Сорок правил любви - Элиф Шафак

Как-то в нашу дверь постучал рыжий торговец с очень лживой физиономией. Он сказал, что в давние времена в Багдаде был знаком с Шамсом Тебризи. Потом, понизив голос до доверительного шепота, он поклялся, что Шамс, живой и здоровый, прячется и медитирует в ашраме в Индии, ожидая подходящего времени для своего возвращения.

Казалось, отец обезумел. Он спросил торговца, чего тот хочет за благую весть, и тот бесстыдно заявил, будто мальчиком хотел стать дервишем, но, поскольку жизнь пошла иначе, он хотел бы получить хотя бы кафтан такого знаменитого человека, как Руми. Едва услышав это, отец снял бархатный кафтан и вручил его торговцу.

— Отец, зачем ты отдал свой дорогой кафтан проходимцу, если отлично знаешь, что он врет в каждом слове? — спросил я, как только рыжий торговец ушел с нашего двора.

И вот что сказал мне отец:

— Думаешь, кафтан — слишком дорогая цена за его ложь? Нет, мой сын, будь уверен, если бы он сказал правду, если бы Шамс в самом деле был бы жив, я бы отдал за это свою жизнь.

Руми

31 октября 1260 года, Конья

Бежит время, и в конце концов боль сменяется печалью, печаль — молчанием, молчание — одиночеством, бесконечным и глубоким, как темный океан. Сегодня шестнадцатая годовщина того дня, когда Шамс и я встретились. Каждый год в последний день октября я стараюсь остаться наедине с собой, и мое уединение раз от раза все тяжелее. Сорок дней я провел, обдумывая сорок правил. Я помню их все, и в голове у меня постоянно мысли о Шамсе Тебризи.

Думаешь, что больше нет сил жить. Думаешь, что погас свет души и лучше навсегда остаться в темноте. Однако, когда вокруг сплошная тьма и глаза закрыты на мир, в сердце открывается третий глаз. И тогда понимаешь, что обычное зрение в противоречии с внутренним. Наши глаза не видят так ясно и остро, как глаза любви. После печали настает другое время и является совсем другой человек. И повсюду начинаешь искать любимого человека, которого уже нет нигде.

Видишь его в капле воды, видишь в высокой волне, в утреннем ветерке, очищающем воздух; видишь его в геомантийских[37] символах на песке, в крошечных камешках, что блестят на солнце, в улыбке новорожденного малыша и в собственном быстром беге крови. Разве можно сказать, что Шамса больше нет, если он везде и повсюду?

Каждый день, каждую минуту, медленно кружась в тоске и печали, я не расстаюсь с Шамсом. Шамс навсегда поселился в моей груди. Я храню в ней голос Шамса. От учителя и проповедника, каким я был когда-то, не осталось ни следа. Любовь поглотила все мои привычки и занятия.

Два человека помогли мне пережить самое трудное время — мой старший сын и святой человек по имени Саладин, который работает золотобойцем. Слушая, как он стучит молотком в своей маленькой мастерской, доводя до совершенства кусочки золота, я удивительным образом вспоминаю танец кружащихся дервишей. Ритм работы Саладина совпадает с тем священным ритмом, о котором говорил Шамс.

Тем временем мой старший сын женился на Фатиме, дочери Саладина. Сияющая и любопытная, она напоминает мне Кимью. Я стал учить ее читать Кур’ан. Постепенно полюбил ее, и она стала как бы моим правым глазом, а ее сестра Гедрийя — левым. Давным-давно моя милая Кимья научила меня одной важной вещи: девочки — такие же хорошие ученицы, как мальчики, а может быть, даже лучшие. Я организовал для женщин курсы духовного танца дервишей и посоветовал сестрам-суфиям продолжать эту традицию.

Четыре года назад я начал декламировать «Матнави». Первая строчка явилась мне поутру, когда я наблюдал явление первого утреннего луча солнца. С тех пор стихи буквально сыплются у меня с языка, словно сами собой. Я не записываю их. Мои первые опыты были записаны Саладином. Потом мой сын сделал копии. Благодаря ему стихи сохранились, потому что, по правде говоря, если бы меня попросили прочитать их наизусть, я бы не смог. Будь то проза или поэзия, слова неожиданно приходят ко мне во множестве, а потом так же неожиданно покидают меня, как перелетные птицы.

Когда я начал сочинять поэму, то понятия не имел, о чем она будет. Она могла стать длинной, могла стать короткой. Никакого плана у меня не было. Когда же я ее закончил, то опять замолчал. Так и молчу. И «Молчание» (Khamush) — одна из двух моих подписей. Другая — Шамс Тебризи.

Мир движется и меняется со скоростью, которую мы, смертные люди, не можем ни проконтролировать, ни осознать. В 1258 году под натиском монголов пал Багдад. Город, который гордился своими укреплениями и своей красотой, который провозгласил себя центром мира, потерпел поражение. В том же году умер Саладин. Мои дервиши и я устроили пышную церемонию, прошли по улицам с барабанами и флейтами. Мы радостно танцевали и пели, потому что именно так должен уходить в иной мир святой человек.

В 1260 году монголы стали слабеть. Их разбили мамелюки. Вчерашние победители стали побежденными. Все победители считают, что их триумф вечен. Все побежденные боятся, что их поражения вечны. И те и другие не правы по одной и той же причине. Все меняется, кроме лица Божия.

После смерти Саладина случилось так, что Хусам-ученик, который уже совсем взрослый и уверенно шагает по духовному пути, отчего его зовут Хусам Шелеби, стал записывать мои стихи. Именно ему я продиктовал «Матнави». Хусам скромен. Если его спросить, кто он такой, то он, не колеблясь ни секунды, ответит: «Я — смиренный последователь Шамса Тебризи».

Понемногу все мы переваливали сороковой, пятидесятый, шестидесятый рубежи, с каждым десятилетием ощущая себя все более полноценными, более совершенными. Надо идти, хотя конца пути нет. Вселенная постоянно и неутомимо движется, вращаются Земля и Луна, но что заставляет их двигаться? Это тайна. Понимая это, мы, дервиши, всегда будем танцевать, даже если никто не понимает, что мы делаем и зачем. Мы будем танцевать несмотря ни на что — несмотря на боль и горе, радость или удовольствие; будем танцевать в одиночестве или вместе, быстро или медленно, так как велит течение воды. Мы будем танцевать, как подскажет нам великая гармония. Постоянно изменяясь, круг остается неизменным. Правило номер тридцать девять: «Если меняются части, целое остается неизменным. Вместо одного негодяя, покидающего мир, на свет рождается другой. Вместо каждого доброго человека, покидающего мир, на свет рождается другой. Поэтому не только ничто не остается постоянным, но и ничто никогда по-настоящему не меняется.

Вместо суфия, который умирает, где-нибудь на свете является другой суфий».

Наша религия — это религия любви. Мы все соединены цепью сердец. Если одно звено рвется, в другом месте является еще одно звено. Когда умер Шамс из Тебриза, появился другой «Шамс» — другого возраста и под другим именем.