ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

В конце нашего разговора капитан Эбергарт спросил меня, справедливы ли дошедшие до него слухи, будто на нашей радиостанции два раза в неделю устраиваются танцевальные вечера, на которых под граммофон наши матросы танцуют с девушками из окрестных деревень и угощают их сладостями. Слухи эти были справедливы, ибо по просьбе фельдфебеля, очень любившего и заботившегося о своих молодых матросах, я приказал бургомистрам собирать два раза в неделю девок и молодых баб на танцы в радиостанцию, причем мужчинам также разрешалось эти танцы посещать, но они не должны были это делать в принудительном порядке, а только по собственному желанию. Вечера эти сразу же стали пользоваться таким успехом, что нам пришлось ограничивать вход желающим, а затем перенести их в школу, где было больше места. В скором времени составился даже смешанный (из немцев и русских) оркестр и очень хороший хор. Но так как в конце 1941 года существовал еще строгий приказ фюрера об изоляции немецких солдат от населения, о котором я, конечно, знал, то мне пришлось объяснить капитану, что вечера эти устраивались населением и что если матросы и бывают там, то это случается очень редко. Капитан моим объяснением совершенно удовлетворился.

Вербовка агентуры в Нарве

Вернувшись из Ревеля, я решил развернуть работу и для этого увеличить число агентов. Для осуществления намеченного мною плана мне пришлось довольно часто ездить в Нарву. Я думал, что самым легким будет для начала поискать подходящих людей в тюрьмах, и мне пришлось поэтому обратиться в СД и в эстонскую политическую полицию. СД, впрочем без всякой охоты, дало мне разрешение на вербовку агентов в тюрьмах, но советовало еще поговорить с эстонцами.

На другой день, одевшись в штатское, я отправился в эстонскую политическую полицию. Мне было интересно посмотреть, как они обращались с публикой. Помещалось это учреждение на окраине города, в великолепном каменном доме. Часовым при входе я сказал, что желал бы поговорить с их начальником или его заместителем, и меня направили на второй этаж. Чиновник, к которому я обратился по-русски, с руганью сообщил мне, что «только свиньи говорят на этом языке», а на мое возражение, что другого языка я не знаю, неприлично выругался сначала по-эстонски, а затем, очень чисто, по-русски. Я отошел от него и пошел по другим комнатам. В доме этом царил страшный беспорядок. Всюду сидели бравые молодцы, курили, рассматривали друг у друга оружие или что-то деловито писали. Некоторые, несмотря на ранний час, пили водку и закусывали. На меня решительно никто не обращал никакого внимания.

В одной из комнат я услышал крики и, войдя, увидел, как какой-то эстонец избивал двух русских девушек. На мой вопрос по-немецки, что он делает, он ответил, что допрашивает двух русских свиней, подозревавшихся в шпионаже. Мое пояснение, что такого рода арестованных следует передавать в немецкую контрразведку, а эстонской политической полиции — заниматься своим делом, рассердило его, а мой ответ на его вопрос, немец я или русский, окончательно вывел его из себя. Он, грубо схватив меня за шиворот и ругаясь по-русски и по-эстонски, потащил в соседнюю комнату, где сидело несколько молодцев, вскочивших, когда мой спутник объяснил им что-то по-эстонски. Молодцы стали наперебой задавать мне вопросы на немецком, эстонском и русском языках. Когда я увидел, что один из них достает из шкафа резиновую палку, а другой старается снять с меня пальто, я попросил их успокоиться и отвести меня к их начальнику, предупредив, что, если они этого не сделают, им будут грозить крупные неприятности. После долгого объяснения между собою на эстонском языке, из которого я ничего не понял, они толпой повели меня на третий этаж и, постучав, ввели в хорошо обставленный кабинет. За столом сидел пожилой, очень приличный по внешности господин, которому молодцы начали что-то объяснять, сильно жестикулируя. Господин сделал нетерпеливый жест, приказав им всем удалиться, а затем очень величаво, на чистом русском языке предложил мне сесть и угостил папиросой.

— Надеюсь, что вас не успели избить? — спросил он меня. — Видите, как неосторожно вы сделали, придя к нам в штатском. Эти молодые люди — энтузиасты, очень быстро дают волю рукам, — пояснил он грустно. Оказалось, что он видел меня в форме и знал, кто я. Я объяснил ему цель моего посещения. Выслушав меня внимательно, он с радостью согласился мне помочь, сказав, что на другой день пришлет мне чиновника с биографиями подходящих для меня людей. Он также согласился исполнить мою просьбу о переводе избиваемых его молодцами девушек в тюрьму и записать их за мной. Прощаясь, он, вероятно из осторожности, сам проводил меня до выхода из здания.

На другой день из списка, принесенного мне чиновником эстонской политической полиции, я выбрал себе двух убийц, одного грабителя и одного жулика, причем последнего чиновник мне особо рекомендовал, как человека чрезвычайно ловкого. Все эти люди прекрасно говорили по-русски, и всем им грозил расстрел за совершенные преступления, ибо действовали законы военного времени. Чиновник же проводил меня в тюрьму, где я приказывал вызывать к себе кандидатов по очереди, беседуя с ними. Один из убийц оказался совершенно неинтеллигентным человеком, убившим будучи пьяным, что доказывало его несдержанность, а потому я вычеркнул его из своего списка; другой убил из ревности, до этого случая никогда не судился, бойко отвечал на вопросы, семья его жила в Эстонии (что давало мне уверенность в том, что он не сбежит), ненавидел советскую власть, забравшую его брата на службу в Красную армию, и охотно согласился быть агентом, ибо, помимо всего прочего, это спасало ему жизнь и давало свободу.

Грабитель был чисто уголовным типом, но имел красивую внешность и был очень смелым человеком. Во время советской оккупации он несколько раз побывал в Ленинграде, сошелся там с уголовным миром и находил теперь, что люди его профессии в Советском Союзе живут бедно, а риск несут значительно больший, чем в Эстонии. Это обстоятельство заставило его относиться чрезвычайно недоброжелательно к советской власти. На мое предложение он согласился, предварительно выяснив материальную сторону службы и риск, с ней связанный. Такой деловой подход к будущей работе мне понравился, так как доказывал, что грабитель этот был осмотрительным человеком. Должен сказать, что со временем из него выработался прекрасный агент, с которым было приятно работать. Жулик оказался уже пожилым человеком, с очень скромной внешностью. Он много раз сидел в тюрьмах и в Латвии, и в Польше, и в Литве, а работать у меня согласился без особого удовольствия. Но из него вышел тоже прекрасный, надежный агент. В тот же день я перевез вновь завербованных агентов на специальную квартиру, служащую только для этих целей, где и заставил их писать подробнейшие биографии.

Допрос двух девушек оказался очень интересным. Обе были студентками Института физической культуры имени Лесгафта в Ленинграде ив 1941 году учились уже второй год. В конце сентября со многими другими они были мобилизованы и перешли в распоряжение начальника партизанского штаба Ленинградской области, находившегося на улице Декабристов, в доме 25[567]. Военным комиссаром этого штаба был некий Курочкин[568], очень талантливый и энергичный разведчик. В штабе они подписали обязательство и принесли присягу. Затем прошли краткий курс обучения. Программа этого курса была самая шаблонная, для начинающих агентов: часов пять-шесть в день их учили радировать и умению обращаться с радиоаппаратом типа «Север». Потом их знакомили с характеристикой органов немецкой контрразведки и с разными немецкими формами и знаками отличия. Много времени занимало также обучение шифрам (правда, самым простейшим), которыми они должны были владеть, и изучение индивидуальных легенд. В курс обучения входило также умение обращаться с простейшим подрывным материалом.

Когда они были, по мнению Курочкина, достаточно подготовлены, их посадили на две недели усиленного питания, ибо царивший уже в это время в Ленинграде страшный голод, несмотря на то что в школе они получали лучший продовольственный паек, придал им такой истощенный внешний вид, который не мог бы не броситься в глаза в Эстонии, где продовольствия было вдоволь и люди в массе своей выглядели упитанно. В конце концов, их прилично одели и в начале декабря сбросили с самолета в районе Кингисеппа. Парашюты девушки по инструкции зарыли в снег, а сами пошли пешком в Нарву, куда и прибыли благополучно. Отсюда они должны были ехать поездом сначала в город Еви, а оттуда в Ревель. На вокзале в Нарве их арестовали эстонцы, очевидно, привлеченные их разговором по-русски. Я, конечно, не поверил их рассказу в части, касавшейся Нарвы. Несомненно, что в Нарве они должны были иметь явку и пароль к этой явке. Я долго и упорно допрашивал девушек и по одиночке и вместе, лишал их временами пищи и сна или воды, но обе обладали исключительно твердым характером и ничего не говорили. Несколько раз я предупреждал их, что мне придется предать их военному суду, который приговорит их к смерти, и старался доказать им, как это будет печально, ибо они еще молоды и будущее их может быть хорошим, но и это не помогало.