Персональный детектив - Владимир Валерьевич Покровский

и старался всячески избегать.

– Обязательно кто-то из наших, – убежденно повторил он таким тоном, будто сказал: «Ты будешь моей». Новичок в беседе не участвовал. Его трясло.

– Надо будет, – задумчиво продолжал Фаунтлерой, – завтра с моторолой сеанс провести. Он все знает.

– Да не все скажет, – мрачно усмехнулся Эми.

– Ска-а-а-ажет! Надо только уметь расспрашивать. А мы с тобой как-никак Доны, это, можно сказать, наша профессия. Ведь так?

И Фаунтлерой с неожиданной пытливостью заглянул Эми в глаза. Даже голову набок склонил, когда заглядывал. Эта пытливость и решила судьбу осторожного мерзавца Фаунтлероя. Той же ночью он был захвачен как тайный пучер и виновник гибели четырнадцатой дюжины. Пытал его сам Эми, и сам же Эми казнил.

Теперь единственным, кто мог отличить Эми-дона от Эми-недона, был моторола. Но моторола, как уже говорилось, помалкивал. Его о том никто не спрашивал, а если бы и спросил кто, то вряд ли ответ его был бы вразумительным. В подобных делах моторола предпочитал невмешательство. По своим сверхсложным, для человека принципиально непознаваемым, причинам. Тем более когда дело касалось Грозного Эми. Вот так. И Эми мог теперь успокоиться.

Но он не успокоился. В совершенно логическом, безо всяких глупостей Эми происходили какие-то странные метаморфозы. Он, с одинаковой холодностью вспоминавший обе своих жизни – Дона и того двадцатипятилетнего дуролома с его драками, попойками, девочками, внезапным хамством и внезапной щенячьей нежностью, – вдруг ощутил в себе сильную и тошнотворную душещипательность. Его потянуло к потерянным друзьям – друзьям того Эми, к несуществующему фигурному дому на бульваре Дама Виней. И еще его потянуло к танцу – этой редкой, почти древней страсти стопарижского Эми. Ребенком он брал уроки у старого, бог знает в какие времена блиставшего психотанцора и для любителя был очень даже неплох. Он в старые времена даже и призы какие-то брал. Но какие в новом Стопариже психотанцоры? Смешно!

Вот что он делал. Придя утром домой, приняв холодный душ, подышав Дикой Илоной, тщательно прилизав волосы (что на Грозного Эми ну уж никак не похоже), умастив тело и натянув «скелетное» трико, втайне ото всех изъятое в одной из мастерских Клиники Невезучих, он становился человеком, очень мало похожим на того, кого знали камрады. Его громадность скрадывалась теперь внезапно приобретенным изяществом (которое, вы даже не представляете как, трудно скрывать). Мрачность, набыченность исчезали, даже улыбка прокрадывалась на губы… В такие часы моторола подключал к наблюдению за Эми дополнительные сознания, он тратил много сил на расшифровку поступающих от них данных, он всегда расшифровывал их, но никогда – правильно. Он и сам это подозревал, он вообще часто сетовал на недостаточную мощность интеллекта – всего сто пятьдесят мегабрейнов – и планировал в связи с этим некоторые самореконструкции. Правда, оставлял их на потом, на то время, когда с Доном и Стопарижем все будет закончено.

Эми в полном психотанцорском облачении, которое правильнее будет называть вооружением, вставал перед тридэ-зеркалом в классическую позу «эспань». Он вставал в классическую позу «эспань» и лихим щелчком пальцев запускал музыку. Он почти никогда не пользовался преднарко, для разгона он предпочитал «Полную тишину», хотя знатоки и высказываются против ее использования в качестве интерлюдии. Но плевать ему было на знатоков.

Сначала он делал шестнадцать разгонных оборотов на правом носке (к кистям приливала кровь), затем исчезал, затем прогонял все известные ему «окраски» и только потом, почти уже из полного изнеможения, умудрялся вводить себя в режим встроенными аккордами музыки «запуск». Которая, по отзывам, настолько действенна, что может приостановить даже тепловую смерть вселенной.

Вот когда начинали играть глаза, вот когда включалась игра одежды, вот когда ярость, нежность и прочие сильные чувства, им выражаемые, и тот фон, который создается множеством микродвижений лица, тела, пальцев и вообще всех мускулов каждого по отдельности, – вдруг происходило то чудо, за которое танцор получает приставку «психо-» – вы уже видели не странного человека в странной одежде, вы видели то свое тайное, за которое себя цените и которое в обычном состоянии воспринимаете так искаженно. Вы видели перед собой черную молнию, видели небесную женщину, горизонт сужался до точки, вы воочию видели свою слабость, свой ревниво скрываемый позор, видели необычные и в то же время вечно неизменяемые картины. Вы галлюцинировали. Вы впитывали природу, наполнялись до краев музыкой, которую раньше не понимали, видели платоновскую идею «женщины», и платоновскую идею «мужчины», и дерфранкерновскую идею «мира внутри». Поймите, вы понимали. Математики видели сложнейшие, многомерные вычисления, чудесным образом заключенные в жестах, музыканты – новые аккорды, мелодии, темы, обертоны, каких не было в сопровождающей музыке, какие хранились где-то там, в глубине мозга, и принадлежали только тебе – словом, каждый брал от психотанца свое, и лишь моторола, к вечной своей досаде, ничего от психотанца не брал и потому всегда расшифровывал движения Эми полностью и неправильно. И никакого удовольствия, конечно, не получал. Что, согласитесь, не могло радовать.

Нет, это, само собой, не предел. Вот если… вот если танец психотанцора сопроводить музыкой нарко, а «запуск» использовать исключительно для… но что говорить – под нарко Эми не танцевал почти никогда. Он был хороший психотанцор, но все-таки не настолько, чтобы танцевать под музыку нарко. У него и под «Полную тишину» иногда выходило, а иногда – нет. Конечно, такими утренними упражнениями Эми не мог быть удовлетворен – психотанцору, как никому другому, требуется зритель. Измученный, он падал в постель и погружался в свои ужасные сны.

И еще одно опасное обыкновение появилось у Эми – прогуливаться по городу вечерами, перед тем как идти в ночную смену работать. Довольно рискованное занятие для камрада – прогуливаться по городу. Эми об этом прекрасно знал, но отказаться не имел сил – такое засасывает.

Ну, само собой разумеется, он был осторожен. Он ходил в штатском, причем так, что его никто не замечал вовсе, тогда как он замечал все. Он, кстати, так обставлял свои прогулки, чтобы и у камрадов тоже ни малейшего подозрения не возникло. Он серьезный был парень, совершенно логический, а если и завелись у него какие глупости, достойные холодного осуждения и если вынужден (подчеркиваю: именно вынужден) был Эми им потакать, то совсем не для того, чтобы глупо попасться – как некоторые из его же подчиненных. Замечу, кстати, что его перенапряженное внимание шло только на пользу делу – очень скоро он раскрыл среди камрадов двух хорошо скрытых пучеров. И очень тщательно их допрашивал, в основном насчет того, как именно они скрывались. За раскрытие пучеров Эми был примерно награжден и отмечен особой