Судьбы наших детей - Фрэнк Йерби

Дядька приподнялся, приложил руку к груди и почувствовал, что рубашка насквозь вымокла от слез. Надо бы, подумал он, объяснить Брэкману, что он вовсе не пытался вспоминать прошлое, так как инстинктивно понимал, что этого не следует делать, а боль ударила его сама по себе. Но он ничего этого Брэкману не сказал из страха, что боль вернется.

Дядька застонал и смигнул последние слезы. Он больше ничего не станет делать без приказа.

— Что же касается тебя, Боуэз, — сказал Брэкман, — то, почистив с недельку отхожие места, ты отучишься так идиотски подшучивать над людьми, которые только что вышли из лечебницы.

Какое-то смутное чувство подсказало Дядьке, что надо бы последить за этой сценой между Боуэзом и Брэкманом. Он не понимал причины, но это казалось чрезвычайно важным.

— Неделю, сержант? — переспросил Боуэз.

— Да, черт побери! — начал было Брэкман, но вдруг содрогнулся и закрыл глаза. Очевидно, антенна предупредила его, что он делает что-то не так.

— Целую неделю, сержант? — повторил Боуэз.

— Один день, — выдавил Брэкман, явно содрогаясь от боли в голове.

— Когда приступать, сержант? — с ухмылкой спросил Боуэз.

Брэкман замахал руками:

— Ладно, ладно… — Скрывая свое унижение, он опустил голову и стиснул ее руками, чтобы легче перенести муку, если боль вернется. — Чтобы таких идиотских шуток больше не было, черт побери! — сказал он сдавленным голосом, юркнул в свою каморку в конце барака и захлопнул дверь.

Командир роты, капитан Арнольд Берч, нагрянул в барак с проверкой.

Боуэз заметил его первым и поступил именно так, как положено солдату в подобных обстоятельствах, то есть гаркнул; «С-смиррррр-наааа!», ибо по уставу самый последний рядовой имеет право скомандовать «смирно!» равным по званию и унтер-офицерам, если первым заметит старшего офицера. Антенны в солдатских головах отреагировали мгновенно: спины выпрямились, рты закрылись, животы подтянулись, френчи расправились, мысли исчезли. Дядька вскочил с пола и замер, трепеща.

Только один человек не спешил выполнить команду. Этим человеком был Боуэз. А когда он все-таки стал по стойке «смирно», то в позе его сквозили небрежность и вызов.

Капитан Берч, сочтя поведение Боуэза весьма оскорбительным, хотел было отчитать его, но не успел — острая боль пронзила его между глаз.

Не вымолвив ни слова, капитан закрыл рот. Под тяжелым взглядом Боуэза он вытянулся в струнку, повернулся кругом, в ушах его зазвучала барабанная дробь, и, маршируя ей в такт, он покинул барак.

Когда капитан ушел, Боуэз не дал своим товарищам команды «вольно», хотя это было в его власти. В правом кармане его брюк лежала небольшая коробочка, с помощью которой он мог заставить солдат делать все, что ему вздумается. Коробочка была размером с однопинтовую фляжку, которую носят на бедре, и так же изогнута по форме бедра. На ней было шесть кнопок и четыре рычажка. Манипулируя ими, Боуэз мог управлять каждым, у кого в голове есть антенна. Он мог регулировать силу боли, мог поставить любого по стойке «смирно», заставить его слышать барабанную дробь, маршировать, останавливаться, выполнять команды «становись!», «разойдись!», «в атаку!», отдавать честь, отступать, бегать, прыгать…

У Боуэза в голове антенны не было, воля его была свободна — насколько это возможно для человеческой воли.

Боуэз был одним из подлинных командиров марсианской армии. Он командовал десятой частью войск, которые при нападении на Землю должны были вторгнуться в Со единенные Штаты Америки. Были также соединения, которые готовились для нападения на Советский Союз, Швейцарию, Японию, Австралию, Мексику, Китай, Непал, Уругвай…

По сведениям Боуэза, в марсианской армии насчитывалось восемьсот подлинных командиров, и все до единого были в чинах не старше сержанта.

Официальный главнокомандующий — генерал армии Бордерс М. Палсифер — фактически находился в подчинении у своего ординарца, капрала Берта Райта. Капрал Райт, прекрасный ординарец, всегда носил с собой аспирин, поскольку генерал страдал хроническими головными болями.

Преимущества засекреченной системы подлинных командиров очевидны. Любой бунт в марсианской армии будет направлен против подставных лиц. А если во время войны враг истребит всех офицеров, то армия не понесет ни какого ущерба.

— Не восемьсот, а семьсот девяносто девять, — вслух напомнил себе Боуэз. Один из подлинных командиров был мертв, его задушил Дядька. Казненным был рядовой Стоуни Стивенсон, бывший подлинный командир соединения, подготовленного для нападения на Англию. Стивенсон был настолько потрясен попытками Дядьки понять происходящее, что невольно стал помогать ему думать. И поплатился за это. В череп ему вмонтировали антенну, заставили про маршировать к каменному столбу посреди плаца и дождаться смерти от руки своего подопечного и ближайшего друга. Боуэз все еще держал своих товарищей по стойке «смирно», пусть их трепещут, ни о чем не думают, ничего не видят.

Боуэз подошел к Дядькиной койке и разлегся, уперев огромные, до блеска начищенные башмаки в коричневое одеяло. Закинув руки за голову, он потянулся.

— А-а-а-у-у-ы-ыыы… — Боуэз не то зевнул, не то застонал. — А-а-уууу-ых, братцы, братцы, братцы, — бездумно бормотал он. Ему уже приелась вся эта игра. И временами его подмывало заставить своих марионеток передраться между собой, но, если бы его засекли, он поплатился бы точно так же, как Стоуни Стивенсон.

— А-а-уууыы, братцы… — опять вздохнул Боуэз. — Черт побери, старина Боуэз все сделает как надо.

Он скатился с кровати, приземлился на четвереньки, тотчас вскочил на ноги, ловко, как леопард, и загадочно улыбнулся. Его безмерно тешила участь, выпавшая ему на долю, и он стремился извлечь из этого максимум удовольствия.

— Вам, ребята, не так уж плохо живется, — сообщил он неподвижным товарищам и хихикнул. — Посмотрели бы, как мы обращаемся с генералами! Позапрошлой ночью мы, подлинные командиры, собрались и заспорили: кто из наших двадцати трех генералов бегает быстрее? Подняли их с постелей, выстроили в чем мать родила, позаключали на них пари, как на скаковых лошадей, и приказали мчаться во весь дух, словно за ними черти гонятся. Генерал Стоувер прибежал первым, следом за ним — генерал Гаррисон, а третьим — генерал Мошер. Утром ни один из них даже по шевелиться не мог, и никто не помнил, что произошло ночью.

Боуэз снова хихикнул, решив, что отнюдь нелишне будет показать ребятам, какая большая ответственность лежит на нем и какая высокая честь для него — нести такую ответственность. С глубокомысленным видом он откинулся назад, засунул большие пальцы под ремень и нахмурился.

— О, это вовсе не игрушки. — Он подошел к Дядьке и осмотрел друга-напарника с ног до головы. — Дядька, старина, ты и не представляешь, сколько я думаю о тебе, как я за тебя волнуюсь. Ты ведь постараешься и все поймешь, верно? Ты знаешь, сколько раз тебя клали в лечебницу, что бы очистить твою память? Семь раз, Дядька. А знаешь, сколько раз обычно посылают человека туда, чтобы вычистить ему мозги? Один раз, Дядька. Один раз! — Боуэз повертел пальцем перед носом Дядьки. — И этого вполне хватает, Дядька. Один раз — и человека уже никогда ничто не волнует… Но ты какой-то не такой, как все, Дядька… Дядька вздрогнул.

— Я слишком долго заставляю тебя стоять смирно? — спросил Боуэз и скрипнул зубами. У него были свои счеты с Дядькой: этот человек когда-то имел на Земле все в отличие от него, Боуэза, который не имел там ничего. Впрочем, именно поэтому Дядька может пригодиться — когда они высадятся на Земле. Ведь сам Боуэз не имеет ни малейшего представления о тамошних злачных местах.

— Ты хотел бы знать, кто ты такой, как попал сюда и кем был раньше? — искушал Боуэз.

Дядька все еще стоял навытяжку. Он ни о чем не думал и на обращенные к нему слова не реагировал. Впрочем, Боуэз обращался вовсе и не к Дядьке — он разговаривал сам с собой. Пытался разобраться в напарнике, с которым ему предстояло завоевывать Землю.

— Так вот, браток, — сказал Боуэз, хмуро глядя на Дядьку. — Ты один из счастливейших людей, которые когда-либо существовали. Там, на Земле, ты жил как король!

Подобно любой марсианской информации, сведения Боуэза о Дядьке были неполными. Он не мог даже толком объяснить, откуда взялись эти сведения. Каким-то образом он выудил их из водоворота армейских сплетен. Но, как всякий хороший солдат, сознавал, что нельзя проявлять чрезмерное любопытство.

Солдат не вправе много знать.

Поэтому Боуэз толком ничего про Дядьку не знал, знал только, что некогда Дядька был счастливчиком.

— Я имею в виду, — продолжал Боуэз, — что для тебя не было ничего недоступного; не было ничего, чего бы ты не мог добиться; не было такого места, куда бы ты не мог по пасть.