почти весь вечер со мной на диване и вспоминая эпизоды нашего пятинедельного путешествия.

На этом вечере в столь знакомом ресторанном угаре быстро пролетело время до утра.

Не прошло и двух-трех месяцев, как рынок насытился нашим товаром, и дело остановилось. Кузнецов сказал, что он поедет в Харбин для сбыта товара, а сам потихоньку от меня продал станки, захватил товар, пряжу и пропал без вести, увезя и всю наличность нашей кассы.

От всего дела у меня на руках осталась шерстяная пряжа тысячи на полторы иен. Мы с Цениным разыскали мелкого промышленника Хмелева, имевшего фабрику шерстяных платков и других изделий. Заключив контракт, мы передали ему остаток шерсти. Он вернул нам товар приблизительно на одну тысячу иен, а остальные две тысячи, вырученные на платках из нашей шерсти, присвоил себе и сказал, что их не выплатит.

Что было делать? Подать в суд возможно, но получить с этого негодяя деньги по исполнительному листу дело невозможное. Оставшиеся белые свитера и кофты я снес к «Кунсту и Алберсту» и оставил их на комиссию. Произошло это перед самым нашим бегством из Владивостока, потому эти деньги пропали тоже.

Ресторан в Харбине просуществовал недолго, не давая барышей. Внакладе оказался один Кошелев, арендовавший буфет на одной из станций Китайско-Восточной железной дороги. Куда делись товары Волжского товарищества, мне неизвестно.

Григорий Кузнецов разыскался в Харбине. Несмотря на то, что ему посчастливилось найти наивного человека, купившего у него за десять тысяч иен половинное владение симбирской фабрикой, он не вернул присвоенные деньги, принадлежавшие нашему фабричному делу. Вскоре Кузнецов скончался от рака желудка.

Земское правительство

Шевари был одним из настойчивых претендентов на руку моей дочери. По-видимому, и дочурка ему симпатизировала, но сердце ее стал завоевывать Николаевский.

Если бы Шевари приехал недели на две раньше, дочь стала бы его невестой. Мы с женой не очень-то приветствовали это сватовство уже потому, что жених по рождению хорват, сербский подданный. Мне почему-то казалось, что он был женат еще до войны и скрывал это от нас. По крайней мере, казалось странным, что Шевари всячески отговаривал нас от поездки в Сербию и советовал, в крайнем случае, ехать в Шанхай.

А политическое положение Владивостока диктовало мысль о необходимости покинуть Приморье. Земское правительство все левело. Я не был лично знаком ни с председателем управы Медведевым, ни с ее членами. В противоположность земским управам Европейской России, большинство которых состояло из поместных дворян, здешнюю управу заполонили разночинцы. Правда, среди лиц, ныне захвативших власть, не было коммунистов.

Медведев числился левым социалистом, а члены Управы, если не состояли в этой партии, то по убеждениям своим к ней примыкали.

Казалось бы, после разгона коммунистами Всероссийского учредительного собрания эсеры должны были стать их ярыми политическими противниками. Но выбор, сделанный Земской управой, показывал, что господа социалисты вошли в полный контакт с коммунистами. Сама управа была пленена Советом управляющих ведомствами и никакого влияния не имела. Управляющие ведомствами были подобраны коммунистом Никифоровым из лиц, принадлежащих к его партии.

Чем иначе можно было объяснить и аресты чиновников и офицеров, и неслыханную по зверству кровавую расправу над офицерством на реке Хорь? Офицеров вывезли безоружными на реку, выстроили в шеренгу на железнодорожном мосту, разбивали черепа кувалдами и бросали в воду. Так погибло около семидесяти человек, и лишь один, уклоняясь от удара, бросился в реку и, переплыв ее, спрятался в камышах и тем спас свою жизнь.

Большевики не остановились перед еще большими злодеяниями, перещеголявшими кровавую расправу на реке Хорь. До Владивостока дошли слухи о дикой расправе «товарища» Тряпицына и его подруги над всей буржуазией Николаевска-на-Амуре.

Город захватили красные, и вся буржуазия поголовно была вырезана и расстреляна. Говорили, будто и японский гарнизон, несмотря на отчаянное сопротивление, весь перебит. В это как-то плохо верилось, но слухи становились все более достоверными.

Если всех перебили в Николаевске, то предупреждения Пети Зотова о том, что во Владивостоке готовится варфоломеевская ночь, могли превратиться в действительность.