Возвращение в Оксфорд - Дороти Сэйерс

— Не сомневаюсь, — ответила мисс Чилперик, ко всеобщему удивлению, и, презрев традиции, протянула ему руку.

— Спокойной ночи, — сказала мисс Гильярд, обращаясь ко всем сразу, и быстро прошла мимо, высоко подняв голову.

Мисс Чилперик упорхнула в темноту, словно мотылек, а декан сказала:

— Ну-ну. — А потом добавила вопросительно: — Ну?

— Проходи, путь свободен,[252] — безмятежно ответил Уимзи.

— Но ведь было несколько интересных моментов? В целом все прошло настолько хорошо, насколько только возможно.

— Я получил большое удовольствие, — сказал Питер с ноткой лукавства в голосе.

— Не сомневаюсь, — ответила декан. — Я бы вам не доверилась ни вот настолечко.

— Доверились бы. Никуда бы не делись.

Декан тоже ушла.

— Вы вчера забыли у меня свою мантию, — сказала Гарриет. — Заберете?

— Я принес вашу и оставил в привратницкой на Джоветт-уок. И досье. Думаю, вам передадут.

— Вы оставили досье там, где любой может его увидеть!

— За кого вы меня принимаете? Я его обернул и запечатал.

Они медленно пересекли двор.

— Питер, у меня много вопросов.

— О да. У меня тоже есть вопрос. Какое ваше второе имя? То, что начинается с «Д»?

— Дебора, к сожалению. А что?

— Дебора? Вот же черт. Ну ладно. Не буду вас так называть. А мисс де Вайн все еще трудится.

Занавеси на окнах были подняты, и им видна была ее темная, растрепанная голова, склоненная над книгой.

— Она очень меня заинтересовала, — сказал Питер.

— Знаете, она мне нравится.

— И мне.

— Но, боюсь, это были ее шпильки.

— Знаю. — Питер вынул что-то из кармана. Они стояли под самой стеной Тюдоровского здания, и в свете ближайшего окна Гарриет увидела у него на ладони печально погнутые шпильки. — Она уронила их на помост после обеда, вы видели, как я их поднял.

— Я видела, как вы подняли шарф мисс Шоу.

— Так по-джентльменски. Можно мне подняться с вами, или это запрещено правилами?

— Можно.

Несколько полуодетых студенток сновали по коридору, но они взглянули на Питера скорее с любопытством, чем с негодованием. В комнате Питер и Гарриет обнаружили, что ее мантия лежит на столе вместе с досье. Питер взял в руки сверток, изучил обертку, веревку и печати, на каждой из которых красовались изготовившаяся к прыжку кошка и дерзкий девиз Уимзи.

— Если его открывали, я готов съесть горячего сургуча.

Он подошел к окну и оглядел двор:

— Неплохой наблюдательный пост, в своем роде. Спасибо. Это все, что я хотел увидеть.

Он не проявил дальнейшего любопытства, а просто взял свою мантию и снова пошел вниз вслед за Гарриет.

Они были уже на середине двора, когда он вдруг спросил:

— Гарриет, вы действительно цените честность превыше всего?

— Думаю, да. А что?

— Если нет, то я самый идиотский дурак в христианском мире. Я старательно пилю сук, на котором сижу. Если я буду честен, то, быть может, потеряю вас, если нет…

Голос его звучал странно и хрипло, как будто он с трудом сдерживал что-то — не физическую боль и не страсть, подумала Гарриет, что-то более глубокое.

— А если нет, то я потеряю вас, — сказала Гарриет, — потому что вы уже не будете тем человеком, которого я знаю, ведь так?

— Не знаю. У меня репутация человека легковесного и неискреннего. Вы считаете, я честен?

— Я это знаю. Не могу вас представить другим.

— И тем не менее сейчас я стараюсь застраховаться от последствий собственной честности. «Я попытался следовать этому решению: быть честным без оглядки на небеса и ад».[253] Хотя, кажется, меня в любом случае ждет ад, так что можно не беспокоиться о решении. Я верю вам и надеюсь, что сделал бы то же самое, если бы не верил ни одному вашему слову.

— Питер, я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Вот и славно. Не беспокойтесь, я больше так не буду. «Герцог залпом заглотнул ковш бренди с водой и снова стал безупречным английским джентльменом».[254] Дайте руку.

Она протянула ему руку, он на мгновение задержал ее в твердом пожатии, а потом подставил локоть, и, рука об руку, они молча вошли в Новый двор. Когда они проходили арку у подножия лестницы трапезной, Гарриет показалось, что в темноте кто-то есть, ей почудилось чье-то бледное лицо, наблюдающее за ними, но оно исчезло прежде, чем она успела показать его Питеру. Паджетт отпер ворота, Уимзи, задумчиво ступив за порог, рассеянно бросил:

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, майор Уимзи, сэр!

— Как-как?

Питер вернул на место ногу, которая уже ступила на Сент-Кросс-роуд, и внимательнее вгляделся в улыбающееся лицо привратника.

— Боже мой! Ну-ка подождите, не подсказывайте. Кодри,[255] 1918 год, ага, вспомнил! Паджетт! Капрал Паджетт!

— Совершенно верно, сэр.

— Так-так-так. Чертовски рад вас видеть! И вы в отличной форме! Как поживаете?

— Прекрасно, благодарю вас. — Огромная волосатая лапа Паджетта сердечно сжала длинные пальцы Питера. — Я жене говорю, как услышал, что вы к нам придете, бьюсь об заклад на что хочешь, говорю, что мой майор меня не забыл.

— Надо же, где встретились! Когда мы виделись в последний раз, меня несли на носилках.

— Совершенно верно, сэр. Я имел честь вас откапывать.

— Помню! Я и сейчас рад вас видеть, но как я был рад тогда!

— Да, сэр. Ах, господи, мы-то думали, что в этот раз вам конец. Я так и сказал Хакету — помните малыша Хакета, сэр?

— Рыжий пострел? Еще бы. Что с ним стало?

— Водит грузовик в Рединге, сэр. Женат, трое детей. Я и говорю Хакету: пропал наш Трехглазка — уж простите, сэр, — а он мне: вот беда! А я ему: нечего слюни распускать, может, еще не все потеряно. Так мы…

— На самом деле я больше испугался, чем пострадал, — сказал Уимзи. — Неприятная штука — гореть заживо.

— Так вот, сэр, мы как нашли вас на дне этого блиндажа, на вас еще балка рухнула, я говорю Хакету, ну, хоть руки-ноги при нем, а он мне: спасибо немчуре! В том смысле, что блиндаж-то фрицы вырыли…

— Да, — сказал Уимзи. — Тут мне повезло. А вот бедного Данбери мы тогда потеряли.

— Да, сэр. Такая беда. Приятный молодой джентльмен. А с капитаном Сиджвиком вы видитесь?

— Да, только недавно виделся с ним в клубе «Беллона». К сожалению, он не очень хорошо себя чувствует. Он ведь тогда газу наглотался. С легкими непорядок.

— Жаль, сэр. Помните, как он вышел из себя из-за того хряка…

— Тише, Паджетт. О хряке ни слова.

— Не хряк, а объедение! — мечтательно произнес Паджетт, облизывая губы. — Слышали, что случилось со старшим сержантом Тоупом?

— С Тоупом? Нет, потерял его из виду. Надеюсь, ничего плохого. Лучший старший сержант, какого я видел.

— И не говорите, сэр. — Улыбка Паджетта стала еще шире. — Нашел себе пару. Крошка — чуть выше стола, но бог ты мой, какая хватка!

— Да ну!

— Да, сэр. Когда я присматривал за верблюдами в зоопарке…

— О боже, Паджетт!

— Да, сэр, я их там встретил, мы погуляли немного. Потом заходил к ним. Ну, я вам скажу, она ему спуску не дает! Старший сержант у нее стоит по стойке «смирно». Как в той песенке: «Пилит детину со шкаф высотой …»

– «…А сама от горшка два вершка».[256] Так-так! Как пали сильные на брани![257] Кстати, а я на кого наткнулся на днях — не поверите…

Казалось, поток воспоминаний никогда не иссякнет, но тут Питер наконец очнулся. Он извинился перед Гарриет и поспешно распрощался, пообещав Паджетту, что непременно вернется поболтать о старых добрых временах. Паджетт, все еще улыбаясь, закрыл тяжелые железные ворота и запер засов.

— А майор почти и не изменился, — заметил он. — Конечно, тогда он был гораздо моложе, только получил звание, и отличный был офицер: видел всех насквозь. А уж с бритьем — прямо тиран!

Паджетт оперся рукой о кирпичную стену привратницкой и, казалось, полностью погрузился в воспоминания.

— Бывало, разгон нам устраивал: говорил, значит, так, ребята, если уж нам судьба предстать перед Творцом, так хоть с бритым подбородком! Мы его звали Трехглазкой за это его стеклышко — но по-хорошему, без сердца. Никто бы дурного слова про него сказать не позволил. А потом к нам прислали одного сквернослова, а у нас этого не любили. Кажется, его звали Хаггинс… Хаггинс, точно. Ну, он думал всех посмешить и взял моду называть майора «маленький лорд» и употреблять всякие оскорбительные эпитеты…

Паджетт помедлил, пытаясь подобрать пример, подходящий для слуха леди, но, не преуспев, повторил:

— Оскорбительные эпитеты, мисс. А я ему и говорю — причем я тогда еще не получил свои нашивки, был простой рядовой, как и он, — говорю ему: «Хаггинс, пошутковал, и будет». А он мне… ну, в общем, подрались мы с ним, мисс.