Рассказы - Поппи З. Брайт

500 копий, наверное, были подписаны самими музыкантами). Надпись была выполнила многоцветным карандашом. Пять цветов: красно-фиолетовый, лаймовый зеленый, голубой, желтый и черный. Никто представил, как участники группы берут карандаш и по очереди пишут буквы. Эр Джей пишет L и вторую О, затем передает карандаш Монике, очертившей зеленым О и U, потом очередь Терри, затем Стив, который, несомненно, выберет черный цвет. Стив допивает пиво и кидает карандаш Духу. Дух, конечно, выберет желтый. Он прикасается пальцами к бумаге, карябает S, и, чтобы надпись не выглядела глупо, ставит знак вопроса.

Никто перевернул вкладыш и посмотрел на фото группы. Маленький тощий Эр Джей, счастливый Терри, Моника в черной кружевной мантилье, Стив, ухмыляющийся с определенной долей цинизма. И еще один бледный юноша, отведший взгляд от камеры. Он скрестил на коленях свои костлявые запястья, в руках у него было что-то, похожее на коровью кость. Его одежда явно была ему слишком велика, а волосы выбились из-под соломенной шляпы и закрывали лицо.

Вся информация, которой Никто располагал о пяти друзьях, была заключена в кассете, этой фотографии и долгой завораживающей музыке, в таинственных печальных, а иногда — радостных, словах песен. Эти ребята были его братьями и сестрами, голосами в его голове, теми, о ком он мечтал, когда были выходные, и машина слишком быстро каталась по кругу, и все орали, чтобы поменяли кассету и поставили что-нибудь потяжелее. Те ребята были подростками. Никто знал, что он другой. Дитя древности.

Под фотографией был адрес — строчка чисел где-то в Северной Каролине. Никто потянул за капельку оникса в мочке уха, достал ручку из кармана плаща. Затем расстегнул внутренний отдел рюкзака и нащупал блокнот, вытащил его и взял открытку, что была меж обгоревших, слегка потрепанных исписанных страниц. Открытка с вертушками и разноцветными линиями. «Духу. Lost Souls?» — написал он и переписал адрес.

Он докурил сигарету и зажег новую. Посмотрел на наручные часы и вновь — на остановку. Хреново. Он бы не смог сесть в автобус, даже если бы захотел. Деньги, взятые из туалетного столика матери, закончились. Желудок ныл, и Никто решил купить на последние деньги кусок пиццы. А что, если у него больше никогда не будет денег? Он должен был их потратить на то, что хочет — на блокнот, на чашку дорогого кофе, на черную соломенную шляпу в каком-нибудь магазине подержанных товаров. Свой последний доллар ты должен потратить на что-то важное.

Он решил ехать автостопом. Он раньше никогда этим не занимался; однажды пытался поймать попутку от одного конца города до другого, но водители, глядя на его побрякушки и грязные волосы, лезущие в глаза, проезжали мимо. Небо над головой было голубым и чистым, грузовики с ревом проносились по шоссе, словно огромные драконы, и все казалось не таким безнадежным. Кто угодно мог его подобрать. Какой-нибудь насильник или религиозный фанатик. Никто предпочел бы лучше насильника.

Никто пересек парковку, кинул открытку в голубой почтовый ящик рядом с остановкой, затем взобрался по плотине к шоссе. На плече, среди мозаики из битого стекла и грязного гравия, оказалась длинная кость — кошки или опоссума, сухая и чистая, как ракушка. Он положил ее в карман.

На дороге замаячил пикап на огромных колесах. Что-то кровавое было привязано к крыше, в окне злобно торчало дуло ружья. Никто не стал сигналить. Пьяные красные рожи уставились на него, их смех был похож на собачий лай. Окно со стороны пассажирского сидения опустилось, и янтарная жидкость пролилась всего в нескольких сантиметрах от кроссовок Никто. Последовало пьяное рычание и оскорбления. Машина уехала. Ветер растрепал волосы Никто по лицу. Ему захотелось блевануть.

Больше часа машины и грузовики проезжали мимо, блестящие и неизвестные. Водители, сидя в безопасности салона, пытались укрыться от наступающей ночи. Цвета на небе растворялись, солнце умирало в подступающей темноте кровавой смертью. Сейчас небо, не тронутое огнями маленького города, было насыщенного сине-фиолетового цвета. Постепенно на небе появлялись звезды, отражавшиеся в глазах Никто. Он начинал дрожать. Он уже почти решился вернуться и попытаться уснуть на остановке, когда к нему подъехал и остановился фургон.

Он был обшарпанный и пыльный, черный цвет выцвел до серого. Три головы, выделяющиеся в темноте пятнами черного макияжа, повернулись на него посмотреть. Они держались руками за окно, их рты были открыты, и они смеялись. На какой-то момент Никто подумал, что они уедут, и он останется смотреть им вслед, но тут дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, одна из фигур склонилась над ним, и, выплюнув волосы изо рта, сказала:

— Привет. Хочешь прокатиться?

Воздух внутри фургона был горячий и мокрый, как поцелуй, а запах виски был так крепок, что Никто даже ощутил его вкус. Их звали Молоха, Твиг и Зиллах. Твиг был за рулем; одной рукой он вел, а другой душил Молоху. Молоха злобно отбивался от него кулаками, затем предложил бутылку виски. Твиг присосался к бутылке и они оба дико засмеялись, пока фургон ехал по двойной сплошной.

Никто сел на матрас в задней части фургона. Зиллах, который растянулся рядом с ним, был небольшого роста, с идеальным, андрогинным лицом, его волосы, собранные в хвост, были подвязаны шелковым фиолетовым шарфом. Пряди волос, выбившиеся из хвоста, оформляли это поразительное лицо, эти потрясающие глаза цвета лайма. На Зиллахе был широкий черный свитер, который скрывал все половые признаки. Никто был поражен. Зиллах раскурил крошечную трубку и дал ее Никто. Темный и пряный вкус, немного не такой, как у марихуаны.

— Что это?

Зиллах хитро и очень красиво улыбнулся.

— Опиум. — глубокий голос тоже был андрогинным.

Никто снова затянулся. После еще нескольких затяжек он попытался дотронуться до лица Зиллаха, не попал и сказал:

— Ты милый.

— Ты вкусный. — ответил Зиллах.

— Ты меня околдовываешь.

— Ты просто убийственный.

— Спасибо, спасибо, спасибо… — их рты встретились и слились в поцелуе. Зиллах водил пальцами по внутренней стороне бедра Никто. Никто запустил руки под черный свитер и прижался к груди Зиллаха. Когда на губы Зиллаха упали его длинные волосы, Никто подумал о Духе. Затем он закрыл глаза и расслабился. Взрыв громкого смеха и звуки борьбы на переднем сиденье. Молоха включил кассету, и грубый голос, неровная дорога и нежные, как вода, прикосновения, унесли Никто прочь.

Когда ты мечтаешь, ты невинен, о,

Когда ты мечтаешь, ты невинен.

#

— Тебе повезло. Мы тоже едем в Потерянную Милю. У нас там встреча с друзьями.

— С какими? — с надеждой спросил Никто.

Но Молоха, с полным ртом шоколадно-кремовых печеней, только пробубнил: