Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Закусив губу, Владимир подошёл к окну, повернулся спиной к боярам. Сверкание серебряной головы идола в лучах заходящего солнца раздражало. Идол, коему ещё три года назад истово поклонялся и понуждал других к тому же, стал ненавистен. Владимир резко повернулся лицом в горницу, посмотрел в глаза молчавших до сих пор Воробья и Ждберна.

Варяг ответил безразличным взглядом, пожал плечами.

– Прикажешь – хоть завтра крестить начнём. Однако боярин Добрыня верно рек, лишняя кровь прольётся, ни к чему это.

Бывший дядька раздражал своей рассудительностью и постоянной правотой, но к словам его следовало прислушаться. У киян нужно пошатнуть веру в старых богов и прогнать из города волхвов, чтобы те не затеяли смуты.

По глазам Воробья понял: тот готов на всё, только прикажи, слова поперёк не скажет. Потому и приказал:

– Утром возьми сотню, скачи на Лысую гору, старое капище с землёй сравняй, идолов пожги.

– А волхвов? С ними что делать, коли противиться начнут?

– Скажи, пускай в попов перекрещиваются! – хохотнул Позвизд.

Волчий Хвост добавил:

– В шею гони, пускай в леса идут, там идолам своим молятся.

Добрыня решил иначе.

– Думаю, всех волхвов согнать в Вышгород. После крещения прогоним в шею, а до него надобно под приглядом держать. На Подоле две сотни дружинников поставить, чтоб не давали вече собрать. Что рать без десятинников, сотников, тысяцких, воевод? Так же и кияне, купно не дадим собраться, а поодиночке противиться не станут.

На следующий день с утра везде, где собирались кияне, гости, появлялись попы, читали молитвы, пели псалмы, славили Христа, хулили древних руських богов, пугали геенной огненной, крещёным сулили вечную жизнь. На торжищах, и на малых, уличанских, и на больших – на Бабьем Торжке, и на подольском Торговище, и в Гончарах – разносчики-коробейники заводили разговоры, толковали с людством.

– Сами подумайте, братие! И князь, и бояре, и дружина крестились. Князь наш удачлив, и Христос ему помогает, и Богородица. Ныне и с булгарами у нас мир, и с ромеями. В днепровском устье рыбу можем ловить, где захотим, и зимовать, где поглянется. Корсунь-град покорился нашему князю. А град тот крепок, кромный, городницы да вежи каменные, высокие, а вот не устоял перед нашим князем. За что князь ни возьмётся, во всём удача. А бояре? Когда, где вы, братие, видели, чтоб боярин всуе, во вред, в убыток себе что-нибудь делал? Коли князь, бояре крестились, то и нам, братие, креститься пора пришла.

Слушали кияне попов да доброхотов по-разному. В затылках скребли, правду коробейники рекут, боярин без выгоды и пальцем не шевельнёт. Кто, послушав, уходил молчком, кто спрашивал про геенну огненную, в кою некрещёные попадут. Но не только слушали да спрашивали. На Подоле двух попов побили. Побили не до смерти, но в кровь, дружинники подоспели. Били попов да приговаривали: «Вы своего Суса Христа славьте, а Дажьбога не замайте. То не бес, а бог наш, за Правью смотрит. Мы внуки его и дидов своих в обиду не дадим». Одного «коробейника» в Почайну бросили. Заволокли беднягу в лодию, что возле вымола стояла, да и перекинули за борт. Вначале хотели утопить, да раздумали, посмеялись. Стояли на берегу, насмехались: «Вот тебе крещение! Попов позвать ли?» Городом томление овладело, как землёй в предгрозье – воздух загустел и оттого недвижим, тишь стоит – лист не шелохнётся. А на небе – тучи, тучи, и незнамо, пройдёт ненастье стороной, или расколет небо родия, от коей глаза слепнут, и низвергнутся из чёрных туч потоки воды. На Гончарах не крутились кружала, у ковачей в корчиницах горны едва тлели, на торжищах товара всякого уйма выставлена, да покупателей нет. Вопрошали людие богов: «Делать что?» Молчали боги. Молчал Велес на Подоле, молчали боги на Горе. Молчание то означало – уходят боги, в Ирий ли уходят, или ещё куда, но уходят, так думали некоторые.

Отец Анастас не сидел без дела. За день обошёл всю гору. Побывал на разгромленной, заросшей бурьяном усадьбе, где побили христиан-варягов, отца и сына. Вечером предложил князю:

– На том месте, где язычники христиан сгубили, построим церковь Успения Пресвятой Богородицы. Церковь поставим каменную, для того каменотёсцы надобны. Посылай лодию в Корсунь, я письмо Его Преосвященству напишу, он найдёт мастеров. Как прибудут мастера, так и начнём строить.

Владимир согласился. Сам хочет церкви в Киеве ставить. Почему и не на том месте, где погиб оскорбитель. Поставят церковь – быстрей забудется истинная причина гибели варягов.

Серебряная голова Перуна донимала, словно заноза. Царица допекала:

– Во дворцах христолюбивых царей да князей из окон божьи храмы видны, а у тебя идолища бесовские торчат.

– Уберу завтра капище. После церковь на том месте поставлю, – хмуро ответил Владимир, уже тяготившийся порфирородной супругой.

Бояре меж собой обсуждали царицу. И зраком, и плотью новая жена князя пригожа, мужу услада. А нравом не жена – поп в понёве, что с ней князь по ночам делает, неужто богу молится? Боярин Волчий Хвост так рассудил: засиделась царевна в девах, от нудьги богомолкой стала.

3

Ставили святилище на века, чтобы и внуки внуков блюли веру отцов, приходили сюда молиться и славить руських богов, но и десяти лет не простояло святилище на Горе. Не хотел уходить Перун, противился, словно не деревянный идолище то был, а кряжистый дуб, уцепившийся дюжими корнями за землю. Выкопали ямину вокруг капи, Перун лишь на несколько вершков раскачался. Своротили беса упряжкой быков, накинули петлю, так и поволокли по Боричеву взвозу до Ручья. Взирал Перун в небо, прощался с Киевом, как горел Велес, не видел, заслонила Подол Киева гора. Скотьего бога постигла жестокая участь, посекли Велеса топорами, сожгли на костре. Двенадцать дружинников били идола палками, плевали в серебряный зрак. В Ручье цеплялся идол за камни, разворачивался поперёк течения, допихали до Днепра, на простор. Не хотел Перун покидать Киев, не вынесло идола на струю, полез деревянными ногами на днепровский берег. Тем двенадцати дружинникам велел великий князь отпихивать идолище от берега, не давать приставать, пока не уйдёт за пороги. С десяток вёрст шли за низринутым богом кияне, бабы рыдали в голос, иные мужи лезли в воду за идолом. Дружинники отпихивали настырных богомольцев копьями, били голоменью мечей до крови. Бить до смерти не велели.

Волхвов, что толпой набежали защищать святилище от разгрома и поругания, скрутили, усадили на телеги, отправили в Вышгород. Сопровождали волхвов дружинники из варягов. Ждберн шепнул сотнику:

– Ежели бесовские прислужники буянить начнут, рубите, не жалейте. Чем меньше довезёте до места, тем лучше.

Посреди разорённого святилища развели костёр, и боги дымом ушли в небо.

Не поразила святотатцев родия, не вбило громом в землю.

* * *

После похода, как водится, князь пировал с дружиной. Ратников распустили по домам. У дружины вечерний пир переходил в утренний. Княжьи медуши казались неиссякаемы. Меды, вино, пиво лились рекой. В затянувшемся веселии невольно был виноват Добрыня. Крещение Киева отложили, а Владимир не мог сидеть без дела. После разгрома святилищ, изгона волхвов кияне пребывали в растерянности. Верхний воевода решил, что плод созрел. Да и дружины, призванные в поход из других городов и удерживаемые в Киеве на случай выступления киян против крещения, пора было отправлять домой. В пятый день по возвращении князя из похода градские старцы, сотские вместе с биричами пошли по всему Киеву и по кромному городу, Киевой горе, Подолу, Гончарам, Щековице, всюду объявляли киянам княжью волю. Глашатаи колотили в била, кричали во всю мочь:

– Завтра великий князь повелел всем жителям, и богатым, и убогим, мужам и жёнам, отрокам и юницам, старцам и малым детям креститься. Гора и Киева гора крестятся в Днепре. Подол, Гончары, Щековица и все прочие, кто поселился у стен Киева, крестятся в Почайне.

Градские старцы, сотские добавляли, словно раскрывали великую тайну:

– Знайте же, людие, кто не покрестится, тот великому князю врагом станет. Решайте же сами, хотите быть любы великому князю или врагами его стать.

* * *

Шумел Славутич, из берегов выходил. С седой досюльщины не видел в своих водах столько людства. Мужи, жёны, юницы, отроки, парни, девы, дряхлые старцы, малые дети, все были здесь. Иные входили в воду сами, иных подкалывали копьями дружинники. Малых детей несли на руках, старших тащили за руку. Дети, не понимая, зачем спозаранку надобно лезть в холодную воду, упирались, плакали.

Едва взошло солнце, ходили по дворам дружинники при оружии, напоминали киянам о княжьей воле. Напомнив, оставались во дворе, ждали, пока последней обитатель подворья не выйдет за ворота. На улицах стояли верхоконные, теснили жителей к спуску к реке, на Подоле к Почайне, на Горе к Днепру.

Великий князь, царица, окружённые боярами при мечах, сидели в креслах на берегу, наблюдали за разворачивающимся действом. У самой воды, где днепровская волна гладила песок, ходили попы, зычными голосами читали молитвы, осеняли людство крестным знамением. Людство, кто с кривой улыбкой крестился неловкой рукой, кто побитой собакой, расходились по домам.