Приключения англичанина - Алексей Шельвах

Однажды набрел на лодочную станцию, долго стоял среди перевернутых вверх днищами плавсредств, потом двинулся, прихрамывая, дальше, мимо серо-зеленых волн Малой Невки, к устью…

Вдруг метрах в трех от берега, на отмели, приметил бутылку! Судя по всему, старинную, покрытую черной коростой ила. Заметался вдоль береговой кромки, не решаясь войти в ледяную ноябрьскую воду. Оглянулся в поисках какой-нибудь палки, ветки. Кровь бросилась в голову, зашумела в ушах. Ничего подходящего вокруг не было. Дышать стало трудно. Все же засучил штанины до колен, снял ботинки, вошел сначала по щиколотку, потом по колено… потянулся к бутылке, схватил за толстое пузатенькое тело… слезы раскаяния полились из глаз… прижал бутылку к груди, как самое на свете… ступая осторожно, чтобы не споткнуться и не выронить, двинулся обратно, шепча: как я мог столь легкомысленно относиться к человеческим несчастьям… бурно, с брызгами, выбрался на берег, вытащил из кармана ключ от квартиры, отковыривал сургуч, царапал ногтями, сломал ноготь, боли не почувствовал, как не чувствовал и холода, стоя на песке босой… под сургучом оказалась пробка, вытащить или протолкнуть внутрь никак не удавалось…

Ехал в трамвае, содрогаясь от озноба, чихая, держа бутылку за пазухой, горлышко то и дело высовывалось, кондукторша посматривала неодобрительно на, как ей казалось, нетрезвого пассажира.

Дома сразу же побежал в кухню, стал искать штопор. Тыкал в горлышко, не попадая, наконец вонзился в трухлявую пробку – стальная спираль провалилась в пустоту! Перевернул бутылку, потряс. Тряс, тряс… Пусто! Посмотрел на свет, уже в отчаянии, уже безнадежно… поставил бутылку на стол и заплакал, закрыв лицо грязными кровоточащими руками…

И вот, глядя, как Оливер заливается слезами, Эмилия приняла, наконец, решение подать на развод. Лопнуло у нее терпение. Достала ее такая жизнь – когда вроде и с мужем, а вроде и без. Днем он то в библиотеке, то в Лектории, домой возвращается поздним вечером, на четвереньках, проползает в угол, там падает на плед, который ему напоминает, нет, вы только послушайте, «вересковые равнины Нортумбрии». Господи, ну какая еще Нортумбрия? Хорошо, хоть деньги теперь в семью отдает, неплохо стал зарабатывать, а то ведь прежде и поворовывал у нее, прямо из кошелька. И воспитанием сына совсем не занимается, будто и нет у него сына-то. А когда трезвый (что бывает крайне редко), и закрыта библиотека, и не надо в Лекторий, то часами сидит за столом и смотрит в окно, господи, было бы на что смотреть, там же стена соседнего флигеля, слепая стена!

На суде Эмилия не стала обо всем этом распространяться, ограничилась стандартной формулировкой «не сошлись характерами».

Оливер с пониманием отнесся к инициативе Эмилии (что ж, если она так считает, ей виднее), кивал, слушая решение судьи. Конечно, он сознавал, что виноват перед женщиной, которая столько из-за него натерпелась, и в то же время испытывал какое-то странное безразличие ко всему происходящему. Он так устал от многолетних раздумий о смысле своей судьбы, о причинах, по которым она так и не состоялась в том виде, в каком, по его мнению, должна была состояться, устал от непрерывного употребления алкоголя, каковое является неизбежным следствием подобного рода раздумий, так устал, что ему было уже все равно: рядом Эмилия, нет ли…

Вскоре после развода мои родители разделили ордера. В результате размена Оливер получил комнатенку в квартире с коридорной системой (где-то на Крестовском острове), а нам с мамой досталась комната в коммуналке в центре города.

                                                *   *   *

Из дневника переводчика

То ли получил он наконец долгожданный импульс, то ли просто нервы не выдержали (старенький все ж таки финик, можно даже сказать, древний), так или иначе, а только житья мне от него вдруг не стало, начал он меня преследовать повсюду, причем агрессивно: в подворотне, загородив проход, замогильным голосом просил огонька, а закурив, провоцировал драку; в уличной толпе якобы нечаянно наступал на ногу, тыкал локтем под микитки, нашептывал на ухо угрозы, что, вообще-то, было излишне – после разборки в кафе я решил не рисковать и действительно закинул рукопись на антресоли. По вечерам нигде не шлялся, если и выпивал, то дома; на радость жене (Машеньке, если не забыли) сидел с нею рядышком на диване, смотрел телевизор. Финик, однако, не унимался, то и дело звонил в дверь и выкрикивал наглую ложь: «Водопроводчик!», «Аварийная газовая служба!», «Госстрах!». Я не позволял Машеньке открывать. «Это, – убеждал я ее, – слуховые галлюцинации.»

Все же он подстерег меня однажды, когда я возвращался с работы, попытался спихнуть под колеса городского транспорта. Я уже балансировал на краю поребрика, но вмешались прохожие. Случившийся кстати милиционер препроводил нас обоих в отделение. Там финик прикинулся придурковатым слесарем-сантехником. Я сказал ментам, что вижу его впервые в жизни и претензий не имею. Меня отпустили, а его поволокли в КПЗ, откуда тотчас послышались глухие удары и его истошные вопли. И тогда я несколько приободрился.

А на следующий день, утром, мне нужно было ехать в издательство. Влез в автобус и увидел сладкие злые глаза.

Я заплатил за проезд и подсел к нему, чтобы он не воображал, будто бы я его боюсь. Разумеется, я его боялся.

– Вот так встреча! – воскликнул я с деланным изумлением. – Удрал или выпустили под залог?

– А ты, оказывается, только прикидываешься дурачком, – сказал он, хмуро глядя в окно и не обращая внимания на мое жалкое юродство. – Варит у тебя котелок, ничего не скажешь.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, искренне недоумевая.

– Да все то же. Дружки твои свалили за кордон, а ты остался. И, между прочим, правильно сделал. Лично тебе бесполезно эмигрировать. На Западе нам даже легче было бы… Там и прохожие ни во что не суются, и менты не такие поганые.

– Да ладно, слышал я эти байки. Дескать, и домой они тебя отвезут, если пьяный, и…

– И отвезут! – с вызовом подтвердил он.

– ...и медицинскую помощь окажут, если потребуется…

– И окажут! Не веришь?

Я промолчал, понимая, что дискуссию о ментах финик затеял лишь затем, чтобы проверить, насколько я вообще расположен его слушать. 

– А вот концовка у твоего повествования будет героическая, – задумчиво сказал он, искоса поражая меня сладкими злыми взглядами. – Правильно ты назвал свое повествование.

– Слушай, что ты все пугаешь? – не выдержал я. – Думаешь, я тебя на самом деле боюсь? Да ничего подобного! Я же просто делаю вид, понял? Чтобы читатель поволновался…

– Читатель! – хмыкнул он. – Надо же, о читателе вспомнил. Не поздно ли?

– Когда надо, тогда и вспомнил, – смущенно пробормотал я.

– Ну, это понятно. Тебе, конечно, виднее.

– Слушай, а ты, часом, свою остановку  Слушай, а ты, часом, свою остановкуне проехал?не проехал? Ты где, вообще-то, сходишь?

– Да, никак мне с тобой не договориться, – вздохнул он, поднялся и направился к выходу.

Я не стал его задерживать. Решил, пусть будет что будет. Снова он меня разозлил.

* * *

Именно в тот период его жизни, увы, заключительный, судьба свела Оливера с токарем 6-го разряда Антоном Атомногрибовым.

Тридцать лет было Антону, когда он впервые вошел в зал городского Лектория и до глубины души поразился как внешним видом лектора (багряные бакенбарды, глаза как зеленые электрические лампочки), так и содержанием лекции…

Но за каким, собственно, хреном приперся этот высококлассный токарь в Лекторий, вместо того, чтобы в свободное от работы время забивать козла, скидываться на троих, гонять жену по квартире или восторгаться, глядя в телевизор, победами нашей ледовой сборной?

Объяснять следует особо и ab ovo.

Отец Антона, Федор Грибов, погиб, штурмуя Берлин, мать растила сына одна, работая уборщицей на заводе «Вулкан». Антонина убирала в цеху стружку, подметала и мыла подсобные помещения. И вот однажды, в начале пятидесятых, по дороге на производство, она потеряла паспорт. Она опаздывала, потому что до начала работы ей всегда нужно было успеть отвести маленького Антошку в детский сад, она опаздывала уже не первый раз и очень из-за этого нервничала, поскольку опоздания в те времена считались уголовным преступлением.

И вот она выскочила из автобуса, вбежала, бледная и растрепанная, в проходную завода «Вулкан» и тут же схватилась за сердце, обнаружив, что вбежала-то с пустыми руками, что сумочка-то с кошельком, паспортом и пропуском на завод осталась там, в извечной автобусной давке.

Еще хорошо, что вахтер попался невредный, позвонил в цех, где работала Антонина, и пока не явился за ней мастер, отпаивал ее горячим кипятком из мятого алюминиевого чайника с ручкой, обмотанной белым электрическим проводом.