Венгерский набоб - Мор Йокаи

Рукой, дрожащей от радостного нетерпения, сломала Флора печать, прижав предварительно к груди бесценное послание, и обе вместе прочитали те несколько строчек, что его составляли:

"Буду в Карпатфальве завтра. Там и увидимся. Рудольф. 1000".

Цифра эта означала: "Тысяча поцелуев".

То-то радость была для любимой супруги, которая сама стала поцелуями осыпать имя мужа, словно желая авансом сотню по меньшей мере получить из обещанного, а потом на груди спрятала письмо, как бы откладывая на будущее остальные девятьсот, но опять вынула и снова перечитала, точно припоминая и стараясь понять получше - и второй, и третий раз целуя и толком не зная уже, сколько потрачено, сколько осталось.

Фанни целиком разделяла ее чувства, радость ведь так заразительна. Завтра приедет Рудольф; в каком радужном настроении будет Флора! Она, Фанни, величайшее счастье узрит, какое только может вообразить любящее сердце, - и не позавидует, о нет! Напротив, сама чужой радости порадуется, счастью лучшей своей подруги, которая достойна и вправе назвать своим мужчину, о ком все столь высокого, столь доброго мнения, и кто, собираясь назавтра быть, заранее сообщает о дне приезда, чтобы обрадовать супругу. Не тайком, не внезапно является, подобно ревнивцу, а сам извещает, как человек, уверенный, что его очень, очень любят. О, сколь приятно такое счастье лицезреть!

С сияющими лицами присоединились обе к остальному обществу, которое веселилось до полуночи. Потом все разошлись по своим комнатам. Г-н Янош с музыкой проводил гостей на покой, а после цыгане уже с тихой колыбельной прошли кругом под окнами. Наконец и последние звуки умолкли, все заснули, и снились всем вещи самые приятные. Борзятникам - лисы, ораторам заседания, г-ну Малнаи - паштеты; мужа во сне обнимала беспорочная красавица Флора. И Фанни снились мужская обаятельная улыбка и мягкий взгляд голубых глаз, о которых столько мечталось, которые так выразительно смотрели на нее, и голос слышался, говоривший ей что-то с дивной нежностью... Грезить ведь ни о чем не возбраняется.

Итак - завтра!

21. ОХОТА

На следующий день рано поутру охотничьи рога взбудили гостей. Заснувшие с мыслью об охоте и видевшие ее во сне при сих сладостных звуках мигом вскочили с постели; другие же с радостью дали бы себе поблажку, соснули еще хоть полчасика, да шум, наполнивший барский дом и с каждой минутой нараставший, донял и этих медлителей. Беготня под дверьми, знакомые голоса на галерее, собачий лай, щелканье кнутов и конское ржание во дворе любого сонливца разбудят. И можно ль особого такта, предупредительности ожидать от охотников?.. Даже безукоризненно светский человек, собираясь на охоту, другие сапоги, другую шапку натягивает, считая себя тем самым уже вправе ужасающе топать и разговаривать голосом чужим и совершенно неузнаваемым. Мало того: и тут не выйдешь - песней тебя подымут, а очень уж разоспишься - из ружья выпалят под окном разок-другой.

Охота, впрочем, - страсть заразительная; еще не встречался мне человек, не расположенный к этому занятию, коему равно предаются мужчины и женщины, дети и старики.

Заря едва занималась, когда гости, уже одетые, повыходили на галереи себя показать и глянуть, какая погода.

Самородки понадевали на охоту рубахи с просторными рукавами, жилеты в металлических пуговицах, косматые шапки с журавлиными перьями; светские кавалеры выехали в узких доломанах и кругловерхих шляпах; один забавник Гергей вырядился по-английски, в куцый красный фрачок и упрашивал всех встречных-поперечных объяснить собакам, что он - не лиса.

Дамы все были по большей части в охотничьих кунтушах; статным амазонкам особенно шел облегающий этот костюм со шлейфом, который приходилось подхватывать, чтобы шпорами своими не цепляли кавалеры.

Но кто даже в таком наряде мог соперничать с нашими двумя милыми знакомицами? Флора хотела быть красивой, очень красивой: она ждала Рудольфа. Личико ее изящно обрамляли тугие полукружья кос, легкий стройный стан облекал спенсер из розовой с зеленым отливом тафты и отороченным кружевами вырезом; длинный подол того же цвета подбирала слева смарагдовая пряжка, приоткрывая узорчатый край белой юбки. Тонкую, двух пядей в обхвате талию опоясывала белоснежная восточная шаль с золотой мережкой, вышитая пальмовыми листьями на свободно падающих концах. Серебристо-белая шляпка с перьями марабу венчала головку, а пышное кружево на груди придерживали три рубиновые пуговки. Кто и по какому праву смеет считать пуговки на груди? Однако же все, кто видел, считали как зачарованные: одна, две, три.

Фанни была одета просто: закрытое черное шелковое платье, оставлявшее обнаженной лишь прекрасную стройную шею; продернутый алой ленточкой узкий кружевной воротник да скромный брильянтовый фермуар. Из-под черного глянца шляпки столь же смоляно-черной волной ниспадали густые длинные локоны, прикрытые наполовину вуалью.

Сколько новой прелести, неведомого очарования придает женщине костюм для верховой езды! Дотоле слегка лишь влюбленный может совсем голову потерять.

Но зазвонил колокольчик. Гостей приглашали на завтрак. Похлебка из квашеной капусты, спиртное и неприхотливая закуска ожидали их в зале; назвался охотником, не к лицу привередничать. Даже очаровательные дамы доставили своим воздыхателям удовольствие, омочив алые губки в растопчинке [крепкая русская и польская водка] и сливянке тридцатилетней выдержки: нынче все дозволено! Нынче нельзя труса праздновать, все бодрятся, и даже пожилые дамы собираются сопровождать в каретах охотников; сама губернаторша едет, хотя знает наперед, что без обмороков не обойдется, слишком все ее будет волновать; с лошади, что ли, упал бы кто поскорее показать, как красиво она умеет сознание терять.

С лошади никто, однако, не свалился.

Занималось великолепное летнее утро, когда пышная кавалькада выехала с барского двора. Впереди гарцевали дамы, стройные, изящные амазонки в окружении юных кавалеров, которые, горяча коней, выделывали пируэты возле своих избранниц; за ними, все в лентах, поспешали самородки на коренастых своих лошадках, и, замыкая процессию, уже в экипажах - дамы и господа в летах. Сам г-н Янош в седло уселся и показал, что не отстанет от других. И едва остановится взор старика на Фанни, лицо его помолодеет на двадцать лет при мысли, что красивая эта женщина - его жена.

Забавник граф Гергей копировал меж тем неумелых разных наездников, сам будучи одним из искуснейших: как в воскресные дни приказчики верхом по Пратеру [обширный (первоначально 1700 га) дворцовый парк в Вене, открытый с 1766 года для публики] катаются, - раскорячив ноги, он в точности воспроизводил выражение человека, который на тонкой досочке балансирует над морской пучиной; как прусский крестьянин на лошади ездит, - завалится в седле чуть не навзничь, высоко вскинув колени и держа на весу поводья в обеих руках. Изображал и лорда Иксуикса, как цепляется бедняга за седло, когда конь взбрыкнет, и за гриву, ежели вздыбится. Потом обывателя дебреценского, как трусит он верхом впереди своей тележонки и, наконец, еврея-барышника на ярмарке, который решил было испробовать присмотренную им лошадь, а та возьми и понеси его в табун. Ну и хохоту было, когда Гергей врезался по сему случаю в самую гущу самородков и чуть Мишку Хорхи не вышиб из седла. Ах, чтоб тебя, нехристя!

Три приза предназначались для трех лучших гончих. Первый - золотой кубок с надписью, приведенной выше, второй - серебряный охотничий рог, третий - отличная медвежья шкура. Этой последней больше всего, надо полагать, обрадуется победительница!

Участниц состязания доезжачие попарно вывели на сворках; иные прямо в экипажах привезли своих любимиц борзых, из опасения, не лягнул бы какую конь.

Ружей, само собой, ни у кого нет. На парфорсной охоте это не принято.

Проезжая в веселом оживлении длинной аллеей пирамидальных тополей, общество приметило всадника, который скакал навстречу с другого ее конца.

Уже издали все узнали его по посадке, и с быстротой молнии разнеслось: "Ага, приехал-таки!"

Кто это? Да кто же, как не самый лихой наездник и самый дерзкий сердцеед, кому минуты довольно, чтобы прийти, увидеть, победить: Мишка Киш.

Троицын король.

Мгновенье спустя он уже рядом и спешит принести извиненья дамам; по некоторым намекам судя, дела его задержали пресерьезные, всего вероятней, дуэль. Потом перед мужчинами извиняется за опоздание, - нетрудно догадаться почему: амуры; по всей вероятности, любовное свидание.

С последней нашей встречи с ним лицо его округлилось, как у всех, кого не томят недуги ни духовные, ни телесные, чей ум ничем всерьез не отягчен, а сердце тем более.

Перездоровавшись мигом со всей компанией, даже собак окликнув, тому руку пожав, той поцеловав, воротился он затем к ехавшим рядком двум дамам и, ловко оттеснив окружающих, очутился бок о бок с Фанни, которую тотчас без тени робости принялся богиней величать и ангелом на коне.