Искушение чародея (сборник) - Андрей Рябоконь

— Так, медленно и в деталях — что сделано?

Борис и Миша в два голоса рассказали. Домрачеев зачем-то добавил растерянным голосом:

— Все, как ты говорил на уроках.

— Молодцы. Готовьте носилки, только обязательно с ровной прямой поверхностью, и…

— Понесем ее в Отель?

Слава прикинул расстояние.

— Слишком далеко. Проще в домодрево. Но подожди, вот я болван!..

Он поднял отброшенный в сторону телефон, поставил на землю, зачем-то положил трубку на рычаги, а потом взял и приложил к уху.

Тишина по ту сторону. Все такая же глухая, безжизненная тишина.

— Слушайте, — сказал Павлыш, — вы, там… я же знаю, что вы слушаете и следите. У нас тут ЧП… серьезная травма. Требуется вмешательство. Немедленное, вы понимаете?!

Тишина.

Потом что-то оглушительно клацнуло и железный голос произнес:

— Уточните. Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сражения?

Кто-то ухватил Славу за щиколотку и сжал так, что он даже вскрикнул.

Эмма держала крепко, смотрела ясным, презрительным взглядом.

— Не сметь! Я запрещаю, слышите, Павлыш! Вы — тогда, на «Антее»… вы же не повернули! Не смейте, приказываю продолжать! Федор Мелентьевич, Борис, проследите, чтобы!.. Проследите!

— Уточните, — повторили в трубке. — Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сра…

— Нет, — тихо и невнятно сказал Слава. — Не заявляем.

Он положил трубку и опустил телефон на траву.

— Вот так, — произнесла Эмма. — И готовьтесь к операции, Павлыш. Я знаю, вы справитесь. Обезболивающего хватит?

Слава не стал отвечать — не видел смысла. Она все равно уже потеряла сознание.

— Простите. — Это был Отец. Он подошел, за ним тянулись перекушенные стропы. Видимо, никто не догадался освободить ависа из упряжи, все были заняты Эммой. — Простите. Я-древность слишком увлекся. Я-память забыл про инструкции, советы, наставления вашей Матери. Она была… она была достойным представителем вашего рода. Великим.

— «Была»?! — Павлыш непонимающе заморгал. — Что вы… о, нет, она жива, разве вы не видите?

— Конечно, вижу, — закивал Отец. Обрывки строп закачались, словно диковинное украшение. — Но она жива-мертва, это я тоже вижу.

— Нет, — отмахнулся Слава, — она, конечно, потеряла сознание, но это ничего. Все будет хорошо, мы сделаем операцию… Эмма будет жить, это я вам гарантирую.

Авис издал изумленный крик и отшатнулся. Остальные его сородичи, похоже, были в ужасе.

— Вы… оставите ее? Но это жестоко, бесптично, преступно!

— Наверное, — вмешался Борис, — мы недопонимаем друг друга. Но простите, Отец, сейчас не время обсуждать разницу в наших взглядах. Нам необходимо спасать нашу… Матерь.

Ависы возмущенно заорали, Изгибатель и Растяпа тут же взлетели в воздух и принялись описывать круги над холмом, продолжая надрывно кричать.

Отец посмотрел на людей так, будто видел их впервые в жизни.

— Это жестоко, — повторил он. — Но это ваш выбор. Однако если вы собираетесь спасти ее и собираетесь отнести ее в свое домодрево, лучше присматривайте за ней.

Он побежал прочь, подпрыгнул, захлопал крыльями и тяжело взлетел. Стропы развевались на ветру, сверкали серебристым.

— Чушь какая-то, — сказал Павлыш. — Ладно, собрались. Домрачеев, что у нас с носилками? Светлана, Федор Мелентьевич, давайте в домодрево, готовьте мне стол для операции. Борис, поможешь мне с Мишей нести ее, а вы, ребята, дуйте в Отель, я вам сейчас составлю список. Федор Мелентьич, поделитесь ручкой и листком? Отлично!.. Она у нас еще танцевать будет, верно я говорю, Домрачеев?

— И не надейтесь, — просипела Эмма. — С детства ненавижу танцы.

7

Потом Павлыш думал, что если бы не муравионы, все могло закончиться совсем по-другому. А ведь он просто замотался и забыл насыпать им картофельных очисток.

Конечно, с голоду муравионы не померли бы. Начали бы пожирать друг дружку. Но как раз это Павлыша категорически не устраивало, так что пришлось с полпути поворачивать обратно.

— Не страшно, — сказал он остальным, — я догоню. Вы там пока складывайте, что нужно, все равно за один раз все не перенесем. О, слушайте, я же ножницы еще не вписал, Миш, не забудешь взять?

— Да ты про ножницы уже всем уши прожужжал. Давай, Мичурин, спасай своих крокодилов от голодной смерти.

За последние дни — с тех пор, как Эмма пошла на поправку, — Домрачеев ожил и воспрянул духом. Он полностью игнорировал ее язвительные замечания и ледяной тон, приносил ей очищенные фрукты, пытался развлекать сводками новостей из жизни людей и птиц, следил, чтобы соблюдала режим и не слишком часто ходила. К счастью, ависы сильно замедлили падение дельтаплана, и травмы оказались не такими серьезными, как боялся Павлыш. Уже сейчас Эмма довольно сносно хромала по комнате, даже выбиралась на ветку, хотя там Домрачеев не отходил от нее ни на шаг. Он и в Отель ушел только после того, как Эмма поклялась, что будет ждать их всех в комнате.

Слава шагал обратно и старался не думать о том, что будет, если еще кто-то упадет или случится другая катастрофа. Доставит ли вергилий новые медикаменты? Или придется выкручиваться с теми, что остались?

От ависов помощи ждать не приходилось: все их изобретения были связаны с профилактикой, а не с лечением заболеваний. К тому же птицы до сих пор не смирились с тем, что соседи выходили на свою «Мать». И Отец, и младшие ависы старательно избегали разговоров на эту тему, перестали наведываться в гости и вообще делали вид, будто инцидента с дельтапланами не было. Дважды Домрачеев и академик как бы невзначай упоминали об Эмме — и всякий раз взгляд ависов стекленел, перья топорщились, из горла доносился рваный клекот…

— Оставим их в покое, — предложил Борис. — Может, это защитная реакция на то, что они считают собственной виной.

Павлыш очень сомневался, но возражать не стал. Он, кажется, начал догадываться, как устроен их социум, — и мысль эта сильно его тревожила.

Шагая между домодревами, он машинально запрокинул голову. Все как обычно: текли по стволам ниточки муравионов, в ветвях чирикали рассказнечики — ему даже показалось, он узнает мелодию; потом он заметил двух гекк-ависов, спустившихся по стволу почти до самой земли и с увлеченным видом наблюдавших, как падают в клепсидре капля за каплей. Павлыш кивнул им. Малыши уже перестали бросаться на людей, иногда даже принимались чирикать что-то бессвязное, с отдельными узнаваемыми словами. То ли растут и умнеют, то ли привыкли к чужакам…

Он взобрался по лестнице в центральный зал. Оттуда по внутренней, винтом уходившей вверх, заскочил к Эмме. Просто так.

Ладно, признался он себе, поднимаясь, — дурное предчувствие, но оно же гроша ломаного не сто…

В комнате Эммы не было.

Расстеленная прямо на полу кровать, низкий столик с лекарствами и книжкой, стакан воды. Одинокая лампулитка ворочается на стене, пытаясь догнать сдвинувшийся лучик солнца.

— Так быстро?

Он оглянулся. Девушка стояла у арки, ведущей на ветку. Поймала его взгляд, отмахнулась:

— Перестаньте, Павлыш. Если еще и вы начнете… Мне и так Домрачеев проходу не дает. Двух нянек я не переживу.

— Постельный режим…

— Я знаю, знаю. Слушайте, Павлыш, не говорите ему ничего, ладно. Ваш Миша… он очень впечатлительный и будет переживать. Я просто подышу воздухом, хорошо? Подышу и сразу в постель, вот вам слово. — Она посмотрела на него внимательнее: — А вы… вернулись за чем-то?

Он объяснил и, чтобы замять неловкость, поспешил уйти. Муравионы уже беспокойно копошились в громадном горшке, куда их пришлось пересадить после того, как колония разрослась. Слава кинул им очисток, капнул воды в плошку — и по внутренней лестнице поспешил вниз.

Только у края древо-города сообразил, что слишком торопился и забыл накрыть горшок. Чертыхаясь и проклиная себя, помчался обратно. На бегу едва не врезался в клепсидру — и мимоходом порадовался, что гекк-ависов там уже нет. Не хватало только спугнуть; столько времени приучали — и все пошло бы насмарку.

Впрочем, сейчас насмарку — а точнее, наружу — могли отправиться «картофельные» муравионы. Он на полсекунды остановился под домодревом, чтобы отдышаться, смахнул с лица пот, провел пальцами по влажной макушке.

И вдруг обнаружил, что пальцы — в красном.

Провел другой ладонью — скорее растерянно, раздраженно: тут каждый пластырь на счету, а я, дубина, порезался…

Потом с ужасом запрокинул голову кверху — и увидел, как прямо на него падают одна за другой капли. Как в клепсидре.

Закричал отчаянно, помчался наверх.

Эмма лежала на ветке, у самого края; бинты на груди и предплечье были изорваны, рассечены, они пропитались кровью, и сейчас она капала вниз… пока еще только капала.