Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Я встречалась с графом в Германии. Он был очень горд организацией нескольких экспедиций для изучения быта в жизни народов России.

— В этом действительно была его немалая заслуга, как и в отправке в прошлом году трех экспедиций для астрономических наблюдений. Но, боюсь, по хозяйственной части дела не только не улучшились, но пришли в полнейший упадок. Вы правы, что хотите начать именно с этого конца. Академия должна иметь отличное хозяйство.

— А ученые — условия для своей деятельности. Ведь это они постоянно жаловались на администрацию.

— К сожалению, у меня не хватало времени вникать в их раздоры.

— Ваше величество, я хочу вернуть ученым должное уважение к их талантам и поэтому прошу вашего разрешения, чтобы в первом собрании меня представил патриарх нашей Академии профессор Эйлер.

— Эйлер-отец? Но он же совершенно слеп.

— Слепота не убавляет ни его выдающихся талантов, ни удивительной трудоспособности. А то, каким образом великий математик лишился зрения, может служить образцом преданности науке.

— Это были какие-то особенные обстоятельства?

— О да, ваше величество. И даже рискуя наскучить вам, я не могу о них не рассказать. Это знает вся Европа. И сам великий Фергюссон просил меня передать выражение величайшего своего почтения Эйлеру-старшему. А ведь вы, ваше величество, имеете на своей службе целых три поколения этого замечательного семейства.

— Правда? Я стеснена временем, но пока куафер заканчивает прическу, я буду рада выслушать ваш рассказ. Мне и в самом деле нужно больше знать о моей Академии.

— Господин профессор приехал в Россию в день смерти государыни Екатерины Первой, последовав за своими друзьями и соучениками, сыновьями прославленного математика Якова Бернулли. Он занял место профессора физики, стал академиком и в конце концов пал жертвой собственной добросовестности. По просьбе Академии он в три дня выполнил сложнейшую работу, которая требовала нескольких месяцев занятий. Все кончилось жесточайшей нервной горячкой и потерей правого глаза.

— Бог мой! Была ли нужда в таком усердии?

— Это характер профессора, ваше величество. Он не умел поступить иначе, и притом ему еще не было тридцати лет.

— Но потом он уехал в Берлин. Значит, обида была слишком глубока.

— О нет, ваше величество, это был вынужденный отъезд. Господин Эйлер не хотел покидать России. Речь шла о лучших условиях для исследований. В Россию же он продолжал присылать свои труды для публикации в академических мемуарах, пока не получил приглашение вашего величества вернуться в Петербург, что он и сделал с величайшим удовольствием в тысяча семьсот шестьдесят шестом году.

— Мы тогда еще подарили ему дом в Петербурге.

— Да, превосходный дом. Но господину профессору не повезло. Почти сразу по приезде он тяжело заболел и лишился второго глаза из-за быстро развившейся катаракты.

— Потом, кажется, его дом сгорел.

— Да, в семьсот семьдесят третьем году, но даже это несчастье не помешало научным занятиям профессора. Он продолжал их с неизменным успехом, согласился на операцию глаза, перенес ее, но из-за неизменного своего научного рвения слишком рано принялся за чтение и теперь уже потерял зрение навсегда. Это ли не пример бескорыстного и беззаветного служения науке!

— Вы вызвали у меня слезы, княгиня. Неужели Эйлер по-прежнему продолжает работать? Но как?

— Он диктует свои труды своим помощникам, профессорам Крафту и Лекселю, и собственному внуку, вернее — мужу своей внучки. Кстати, все его помощники представляют из себя знаменитых ученых. Разве мало сказать, что господин Лексель, который занимается теорией комет, удостоился чести дать свое имя комете семьсот семидесятого года?

— Так что же вы задумали, княгиня?

— Я хочу, с разрешения вашего величества, чтобы господин Эйлер представил меня ученому собранию Академии, а сама хочу отметить это событие небольшой вступительной речью.

— Считайте, что вы уже имеете мое согласие, княгиня.

— Доложите господину профессору Эйлеру — директор императорской Академии наук княгиня Дашкова.

— Ваше сиятельство, вы в нашем доме! Но это же невероятно! Такая честь, которой мой дед не мог себе представить за всю его жизнь в России!

— А вы, молодой человек, тот талантливый молодой ученый, который помогает профессору, не правда ли? И ваше имя Николай Иванович Фусс.

— Ваше сиятельство, вы знаете о моем существовании?

— Что же в этом удивительного? Ваш дед может подтвердить: я и много лет назад интересовалась успехами русской науки и трудами русских ученых. Вы вошли в их славную семью.

— Благодаря дедушке — он вызвал меня из Швейцарии как помощника и секретаря.

— И, сколько мне известно, не ошибся. Вы сразу же отметили свой приезд интересным трудом. Я не припомню точного его названия, но совершенно уверена, что речь в нем шла о точном подборе очков соответственно теории Эйлера-старшего. С вашим сочинением я столкнулась в Германии — оно давно переведено на немецкий язык. Вы заслуженно стали адъюнктом и получили премию от Парижской академии наук за труд о планетах. Простите мое невежество, но точнее определить его тему я не сумею. Но вы знаете, Николай Иванович, что мне особенно дорого в ваших изысканиях — желание создавать математические учебники. Поверьте, под моим руководством Академия наук поддержит ваши интересы в этой области.

— Я не нахожу слов признательности, ваше сиятельство! Но вот и кабинет дедушки. Как видите, двери его открыты — слуга успел предупредить дедушку о вашем приезде.

— О нет, нет, не вставайте, господин профессор. Я сама усядусь около вас, чтобы сказать, как искренне рада я нашей встрече. Я не спрашиваю вас о здоровье. Вы работаете, ваши помощники сбиваются с ног — и, значит, вы довольны.

— И да, и нет, княгиня. Никакой помощник не может заменить собственного зрения. Просто я мирюсь с обстоятельствами. К тому же мне нет нужды выходить из дому.

— Мне говорили, вы перестали бывать в Академии.

— Давно. Это бессмысленная трата времени. Когда мои коллеги обращаются к ее императорскому величеству с протестами против установившихся порядков, я  просто ставлю свою подпись.

— Профессор, обещаю вам — беспорядкам будет положен конец. Я прошу ваших советов и рекомендаций, чтобы навести тот порядок, который способствовал бы вашей работе. И поверьте, это не пустые слова, тем более императрицей мне предоставлены в этом отношении исключительные полномочия.

— Ваше сиятельство, хочу воспользоваться случаем и представить вам моих сыновей, чтобы вы не обошли их вашим милостивым вниманием.

— Я буду очень рада вашей рекомендации.

— Мой старший сын, ваше сиятельство, Иоанн Альбрехт. Он родился в Петербурге, но потом последовал за мной в Берлин, стал членом Берлинской академии наук и наблюдателем Берлинской астрономической лаборатории. С тысяча семьсот шестьдесят шестого года он стал профессором физики и секретарем Академии наук. Его труды по гидростатике и электричеству отмечены Геттингенским обществом и нашей Академией. Но он немало сделал в области небесной механики, астрономии и чистой механики.

— Я думаю, Академия имеет в его лице идеального секретаря, который при мне, безусловно, останется на своем посту.

— Со вторым моим сыном, ваше сиятельство, вы встречались как с лейб-медиком, хотя и не пользовались его услугами. Впрочем, Карл наряду с медициной занимается и изучением влияния сопротивления междупланетной среды на движение планет. Его труд в этой области принес ему премию Парижской академии.

— Насколько я знаю, господин Карл Эйлер давно и справедливо стал членом нашей Академии?

— Благодарю вас, ваше сиятельство, за лестный отзыв. Вы правы, Карл давно носит это почетное звание. И, наконец, ваше сиятельство, мой младший сын Христофор. Он родился в бытность мою в Берлине, начинал службу поручиком прусской армии, артиллеристом, и теперь продолжает службу в русской армии. Тем не менее он занимается и собственно астрономией. Ему принадлежат труды о прохождении Венеры по диску Солнца в тысяча семьсот шестьдесят девятом году и об определении географического места по астрономическим наблюдениям.

— Ваш сын связан с Академией?

— Нет, ваше сиятельство, он единственный — нет.

— Мы все равно найдем применение его знаниям и таланту. А теперь, господин профессор, я прошу вас об одолжении — ввести меня завтра в академическое собрание. Ваше появление в нем будет свидетельством начала новой эпохи в истории Академии, эпохи чистой науки. Вы не откажете мне, господин Эйлер?

— Почту за честь, ваше сиятельство!

— И еще, господин профессор. В своей вступительной речи я скажу о необходимости наведения порядка в Академии и прекращении того растранжиривания академического имущества, которое поставило её на грань полного разорения. Я сама не позаимствуюсь ни копейкой, но не позволю этого делать и всем моим подчиненным. Академическое хозяйство я собираюсь блюсти как свое собственное. И вместо того чтобы противозаконно увеличивать свои доходы, я предлагаю каждому служащему Академии повышение жалования, если он того честной своей работой заслужит.