Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Царевна Анна, дева двадцати пяти лет, сложение имела стройное, лик миловидный, округлый, но не блином, нос тонкий, прямой, рот большой с сочными губами. Одета была, несмотря на жаркий день, как подобает члену семьи басилевса – в белую столу с золотой вышивкой по краям, пурпурную парчовую мантию, с бляхами, покрытыми крупными жемчужинами, отделанную золотым шитьём по кайме. Шею украшало золотое ожерелье с драгоценными каменьями, чёрные волосы искрились жемчугом.

Сопровождали царевну архиерей Михаил, свита придворных жён, охраняли дворцовые гвардейцы.

Встречали высокородную особу и стар, и млад. Впереди теснившихся жителей стоял церковный притч во главе с архиереем Константином, за священством толпились городские старосты. Царевна благосклонно принимала раболепие и почитание подданных, восторженные взоры тешили самолюбие. Но сегодня восхищённые подданные, склонившиеся в раболепном земном поклоне, вызывали злобу. Ради них её, словно жертвенного овна, отдали на заклание. Сватовство христианских государей было отвергнуто одно за другим по причине худородности женихов. Никто не может сравниться с порфирородными. Теперь же по воле державного брата, ради блага Империи, она отдана в жёны полудикому варвару, едва научившемуся креститься. Да лучше предаваться блуду да замаливать грехи, чем делить ложе с таким супругом. От отвращения к предстоящему взгляд царевны был надменен и колюч.

Площадь склонилась в поклоне, остались стоять две группки – священство и посланники нынешнего владетеля города – великого киевского князя. Добрыню занимал царьградский поп, стоявший рядом с царевной. Царевна, при всём своём порфирородстве, всего лишь игрушка в руках державных мужей. По одежде, убранству – саккос, омофор, епатрихиль, митра, наперсный крест, панагия – воевода определил в попе священника одного с отцом Константином сана. Сию премудрость растолковал отец Анастас. Одежда, убранство соответствовали сану архиерея, но расшитые золотом, украшенные смарагдами да яхонтами, выглядели много богаче одежд попа из захолустья. Поп, приставленный к царевне, верно, в доверии у басилевса и ведает о тайных помыслах Василия. Беседу с ним вести надобно хитро, чтобы и тайные помыслы выведать, и, оберегая свои выгоды, не рассорить владык двух обширнейших земель. Лик архиерей имел не пастырский – чёрная по грудь борода без единого седого волоса, хотя годами архиерей был далеко не молод, щёки с рублеными вертикальными складками, крепко сжатый рот с твёрдыми губами, карие глаза, что жёстко, совсем не по-отечески оглядывали склонившуюся в поклоне паству. Такой лик подобает иметь не духовному пастырю, а воеводе, поверяющему перед бранью дружину. Добрыня не ведал внутренних помыслов отца Михаила. Архиерей видел перед собой не покорную слову духовного отца паству, а людство, дерзнувшее в думах своих отторгнуть от себя верховную власть и лишь благодаря прозорливости власти не свершившее котору на деле.

Предавшись своим думам, Добрыня запаздывал с приветствием царевне. Порфирородная, получив пастырское благословение у отца Константина, готовилась войти в город.

Добрыня – не подданный, но победитель – степенно направился к невесте князя.

Анна, внутренне напрягшись, не сводила глаз с подходившего к ней руса. Вот они, варвары, с коими отныне связана её судьба.

– Боярин Добрыня, – вполголоса молвил отец Константин. – Остерегайся его.

Боярин, занимавший при дворе великого князя место, схожее с чином кесаря при византийском басилевсе, выглядел типичным славянином – широкоплеч, дороден, русоволос, голубоглаз. Магистр Лев Дука много рассказывал о сём проницательном и потому опасном муже. Поведал и то, что сам приметил, больше то, что от других узнал. Происхождение его смутно, по-разному рассказывали. Одни – происходит первый боярин из княжеского, но не киевского рода. Иные – хотя свободнорождённый, но побывал в княжих рабах, и отец его – простец. Но те и другие сходились в одном: Добрыня – брат княжьей матери, потому приходится великому князю дядей и имеет на того большое воздействие. К империи относится настороженно, к ромеям – с нелюбовью и подозрением.

Добрыня склонился в поясном поклоне, произнёс слова приветствия. Анна рассматривала человека, входящего в её жизнь, который, безусловно, станет влиять на неё, может сделать её существование в Киеве спокойным, а может и несносным. Чего ожидать от него? Добрыню занимал тот же вопрос. Что ждать от ромейки? Ромейка не булгарыня и не полоцкая княжна, жена, поднаторевшая в которах. Кто же она, новая жена сыновца? Игрушка в руках державных мужей, покорная и безвольная, или ночная кукушка, что дневную перекукует? Не околдует ли князя изощрёнными ночными ласками, чарами, не повернёт ли его взор к Византии? В то, что Анна, ступив на Руськую землю, из ромейки обратится в русскую, Добрыня не верил. Верно, и брат наставлял сестру, что ждёт Империя от её замужества.

Царевна ответила на приветствие, торжественной поступью шествие двинулось в город. Входя под арку, воевода оглянулся. Высокородная гостья покинула площадь, на пристань с галер высаживались царьградские попы в чёрных рясах, наглавиях. «Ну чисто гавроны, – подумалось боярину. – Полетят на Русь кормов искать». Добрыня был первым поборником крещения Руси, но не мог не предвидеть событий, последующих за этим.

Дом для проживания царевны со свитой отвели неподалёку от дома жениха, по другую сторону церкви Василия.

* * *

Из-за жары великий князь сидел в затенённой горнице, не подпоясанный, в одной льняной рубахе, пил хлебный квас. Позвизд сглотнул сухо. Князь усмехнулся, кивнул на братину:

– Испей, коли в горле пересохло. Испейте да сказывайте, как в Царьграде басилевсы привечали.

Послы, у коих аж языки шуршали, не заставили приглашать вдругорядь, прильнули к чашам, не отрывались, пока в горле не забулькало. Отдуваясь, поставили чаши на стол, утёрлись вышитыми убрусами. Рассказ повёл Позвизд, Ждберн кивал да согнутым пальцем усы приглаживал.

Царьград встретил великокняжеских послов недружелюбно. Боярин, что грамоты принимал, был суров и холоден. Поселили хотя и не за городом, но и не при дворце, на площади, где рабами торгуют. По улицам ходить не велели, и муж при них безотлучно находился, не поймёшь, охранял ли, стерёг. Меж собой послы решили: царевну басилевсы не отдадут, пошлют в Корсунь дружину против Владимира. Их самих посадят в каменный поруб, да и удавят. Через четыре дня всё изменилось. В золочёном возке послов перевезли во дворец. Бояре ромейские улыбались ласково и кланялись. Кормились теперь хотя и не за одним столом с басилевсами, но из дворцовой кухни. Состоял теперь при них боярин высокого чина, ибо другие бояре кланялись ему поясно, он лишь главой кивал в ответ, да не всем. Тот боярин водил послов по палатам дворцовым, садам, по улицам, показывал церкву Софийскую, ипподром с медными капями людей и коней. Они себя блюли, на византийские чудеса рты не разевали. На главной царьградской площади стоит бронзовый бык, пустой внутри. Как вспомнит того быка, мурашки по коже бегают, ночью приснится – волосы дыбом встают, с ложа вскакивает. В быка того сажают головников, неплательщиков мыта, еретиков, кои против церкви и иерархов выступают. Посадивши в быка, разводят под ним костёр и зажаривают несчастных заживо. Поглядеть на те страсти сходятся жители Царьграда, и мужи, и жёны с детьми. При них такому мучительству предали двух людинов – недоимщика и еретика. В тот день первый раз видели басилевса Василия. Басилевс на площадь не выходил, стоял на стене ипподрома. По обычаю осуждённые просили у басилевса милости. Василий вытянул десницу и указал большим пальцем книзу, то значило – милости не будет. Первым затолкали в быка недоимщика. Тот упирался, дрался, кусался. Да куда ему, на нём рёбра пересчитать можно, сам квёлый, палачи – детины дородные, да и чего ж втроём с одним не управиться. Костёр развели, недоимщик вопил, ажно в ушах по сю пору звенит. Пока первый зажаривался, второй сомлел. Так снулого в быка и сунули. Может, помер со страху? Его счастье, от мук избавился.

К басилевсу допустили за два дня до отплытия. Василий говорил ласково, просил брату его, христолюбивому владетелю Русской земли, великому киевскому князю передать привет. В знак дружбы и доверия между Византией и Русью, дружбы и любви между ним, басилевсом, и великим князем отдаёт ему в жёны сестру свою, царевну Анну. Нелегко им, братьям, расставаться с любимой сестрой, а ей с любимыми братьями, потому и тянули так долго с отъездом. Теперь же, узнав о милосердии великого князя к побеждённым херсонитам и любви к христианской церкви, царевна приняла предложение.

Вечером пришёл к послам Лев Дука, ближний боярин басилевса, тот, что привозил в Киев хартию с мирным рядом. Поведал магистр: ждёт басилевс от великого князя ответного шага. Коли правильно поведёт себя князь, установятся между ними вечная любовь и дружба. Говорил по ромейскому обычаю много, да всё не сказывал, что надобно басилевсу от Владимира. Послы и с одного бока зайдут, и с другого, крутит Дука. Мехами магистра одарили, вино подливали без устали, сами-то в очередь пили. Сказал-таки магистр, что за дар должен принести Владимир. Ждёт басилевс, что киевский князь вернёт Херсон империи.