Стихи и эссе - Уистан Оден

Вопрос — Но мне кажется, что политическое сознание у тех людей — просыпалось тогда, что что-нибудь действительно могло измениться к лучшему.

Оден — Нет. Там были две вещи, которыми каждый был обязан интересоваться: Гитлер и депрессия. Очевидно, нельзя было не замечать этого. Мы, возможно, надеялись на политические изменения, но я не думаю, что мы предполагали возможность совершить их непосредственно.

Вопрос — Вам не кажется, что произошло великое разочарование от Второй мировой войной, некоторое расстройство по отношению к миру?

Оден — Нет. Я бы сказал, например, в тридцатых мы не знали точно, какие ужасные вещи происходили в России, но мы знали, что там было не все в порядке. Мы так себе объясняли "О, несчастные русские; они — варвары. У них никогда не было Ренессанса, или у них никогда не было Возрождения. Нельзя ожидать от них многого, но в другом месте коммунизм будет возможен." Теперь мы знаем, что это было неверно. Собственное угнетение лучше, чем однопартийная система, неважно — правая или левая. Единственное место, где она работает, находится в Югославии, потому что, хотя официально есть только одна сторона, фактически, есть четыре: Словенцы, Хорваты, Сербы, и Македонцы, все полностью отличаются своими интересами. В результате страна свободна.

Вопрос — Джеймс Аги [322] сказал, что все художники — политические анархисты.

Оден — В основном я думаю, что это верно. Все зависит от того, что Вы подразумеваете под анархизмом. Очевидно, поскольку политическая доктрина анархизма недееспособна, потому что всегда будет существовать какая-нибудь власть. Идея о том, возможно государство без власти вообще, — очевидная ерунда. Я думаю, что мы все в какой-то степени анархисты. Мы знаем, каким режим должен быть, и ни один из них не будет очень хорошим, и в любом случае Вы чувствуете, что выбираете из двух зол меньшее. Другое значение воплощено в определенной технике, которой я научился в школе — как сделать то, что Вам хочется, не конфликтуя с властями.

Вопрос — Вы помните написанное Вами здесь и опубликованное в Финиксе статью "Студенческое управление или Бомбы"?

Оден — Я помню.

Вопрос — Где было высказано мнение, что студенты, не имеющие отношения к управлению, уйдут в андеграунд?

Оден — Меня очень они озадачили, когда спросили про участие студентов в управлении, потому что позже в жизни каждый мучается из-за того, что должен сидеть в комитетах. Если бы они узнали на что это походит, сидение в комитетах, насколько это очень скучно… Слава Богу, когда я был студентом, никто никогда не просил, чтобы я находился в комитете! Другая беда с комитетами, к сожалению, вместо получаса человек тратит час на работу в комитете. Что Вы хотите — люди, которые ненавидят это, но добросовестно выполняющие работу, слиняют с нее при первой возможности.

Вопрос — Я хочу вернуться ненадолго к политической теме. Это понимание, что всегда будут власти, и каждый пытается выбирать меньшее из двух зла, растет из разочарования?

Оден — Я никогда не доверял анархистской идее Маркса, что государство движется к безвластию.

Вопрос — Вы никогда в это не верили?

Оден — Нет, потому что это — полная ерунда. Особенно в технологическом обществе должна быть какая-нибудь организация. Можно иметь синдикализм, советы рабочих. Это Вы можете сделать. Но не воображать, что власть не нужна вообще, нет. Я склоняюсь к тому, хотя я знаю, что этого не случится, хотя хуже не будет, и мы могли бы добиться большего успеха, если бы все члены Конгресса и все члены парламента избирались как присяжные заседатели путем жеребьевки. Это уничтожило бы партийные механизмы. Люди могли бы голосовать согласно своей совести, потому что не будет никакого вопроса переизбрания. Компьютеры могли бы решить надлежащее представление меньшинств. Я думаю, что мы могли бы добиться большего успеха.

Вопрос — Вы все еще видитесь, с кем вы были дружны в тридцатых годах?

Оден — О, да. Мы — все еще друзья. Я только что встречался со Стивеном Спендером [323] в Лондоне, и я видел C. Дэя Льюиса [324] несколько раз.

Вопрос — Вы знаете Роберта Грэйвса? [325]

Оден — Немного знаю. Он — невероятно тщеславный человек. Я сомневаюсь, кто более тщеславен: он или Владимир Набоков [326].

Вопрос — Вы когда-либо переводили Гете?

Оден — Я перевел "Итальянскую поездку" с немецкого, но переводчики всегда должны сотрудничать с кем-то для кого это родной язык, потому что как бы Вы не думали, что хорошо знаете язык, можно очень легко сделать ошибки. Переводя, я всегда люблю работать с кем — то еще. Переводя с исландского я работал с ученым, и, переводя "Markings" Дага Хаммаршельда [327], я работал со Шведом, и так далее.

Вопрос — Кто ваши любимые авторы детективов?

Оден — Их много. Майкл Иннес [328]. "Freeman Wills Croft". Мне очень нравится Николас Блэйк [329]. О, есть немало авторов, которые мне нравятся. Я наслаждаюсь, правда, не могу вспомнить название [330] — там вместо отца Брауна был раввин… Пятница: ребе проснулся поздно!

Вопрос — Как Вы думаете, почему очень многие литераторы увлекаются чтением детективов?

Оден — Это своего рода спасение, читая детективы, они могут получить то, что они не смогут получить, прочитав романы из "Сатэрдей ивнинг пост" [331] я написал эссе об этом "The Guilty Vicarage."

Вопрос — А кинофильмы?

Оден — Да, я ненавижу кинофильмы. Я думаю, что два самых злых изобретения — двигатель внутреннего сгорания и кинокамера. У меня есть поэма в новой книжке "Я не Камера."

Вопрос — Почему Вы думаете, что камера — зло?

Оден — Для начала она превращает все факты в беллетристику. Люди смотрят фильмы про людей, сожженных во Вьетнаме. Это — точно так же как кино. Они больше не реагируют. Камера вправе снимать юмористические сюжеты, но при добавлении горя, страдания и беды происходит ухудшение. В обычной жизни, предположим, Вы видите, что кто — то страдает или огорчается. Или Вы пробуете помочь, если Вы можете сделать кое-что, или Вы выберете другой путь. С фотографией Вы автоматически не можете ничего сделать, потому что Вы не там, и это только становится объектом вуаеризма. Телевидение хорошо для игр, потому что Вы, вероятно, можете увидеть теннисное соревнование лучше, чем, если бы Вы были там, но в действительности я думаю, что это ужасно, и я думаю, что это Вас развращает.

Вопрос — Вам когда-нибудь нравились спортивные состязания?

Оден — Нет, я в них не разбираюсь.

Вопрос — Даже как зритель?

Оден — Да.

Вопрос — У Вас есть какие-нибудь стихи, которые Вы однажды начали и, написав половину, решив, что они не получатся, бросали?

Оден — Я не могу вспомнить ничего конкретно.

Вопрос — Что-нибудь из собрания Одена в библиотеке…

Оден — О, да, было кое-что, что я действительно начинал, одна длинная вещь, которую я пересматривал.

Вопрос — Фактически, я не могу прочитать вашу рукопись.

Оден — Я очень рад. Я большой противник рукописей и черновиков, потому что хочется, чтобы люди прочитали, конечный результат и когда они видят все те ошибки, которые Вы сделали, они думают: "О, я, возможно, могу написать также." Например, они сделают это, но, я извиняюсь, они не смогут произвести такую вещь как "Бесплодные земли", потому что там нет ни одной строчки, которую можно было бы удалить, чтобы Вы могли бы сказать: "Мне жаль, что Элиот не сделал этого." Ни одной.

Вопрос — Это Паунду [332] все же зачтется.

Оден — Это не было выполнение Паундом полностью. Я уверен, что есть много моментов, где Элиот сократил бы так или иначе, и помимо Паунда. Но зачем людям знать все это — это — так или иначе страшно ценная книга. Единственно, что я действительно хочу видеть, — его непристойные лимерики [333], которых там множество, я собираю.

Вопрос — Во время написания стихов, Вы предполагаете, что их будут читать вслух?

Оден — Да, потому что это неотъемлемая часть речи. Даже когда Вы читаете поэзию про себя, Вы должны всегда слышать ее. Это — по существу разговорный язык.

Вопрос — Вы все еще думаете, что Фрейд [334] был прав?

Оден — В чем? Он написал страшно много ерунды, но там есть некоторые экстраординарные случаи. И он делал такие прекрасные замечания, если кто-то консультировался у него: должен ли он подвергаться психоанализу или нет. "Хорошо, я не уверен, что мы можем сделать для Вас много, но возможно мы сможем превратить ваше истеричное страдание в обычное человеческое несчастье." Очень, очень мудрое замечание. И еще я думаю, что замечательно, его психология немного ориентируется на мужчину, так что он даже сказал однажды Мэри Бонапарте, "большой вопрос, на который после тридцати лет исследования женской души я абсолютно не способен ответить на вопрос: Что хочет женщина?'" И еще он иногда сходил с ума. Он был абсолютно помешан на теории о Графе Оксфорда [335], будто бы писавшего под именем Шекспира. Вы не смогли бы переубедить его.