Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

это в шутку, было совершенно излишним — Лина так или иначе все равно заплатит за себя. Она намекнула ему об этом еще по дороге сюда и дала ему это почувствовать также и теперь.

— Почему вы мне раньше не сказали, что может так получиться? Я нашла бы и время и деньги, чтобы заранее заказать для всех столики.

Рафаил Евсеевич ей ничего не ответил. Не ответил он и тем, кто обращался к нему, как к старшему, с одним и тем же вопросом: «Зачем терять время?» — и одним и тем же советом: «Попытать счастья в другом ресторане». Но Рафаил знал: ни в какой другой ресторан в городе Лина не пойдет. Сюда она пошла только потому, что здесь, как уверял Рафаил, ежегодно в еврейский праздник рошешоно оркестр исполняет еврейские мелодии и русская певица выступает с еврейскими песнями.

Одна из женщин предложила бросить жребий, кому из них отправиться на переговоры с администратором, раз мужчины ничего не добились. Не может быть, чтобы администратор не оставил несколько свободных мест, а там, где администратор мужчина, с ним должны вести переговоры, конечно, женщины. С дамой он будет говорить по-другому.

Женщина с большими сверкающими серьгами, предложившая бросить жребий, вероятно, не думала, что придется идти ей. А когда мужчина, с которым она пришла, посоветовал ей начать переговоры с того, что среди них есть адвокат и адвоката нечего опасаться, Рафаил сам отправился к администратору, пригласив с собой Лину. По взгляду, который Рафаил бросил на нее, Лина не могла понять, пригласил ли он ее с собой для того, чтобы доказать, что все решают деньги, или взял ее в свидетели: пусть видит, что он не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем рассказал ей тогда о себе на пляже.

Администратор поднялся с ними на второй этаж и, в который раз повторяя, что у него могут быть из-за этого неприятности, ввел их в отдельный кабинет, примыкавший открытой стороной к большому, ярко освещенному залу, нависая над ним подобно ложе в театре. В этом кабинете с большим ковром на полу, с бронзовыми канделябрами и немецким пианино столики были уже сдвинуты и сервированы. Очевидно, администратор был прав, когда сказал, что этот кабинет придерживают на всякий случай и без разрешения директора его нельзя занимать.

В награду за успешные переговоры Рафаила и Лину посадили на самое почетное место, откуда виден был весь зал.

Пока официант хлопотал у стола, Лина внимательно разглядывала празднично разодетую публику в зале и слушала рассказ Рафаила о празднике рошешоно.

Рошешоно — это один из тех праздников, рассказывал ей Рафаил, когда в его городе синагога полна прихожан. Он не ходит туда не только потому, что не верит, что мир кем-то создан и кто-то им руководит, ему просто неприятно видеть, как люди вдруг становятся набожными на два-три дня в году. При этом молящиеся ведут себя как на суде — каются в своих маленьких грешках, умалчивая о грехах более значительных, и оскверняют тем самым память своих предков, которые шли в синагогу, потому что действительно были набожны, целый день, молясь, били себя в грудь и каялись в грехах, которых не совершали.

Слушая Рафаила, Лина удивлялась, что видит здесь, в ресторане, столько молодых людей. И еще больше удивляло ее, что все эти молодые люди подпевают певице, исполняющей еврейские песенки. А она, словно привязанная, таскала за собой длиннющий шнур микрофона.

Когда сидящие в зале, перекрикивая друг друга, стали заказывать не очень молодой и, судя по наряду, не очень скромной певице разные песенки, Лине вдруг тоже захотелось заказать единственную запомнившуюся ей песню «Выхожу я на крылечко», которую мать пела ей в раннем детстве. Слов этой песни она не понимала, так же как не знала еще несколько дней тому назад, что, рошешоно означает «Новый год».

Новый год так Новый год! Лина сегодня ни от кого не отстанет. И когда Рафаил Евсеевич спросил у нее, что она будет пить, ответила:

— То же, что и вы.

— Водку?

— Ну да.

Почему он так странно на нее посмотрел? Не расслышал?

— Да, водку, — повторила она, отбросив со лба каштановую прядь, подстриженную как у мальчишки, и ее большие карие глаза еще веселее засияли.

Пожилой мужчина в очках, сидевший справа от Лины, с подчеркнутым вниманием относившийся к своей молодой соседке, попросил всех наполнить рюмки и сказал:

— Все знают, что означает «лехаим»? «Лехаим», друзья мои, в переводе означает «за жизнь», а в рошешоно, как утверждает Библия, решается судьба каждого из нас, записывается, что уготовано каждому в наступающем году. Но что, скажите мне, для нас важней, чем здоровье и мир на земле? Так выпьем, друзья мои, за здоровье друг друга, за мир на земле! С Новым годом!

Лине было непривычно и интересно теплым осенним вечером, когда деревья под окнами еще по-летнему зеленеют, а воздух насыщен запахом цветов, слышать новогодние поздравления, которые она уже слышала месяцев девять назад в праздничном сиянии разноцветных лампочек на елке, на стройной зеленой елке, еще пахнущей снегом и лесом.

Возвышенное, праздничное настроение не оставляло Лину весь вечер, и всякий раз, поднимая рюмку, она радостно повторяла новое слово «лехаим».

Что это сегодня с Рафаилом? Молчит весь вечер и как-то странно смотрит на нее.

— Что с вами? — тихо спросила Лина. — Что-нибудь случилось?

— Не знаю.

Лина встретилась с ним взглядом и смущенно опустила голову.

— Не знаю, — повторил Рафаил, налил в рюмку водки и молча выпил.

Внизу, на эстраде, без устали пела певица, в который раз повторяя одни и те же песенки, но публике они не надоедали, и аплодисменты звучали все громче. Музыканты были уже навеселе. Это видно было по тому, как пианист колотил по клавишам и налегал на педали, как саксофонист надувал побагровевшие щеки, как ударник подпрыгивал, ударяя в медные тарелки.

Оркестр закружил всех в бешеном вихре. Танцевали между столиками, у эстрады, в проходах. Когда музыка немного стихла, Лина взяла Рафаила под руку и спустилась с ним в зал.

— Что сегодня с вами? — плавно кружась в вальсе, опять спросила Лина, и Рафаил вновь ответил:

— Не знаю.

А когда их взгляды встретились, она услышала: