Дневники 1923-1925 - Михаил Пришвин

Все население края, крестьяне и рыбаки, очень бедны и, по их словам, работают на «продналог»{130}. Как особенно жестокий и нелепый случай взимания налога привели мне вот в каком примере. Один крестьянин не вносил налога. У него описали сани и свинью. После описи крестьянин рассудил так: они продадут задешево, лучше уж я сам продам. И, продав хорошо сани и свинью, уплатил налог и пени. Совсем было успокоился, как вдруг является комиссия: «Где сани, где свинья?» И узнав, что проданы, оштрафовали мужика.

Так вот этого никак не мог понять мужик, за что же его оштрафовали, он сделал с выгодой против государственной комиссии, уплатил и налог и себе осталось, — и его же оштрафовали.

Переезд

Лошади — 46 руб.

Квартира в Костине — 15 руб.

Куртка мне — 25 руб.

Лодка — 25 руб.

_______________

111 руб.

«Огонек» — 140 руб.

Лидин — 40 руб.

«Красная Новь» — 100 руб.

«Журналист» — 200 руб.

______________________

480 руб.

«Охотник» — 40 руб.

___________________

520 руб.

Если все так, то 1-го Марта переедет она, я — 7-го. Лидин, Воронский, «Охотник», «Беднота».

20 Февраля. В 1 ч. Воронский, в 7 в. Зозуля. Заказное Смирнову.

21 Февраля. Как ни работай над собой, как ни бейся, умный человек, сильный человек, талантливый человек, все равно до конца дней твоих остается в тебе нечто такое, чем не ты заведуешь, а другой.

Начало очерка:

В толпе у оклеенного столба сказали:

— Навсегда!

Я поднял голову и прочел тему лекций:

— «Почему климат Москвы изменился навсегда».

В толпе радовались:

— Виноградные сады разведем.

И тому, что на юге мороз, тоже радовались:

— А там все померзло.

Что, вы думаете, это революционный народ? что он радуется сокрушению последних твердынь, влиянию тяги земной на себя для чисто человеческого творчества?

«Ничего подобного!» Это просто дешевый народ у столба собрался, зеваки, пустомели, готовые за виноградную веточку отдать все дивные сказки Мороза.

А я это берегу в себе, и, как французу нужно зачем-то его непонятное нам отечество, так мне нужен пейзаж. Мне нужно, чтобы все приходило вовремя. После морозов сретенских и ужасных февральских метелей пришла бы мартовская Авдотья-обсери проруби{131}, становилось бы вовремя жарко, налетало оводье и комарье около Акулины-задери хвосты, и так начался бы великий коровий зик, в июне непременно бы тоже был конский зик, и в Августе попы ходили за новью — поповый зик{132}.

Скажу чистосердечно: мне поп для молитвы совершенно не нужен, мне нужно только, чтобы он ходил вовремя, чтобы он с оводьем, зиком конским, коровьим давал бы исходную точку опоры моему немеряному воображению.

Как художник, я страшный разрушитель последних основ быта (это мой секрет, впрочем): я разрушаю пространство и говорю: «в некотором царстве», я разрушаю время и говорю: «при царе Горохе». Совершив такую ужасную операцию, я начинаю работать, как обыкновенный крестьянин-середняк, и учитывать хозяйственные ценности, как красный купец. Этим обыкновенным своим поведением я обманываю людей и увожу простаков в мир без климатов, без отечества, без времени и пространства.

— Освежились, очень освежились! — говорят они, прочитав мою сказку.

И платят мне гонорар.

Мне нужен быт не для быта, конечно, а для объяснения моего с массой, нет у них быта — нет у меня языка, и я на холостом ходу верчусь без ремня передаточного: занимаюсь стилизацией.

Если мороз исчезнет из России, непременно и быт исчезнет, заведут виноград, и кончено: едят виноград, сплевывают семечки. Вот почему я против изменения климата, и это мое сопротивление близорукие люди принимают за контрреволюцию, не представляя себе, что простым разрушением быта, без творчества новой фабулы не может быть никакой революции.

<На полях:> (Василий Федоров. Наседкин к Муратовой (Евгения Владимировна). Микитов — почтовая станция Бобыново Смоленской губернии. Кислово.)

22 Февраля. Обрадовался предложению писать о кооперации в «Красной Нови» (125 р.!) и в «Земля и город» (50 р. за 5000 букв — по копейке за букву!) — Бог знает как, а как доходит до дела — раб я, опять раб!

И в моей жизни, человека, добывающего средства существования придумкой, есть своя рабочая теория, без которой я бы не мог заниматься своей профессией: в своем деле я использую рабочую ценность мечты о личной свободе. И само собой это не умственно выходит, а из натуры и вопреки всей окружающей меня деревенской действительности.

Когда я на рассвете выхожу на крыльцо посмотреть, в каком виде является новый день, — это очень важное дело в начале дня моей работы, и я стою на крыльце важно. В это же самое время выходит на свое крыльцо одна беднейшая в деревне женщина Наташа и начинает молиться очень усердно, кланяясь на все четыре стороны: у Наташи это своя какая-то, необходимая ей и едва улавливаемая моим чувством, рабочая теория. Помолившись Богу очень усердно, она идет к колодцу и очень часто упускает ведро. Тогда слышно частое повторение слова «черт», и это уж на весь день; больше этой замученной женщины в деревне никто не ругается, черт преследует ее весь день и до глубокой ночи. В одну хорошую минуту она мне прямо сказала:

— Если бы не это слово, я по своей работе давно бы в святые попала.

23 Февраля. Родство: [обращение] к Энгельгардту.

Я думал об этом в вагоне один, и всегда я знаю, если о чем-нибудь думаю, то [это мне и посылается].

Мне случилось попасть в такой вагон, где не было ни одного человека.

— Какая благодать! — сказал вошедший другой после меня.

И потонул вместе со мной в тени, бросаемой от единственной свечи спинками пустых сидений.

— Какая прелесть, — сказал новый пассажир и крикнул на платформу: — Идите, идите скорее, вот благодать: ни одного человека!

Огонек свечи сверху из-за стены светил, как лампада, и русский человек, всегда готовый к жестокому бою за место в вагоне, умиленно сказал:

— Ну, какая благодать, — и нет никого, и тепло, и огонек, будто лампадочка.

— Тебе все лампадочки хочется, — смеется ему неожиданно голос сверху, — у вас это никак из головы не вышибешь.

Сидящий внизу опешил от неожиданности и, не желая расставаться со своим чувством умиления, спросил:

— Во что же ты веришь?

— Какая прелесть, какая благодать, ни одного человека! Идите, идите сюда! — кричал человек с мешком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});