Искушение чародея (сборник) - Андрей Рябоконь

— Но почему сейчас ависы считают их чем-то запретным и опасным?

— Ну, Слава, это как раз проще всего. Знаете, иногда потлач приобретает весьма… э-э-э… специфические формы. Соперничество приводит к чрезмерной расточительности, просто к уничтожению всех накопленных благ. Это, так сказать, высшая форма, невероятный шик. В двадцатом веке, знаете, некоторые богатые господа поджигали пачку денег и от нее прикуривали. Вот в потлаче есть свой аналог. У одного из племен североамериканских индейцев наиболее дорогим металлом считалась медь — так представьте, медные слитки просто швыряли в озера — словом, попросту уничтожали. И понимаете, такой механизм выявления социального статуса — он без предохранителей, теоретически это может продолжаться до бесконечности, а толку… Ничего удивительного, что цивилизация, достигшая такого уровня, как у ависов, отказалась от потлача.

— Значит, — уточнил Миша, — все дело в том, кто первым сделает подарок, которого другим не перебить?

— С поправкой на то, что мы можем только догадываться об их системе ценностей.

— Федор Мелентьевич, но ведь правила задают не они. А у ГЦ могут быть другие представления о победивших и побежденных. Хотя в целом ваша версия лично мне очень…

— Перестаньте, Домрачеев, — отмахнулась Эмма. — Это все домыслы и фантазии. Я общалась с представителями ГЦ, кое-что о них знаю. Все, что описывает уважаемый Федор Мелентьевич, — варварство. Пережитки прошлого. ГЦ не стал бы устраивать нам такое соревнование.

Академик Окунь широким жестом указал на комнату. Вдоль стен были сложены отинвентаризированные Эммой микроскопы, кастрюли, кресла, стальной плуг и даже ножницы.

— Возможно, — тихо сказал он, — мы сами это устроили. Я устроил. Они просто посмотрели на то, с чем именно мы явились, и решили пойти нам навстречу. Может, даже именно с учетом этого подобрали нам «поединщиков».

Эмма решительно возражала — и тогда, и позже. Она считала, что версия о потлаче «слишком земная», что ГЦ «не столь наивны», что, наконец, глупо устраивать соревнование между представителями двух настолько разных цивилизаций.

Академик был сбит с толку и, кажется, даже огорчен пылом, с которым Эмма доказывала его неправоту. Миша ходил мрачный и демонстративно в споры больше не вмешивался.

Впрочем, Павлыш отметил, что выбор подарков — по некоему случайному совпадению — соответствовал теории о потлаче.

Ровно до сегодняшнего дня.

«Ладно, — подумал он, закрепляя парусину, — может, все обойдется. Может, ависы не воспримут этот подарок как оскорбление. И не угробят себя, пользуясь им».

Он привстал и обменялся взглядом с Мишей. Тот уже собрал свой агрегат и теперь стоял окруженный со всех стороны галдящими ависами. Сейчас братья по разуму действительно выглядели словно куриный выводок… или даже нет, скорее как слетевшиеся к туше стервятники. Они орали хриплыми, яростными голосами, Трепотун даже пару раз тяпнул Хранителя смыслов за крыло.

Только Отец по-прежнему сидел на коряге и делал вид, что слушает академика. При этом, однако, то принимался чистить перья, то топтался на месте, как будто устраиваясь поудобней. Академик героически пытался не замечать того, что творилось вокруг; он кое-как завершил свою лекцию и предложил задавать вопросы. Обычно следующие полчаса-час уходили на разъяснения, ависы были чрезвычайно любопытны и спрашивали порой о каких-то вовсе невероятных вещах.

Сейчас же Отец лишь кратко поблагодарил академика за лекцию, после чего развернулся к Эмме и уставился на нее с едва сдерживаемым нетерпением.

Эмма глянула на Славу и Домрачеева, застывших рядом с подарками.

— Сегодня, — сказала, — мы принесли вам не совсем обычные предметы. Каждый взрослый авис уже обладает даром полета. Но эти устройства позволяют подниматься намного выше и держаться в воздухе дольше обычного. Мы называем их «дельтапланы»…

Она замолчала.

В воцарившейся тишине было слышно, как сдерживают дыхание ависы. Горла у них раздулись, хохолки распушились, и взгляд сделался стеклянным, как у чучел в старинных зоомузеях.

Мысль эта показалась Павлышу необычайно важной, но почему — он так и не успел сообразить.

Вдруг, разом, ависы издали дикий вопль. Распахнув крылья и ритмично припадая к земле, они двинулись на Эмму. Домрачеев переглянулся с Борисом и Славой, прихватил гаечный ключ и шагнул, чтобы встать между девушкой и птицами.

Он не успел. Никто из них не успел.

Ависы уже обступили Эмму плотным кольцом — и, заорав, выпрямились. Они запрокинули головы, обнажили горло, и смотрели, кося желтыми глазами; смотрели на Эмму, не отводили взгляда.

Это продолжалось с минуту, и Павлыш, к счастью, перехватил Домрачеева прежде, чем тот вмешался. А Борис поглядел на академика, с невозмутимым видом строчившего что-то в блокноте, на Светлану, которая заслонила собой детей, — и просто кивнул.

— Сей соревнодар… — Отец запнулся, видимо, ему было неудобно говорить с вывернутой шеей. — Превозмог чаянья… превозмог… он… мы… повержены ниц и благодарим. Благодарим!

— Благодарим! — выкрикнули по-птичьи ависы, а переводчики дружно проскрежетали то же на русском. — Благодарим!

Воцарилась тишина. Слышно было, как где-то вдалеке тенькает одинокая птица — вполне себе неразумная и счастливая.

— Неужели весь этот бедлам прекратится, — пробормотал Миша. — Неужели мы наконец вернемся домой?

Отец услышал его и зачирикал переливисто, протяжно. Павлыш уже знал, что такие трели у ависов означают смех.

— Вы предвосхитили наш следующий дар, — сказал Отец. — Мы готовили его для вас с самого начала, все эти дни, но вы — предвосхитили. Ритуал завершен, однако мы — в качестве признания и благодарности — все-таки вручим его вам.

— Это… очень приятно, — медленно произнесла Эмма. Ависы по-прежнему стояли вокруг нее, вывернув шеи. — И мы с благодарностью его примем, что бы это ни было.

— Дом, — заявил Отец — и остальные птицы согласно подхватили: — Дом! Дом! Дом!

— Вон там. — Он указал крылом на исполинские деревья. — Мы вырастили для вас домодрево и смиренно просим поселиться в нем.

— О, — сказала Эмма. — Но у нас уже есть…

Потом она осеклась, видимо, заметив что-то такое во взгляде Отца, и кивнула:

— Да, конечно, для нас это великая честь.

— Ну, по крайней мере, это ненадолго, — шепнул Павлышу Домрачеев. — Думаю, максимум до вечера — а потом в криованны и на родную матушку Землю!

Павлыш скептически промолчал.

Часть третья

Толковище

Катерина. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы, и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то…

А. Н. Островский. Гроза6

На лекцию в этот раз Павлыш не пошел: у него вот-вот должны были родить хлебемоты. Пышка последние пару дней лежала на боку и совершенно по-человечьи вздыхала, а Крендель стал смирным, отказался наконец от своих хулиганских привычек и даже не пытался залезть к Павлышу в гамак.

За полчаса до полудня Пышка вдруг хохотнула, зажмурившись и прижав к голове длинные уши с пушистыми кисточками. Потом в выложенную сухим мхом воронку, рядом с которой устроилась Пышка, посыпались «хлебцы». Только на сей раз это не были неоплодотворенные яйца, они оказались крупнее и темнее, и буквально через минуты три, как только Крендель потерся о каждое шершавым лбом, из них стали выбираться хлебемотики — совсем крошечные, не крупнее сверчка.

— Пятнадцать, — сказал Пышке Павлыш. — Да ты у нас, старушка, мать-героиня.

Пышка кашлянула со значением, потом закрыла глаза и захрапела.

Над храпом Павлыш бился последние несколько дней, но без соответствующих приборов — да что там, без хорошей лаборатории! — разобраться в том, какой ген за него отвечает, не мог. Это ависы как-то ухитрялись запросто перестроить своих кормовых животных так, чтобы те не просто производили «хлебцы» с другим вкусом, но и издавали звуки, похожие на человеческие. Павлышу оставалось только яростно, по-черному завидовать… ну и жалеть о том, что в домодреве нет ни одной двери.

Настоящий космолетчик, говорил он себе, должен спать в любых условиях, даже когда наглая тварь Крендель забирается к тебе в гамак.

Наглая тварь в такие моменты просыпалась, глядела на Павлыша невинным взглядом и хмыкала басом.

— Теперь, Крендель, ты отец и должен подавать пример подрастающему поколению, — сказал Павлыш. — Так что про гамак забудь, раз и навсегда.