Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

таким, каким казался ей, когда она искала его на пляже после внезапного исчезновения.

— Который теперь час? Почему не видно такси? — Рафаил взглянул на ручные часы, позолоченные стрелки и цифры которых даже в ясный солнечный день были едва различимы.

Было около двенадцати. Несколько промчавшихся мимо такси шли с погашенными фарами. Словно следуя их примеру, начало гаснуть небо, и стало так темно, что Лина почти перестала видеть Рафаила. Она лишь чувствовала, как его губы приближаются к ее лицу...

— Нет, нет...

Лина прошептала это уже после того, как Рафаил привлек ее к себе и страстно целовал.

— Нет, нет, — и, опьяневшая от его поцелуев, подставляла ему лицо, шею, не отворачиваясь, когда его дрожащие губы искали ее слегка обнаженную грудь...

Дождь немного притих. Рафаил взял Лину за руку, и они пустились бежать к троллейбусной остановке. Но ни один троллейбус не шел отсюда в направлении санатория и городского парка, все они шли через центр на вокзал. Из центра уже не так далеко до санатория.

Когда Лина и Рафаил вышли из троллейбуса в центре города, дождь лил уже как из ведра и стал их гнать от одного прикрытия к другому, пока не загнал под густые, насквозь промокшие кипарисы.

— Это надолго. — И, помолчав немного, Рафаил тихо и неуверенно добавил: — Ко мне отсюда ближе... Переждем дождь у меня...

Перепрыгивая через лужи и бегущие потоки, они вбежали в парк и боковой аллеей добрались до деревянного одноэтажного домика, где Рафаил Евсеевич снимал комнату.

В маленькой комнатке с занавешенным окошком все было пропитано запахами ранней осени. Пахло опавшей листвой, переспелыми яблоками, прохладной сыростью. Дождь словно злился, что они от него сбежали, и все сильней барабанил по крыше, стучал в стекла — вот-вот он их выбьет.

— К сожалению, я не смогу вам ничего предложить, кроме мужского костюма. А впрочем, это сейчас в моде. Снимите туфли и чулки и прилягте на диван. Дождь так скоро не перестанет. Укройтесь хорошенько, чтобы не простудиться. А может быть, выпьете немного коньяку? Сразу согреетесь.

Он достал из шкафа бутылку и налил ей и себе по рюмке.

Лина села, взяла рюмку и, чуть прищурив глаза, спросила:

— Скажите правду, что вы обо мне думаете? Только правду. — Она закрыла глаза. — Не знаю, что сегодня со мной. Я никогда в жизни столько не пила. И совсем не опьянела.

— А я пьян. Я еще никогда не был так пьян...

Лина открыла глаза, они у нее странно блестели.

— Разве адвокаты тоже пьянеют? Адвокаты ведь самые трезвые люди на земле, люди, не имеющие дела с луной. Так, кажется? Ну, какой же тост вы предлагаете?

— Если хотите, выпьем за луну, да, за луну, чтоб она оставалась прежней.

— Романтической и таинственной?

— Таинственной она сейчас уже не может быть.

— Что это сегодня со мной? Налейте мне еще... Нет, нет, не надо. Дайте мне, пожалуйста, туфли... Я пойду...

— Куда? Разве не слышите, что делается на дворе?

— Я не предупредила моих соседок по комнате. Скоро час. Они будут беспокоиться, бог знает что подумают. Я пойду.

Рафаил понял, что не его она боится. Она испугалась, что у нее нет внутренней защиты, что ей некуда спрятаться от себя самой. Пустота, которую тогда оставило в ней письмо Генриха, не может ее защитить.

— Я пойду, — повторила Лина, как во сне.

— Прилягте, — Рафаил укрыл ее пледом. — Как только кончится дождь, я провожу вас. Соседки поймут, что вас задержал ливень.

— Боюсь, как бы я не уснула.

— Я вас разбужу.

— Обещаете?

Стоя у занавешенного окошка, Рафаил услышал Линин уставший, сонный голос:

— Знаете, я часто возвращаюсь к тому, что вы мне сказали на обрыве. Помните? Иногда я, кажется, готова согласиться с вами, что единственная и настоящая любовь лишь та, которую человек сам придумывает для себя, и эта призрачная любовь, как мечта, всю жизнь следует за ним. А иногда я думаю, что любовь, если она настоящая, не может оставаться только мечтой...

Вскоре Лина уже спала. Рафаил выключил свет и снова подошел к окошку, прислушиваясь к шумящим под дождем деревьям. И вдруг тьма в комнате обрела неимоверно страшную силу. Она оттащила его от окна, повернула лицом к дивану. Последние два-три шага, словно пропасть, отделяли его от Лины. Кружилась голова, а сердце стучало так громко, что казалось, сейчас проснется весь дом.

— Лина!

Он не знал, вслух ли он произнес ее имя или про себя, но хотел, чтобы она проснулась.

Темнота в комнате уже не отпускала его от себя. Она склонила его над диваном... Еще мгновение... И вдруг он увидел себя во дворе под ливнем, не понимая еще, как он здесь очутился, кто его сюда привел.

Теперь, подумал Рафаил, на суде он не будет так часто ссылаться на то, что чувства руководят человеком. Какими бы сильными ни были чувства, человек все же руководит ими. И этой победой над собой он сохранил для себя любовь, настоящую и единственную, которая отныне будет следовать за ним, как мечта.

И, словно все еще боясь темноты в комнате, Рафаил уходил все дальше и дальше от дома, подставляя пылающее лицо холодному проливному дождю.

18

С тех пор как Лина проводила на аэродром грустного, задумчивого Рафаила, прошло несколько лет, но она хорошо помнит, как ей не хватало тогда его на пляже, в парке, в кипарисовой аллее, на обрыве, над которым висела луна, та самая луна, что и раньше, — все видит, все знает, но никого не выдает.

Лина дважды отдыхала на том же курорте и в том же санатории, но Рафаила больше не встречала. Возможно, что и он не раз проводил там свой отпуск и, конечно, тоже разыскивал ее, хотя, простившись на аэродроме, они знали, что больше никогда не встретятся, и не скрывали друг от друга, что встретиться боятся.

И вот однажды — было это осенью, субботним утром, когда Генрих ушел в филармонию, а Ира в институт, — тихо и как-то