Приключения англичанина - Алексей Шельвах

Все-таки реакция у него была отменная, – он тут же изобразил, что пытается вспомнить, наморщил лоб, зашевелил губами.

Вернулись Аккуратов и Наталья, поставили на столик бокалы с коньяком, креманку с пломбиром, стакан с водкой.

– Давайте же наконец выпьем! – воскликнула Наталья.

– Да, за знакомство, – сказал Аккуратов и чокнулся своим бокалом со стаканом мужика. – Между прочим, мы с Лехой (он мотнул головой в мою сторону) еще со школы корешимся. А вы откуда его знаете?

– Вы тоже переводчик! – предположила Наталья. – Или поэт.

Финик, не обращая на них внимания, сосредоточенно выцедил стаканище, занюхал принятое рукавом. Помолчал, размышляя о чем-то, затем посмотрел на меня прояснившимся взором и сказал почти весело:

– Вот не поверишь, а мне твоего батьку жалко. Ей богу, жалко.

Аккуратов и Наталья переглянулись непонимающе, а у меня от приступа внезапного гнева зашумело в ушах. Я сам удивился храбрости, с которой спросил:

– Значит, папу жалеешь? Раскаяние, да? – и вдруг, опять-таки неожиданно для себя, закричал тонким противным голосом: – А меня ты пожалел? Пожалел хоть раз?

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Сынок, – сказал он тихо, – мы же могли тебя прикончить знаешь еще когда?

– Когда? Ну когда? – продолжал я задираться. Собственно, это была истерика, обычная пьяная истерика. – Ну когда же?

– Давай сходим, возьмем еще по сто, – шепотом сказал Аккуратов Наталье. – Видишь, мужчинам нужно выяснить отношения.

Притихшая Наталья на сей раз подчинилась беспрекословно, первая поднялась с места.

Финик проводил их равнодушным взглядом и вновь повернулся ко мне:

– Когда ты был еще с горошину, вот когда. А теперь задумайся: ты до сих пор жив и даже не покалечен. О чем это говорит?

– Ну конечно, о том, что вы очень гуманные и уничтожили Оливера М. просто чтобы не мучился, – засмеялся я саркастически.

– Я тут не при делах, – пожал он плечами. – Меня тогда вообще в России не было.

– А кто? Кто при делах?

Он нарочито пристально рассматривал пустой стакан, потом взял его в руки и перевернул кверху донышком.

– А Тристрама за что? А Ричарда? А Эдгара? А Перегрина вкупе с Александром? – принялся я перечислять, намекая, что все злодеяния его подельников мне известны.

– Рукопись прочитал, что ли? – хмыкнул он, глядя на меня через донышко стакана.

– Не только прочитал, но и перевел. И приложу все усилия, чтобы опубликовать. Вот тогда вы у меня запляшете.

Финик, казалось, меня не слышал.

– Интересно, какая фабрика выпускает такие прозрачные стаканы? – задумчиво спросил он ни у кого.

Разумеется, я сознавал смехотворность своих угроз, однако уже не мог остановиться, эйфория отчаяния охватила меня.

– Может быть, там у вас полагают, что я и дальше буду терпеть ваши провокации… – сказал я. – Ну, в общем, вы ошибаетесь. В отличие от моих бесхитростных предков я-то знаю, с кем имею дело. Слава богу, изучил ваши подлые приемчики. Думаете, я не в курсе, что вы еще во времена моей юности пытались отвлечь меня от изучения рукописи? Например, безошибочно рассчитали, что мне, потомку великого мореплавателя Перегрина по отцовской линии и огромного количества простых матросов по линии материнской, будет интересно помогать другу ремонтировать яхту, вот и подобрали такое специальное корыто, с которым можно возиться до скончания дней. А контролировал процесс финик Никола – этот якобы дедушка якобы по доброте душевной позволил Тобиасу заниматься ремонтом «Ариадны», и парень до самой смерти не подозревал, что его подставили. Столь же цинично, втемную, вы использовали и владельца яхты: мулаточка Синди ну очень постаралась сделать его невозвращенцем, потому что если бы он вернулся, то не было бы у Тобиаса судна, не было бы и у меня причины приезжать на лодочную станцию, не смог бы и ваш старик постоянно держать меня под наблюдением. А ведь это лишь одна из множества операций, которые вы разработали и осуществили…

– А что же ты с книгой своей делать будешь? В Гаагский трибунал ее пошлешь? – вдруг спросил финик и вопросом своим, надо сказать, привел меня в замешательство. С минуту я лихорадочно искал нужные слова, а потом честно ответил:

– Не знаю.

– Вот видишь, – снисходительно усмехнулся он. – А еще угрожаешь. Эх, знал я одного подполковника, тот в юности тоже собрался стать писателем, уже и название придумал для сочинения своего: «Зеркальные финики», да вовремя смекнул, чем это может для него обернуться. Благоразумно выбрал военную службу, поскольку она действительно безопаснее. Короче, не был таким упертым, как ты или твой папашка.

– Но за что, за что вы нас так ненавидите?

Финик, резко посерьезнев, отодвинул стакан.

– У меня самого вопросов выше крыши. С чего все началось? Что было причиной? Кто мы такие и для чего сюда явились? Ведь это Оливер М. окрестил нас финиками, а как мы на самом деле зовемся и зовемся ли вообще как-либо… не знаю. Я же только исполнитель. Да-да, вся твоя жизнь у меня на глазах прошла. Следил за тобой прямо как этот… как зверь из чащи, все ждал, когда последует импульс.

– Какой еще импульс?

– Чтобы уничтожить тебя. Истребить, как всех твоих предков.

– Да что же я вам сделал?

– Спроси лучше, почему ты до сих пор жив.

– Н у и почему?

– Потому что я устал, – грустно сказал финик, и я вдруг заметил, что по его серебристой щетине ползет слезинка. – Нет у меня больше сил тебя сторожить. Говорю же, возраст.

– Я сейчас тоже заплачу. Бедный ты, бедный.

– Смеешься. А я тебе вот еще что скажу: сдается мне, что если ты рукопись папашкину обратно на антресоли засунешь и никогда больше о ней не вспомнишь, может, ничего с тобой и не слУчится. Может, все и обойдется. 

– Это почему же ты так думаешь?

Он перегнулся через столик и понизил голос почти до шепота:

– Знаешь, мне иногда кажется, что я тоже последний. По крайней мере, давно уже не ощущаю никаких импульсов. Но ты все равно не искушай меня, ладно? 

Снова вернулись Аккуратов и Наталья, красные, возбужденные, – видно, у стойки хорошо добавили. Наталья поставила на столик откупоренную бутылку коньяку.

– Мы решили: сколько можно к стойке бегать… Леша, я что хотела у вас спросить… Вот когда вы вместе с Бродским на симпозиумах…

– Да не он это, а Федька! – с досадой перебил ее Аккуратов и протянул руку финику: – Между прочим, мы так и не познакомились. Я Виктор.

Финик хмуро на него покосился, взял бутылку, налил себе до краев и снова выпил залпом.

– Мужик, а ты почему такой невоспитанный? – с пол-оборота завелся Аккуратов. – Тебя как человека пригласили за стол …

– А ну цыц! – крикнул финик. – Не то мигом вычеркну из повествования!

– Чего-о? – вытаращил глаза Аккуратов. – Что ты со мной сделаешь?

– Вычеркну, – прошипел финик, потемнел, сгустился.

– Леха, он что, больной? – спросил Аккуратов.

Финик встал, нахлобучил кепку,

– В общем, я предупредил, – сказал он мне. – Сделаешь, как я сказал, и все будет нормально. А иначе – не обессудь.

– Да мне насрать на твои предупреждения! – окончательно рассвирепел Аккуратов, приняв его слова на свой счет. – Давай вали отсюда.

Финик замигал как испорченный светофор – желтым, зеленым…  с головы до пят1

– Вот здорово! – закричала Наталья. – Отлично! А как вы это делаете?

Стерпеть подобные издевательские световые эффекты Аккуратов уже не мог, все ж таки порядком набрался.

Вскочив со стула, он попытался ударить финика. Как размахнулся!..  И, конечно, – эх, промахнулся. Перелетел через столик, опрокинув его. Проехался носом по полу, впилился в стену – и хорошо так впилился, подняться уже не смог.

Прибежали женщины из обслуживающего персонала, затянули обычное: «Щас милицию вызовем!»

Разумеется, финика среди нас уже не было.

*   *   *

И вдруг лорды написали Оливеру коллективное письмо, в котором предлагали похерить прошлые обиды и вернуться на родину. Лорды чистосердечно признавались, что сами-то в течение достопамятного чаепития изрядно надрынкались и лишь поэтому затыкали Оливеру рот. Письмо пришло в ленинградское отделение Союза писателей.

И вот однажды вечером в дверь нашей квартиры позвонились двое в одинаковом штатском. Они предъявили Оливеру удостоверения, и ему ничего не оставалось, как пригласить гостей в гостиную. Мама вывела меня в кухню, я уселся на пол и принялся корпеть над кубиками. Мама стояла у окна и курила.

Поеживаясь под испытующими взглядами гостей, Оливер прочитал письмо. Его спросили, не считает ли он предложение лордов беспардонной провокацией. Беседа длилась несколько часов, мама за это время выкурила пачку «Беломора», я тоже нервничал, чуя неладное, хныкал, не удавалось составить простейшие слова.