Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Эксцессы во флотѣ.

Если в гвардейском корпусѣ непосредственно послѣ переворота солдатская масса держалась настороженно, "что-то" ожидая, то в Балтійском флотѣ барометр, опредѣляющій силу волны взбудораженной стихіи — "психоза безпорядка", с перваго момента "лихорадочно" колебался; были моменты, когда казалось, что "спасти" может только "чудо". Дневник Рейнгартена, одного из тѣх молодых энтузіастов, которые сгруппировались вокруг адм. Непенина и мечтали о "новой жизни великой свободной Россіи"[330], очень ярко передает атмосферу настроеній, царившую в Гельсингфорсѣ. Только тенденціозность, не желающая считаться с фактами, может привести к выводу, что "лукавая" политика Непенина стоила ему жизни (Шляпников). Мы приводили уже офиціальныя телеграммы командуюшаго Балтійским флотом, опровергающія эту большевицкую легенду. 28 февраля Рейнгартен записал: "Наш начальник и командир в общем настроен празднично и сочувствует революціи во спасеніе родины"... В смутные дни Непенин "твердо рѣшился оставаться на взятой позиціи", т. е. поддержки Временаго Правительства. Он сказал фл.-кап. кн. Черкасскому, и. д. начальника штаба, по порученію товарищей выяснявшему рѣшеніе командующаго флота, что он не выполнит противоположнаго приказанія "сверху", если таковое послѣдует. 2 марта командующій объявил о своем рѣшеніи на собраніи флагманов: ..."Буду отвѣчать один, отвѣчаю головой, но рѣшил твердо. Обсужденія этого вопроса не допускаю"... В зависимости от свѣдѣній, приходивших из Петербурга, "радость" смѣнялась "тревогой" у молодых энтузіастов, окружавших Непенина. Но пришел манифест об отреченіи, и Рейнгартен "на зарѣ новой жизни великой, свободной Россіи" записывает: "ночь без сна, но какая великая, радостная, памятная ночь счастливаго завершенія Великой Россійской революціи". Отмѣтка в дневникѣ, сдѣланная в 7 ч. 20 м. утра, была преждевременна. В 6 ч. 35 м. веч. Рейнгартен вписывает: "в общем, кажется, мы идем к гибели"... "От Родзянко приказано задержать объявленіе манифеста... Что это опять начинается?" — с волненіем спрашивает себя автор дневника: "горю весь, все время вскакиваю и хожу". "Нервность растет. Отовсюду слухи о безпорядках, имѣемых быть"... "Психоз безпорядка перекинулся сюда: на "Андреѣ Первозванном" подняли красный флаг". Началось "возстаніе" на линейных кораблях, арест и разоруженіе офицеров. Крики "ура" перемѣшиваются со стрѣльбой из пулеметов. "Неужели все погибнет" — вновь мучительно записывает Рейнгартен... Трагически закончилось движеніе, однако, только во второй бригадѣ линейных кораблей, которой командовал, находившійся на "Андреѣ Первозванном", в. ад. Небольсин. В записи на 3 марта "флагманскаго историческаго журнала" обостреніе па адмиральском суднѣ объясняется тѣм, что Небольсин "в своих выступленіях перед матросами многое скрыл от них. С депутатами, явившимися к нему от имени команды с просьбой (или требованіем) показать офиціальныя свѣдѣнія, Небольсин вступил в пререканія. В итогѣ был убит адмирал и еще два офицера". На нѣкоторых судах "возстаніе" окончилось манифестаціей даже "патріотическаго" характера, по выраженію Рейнгартена — качали командиров[331].

У себя на "Кречетѣ" Непенин обратился к матросам с рѣчью — сказал "все без утайки", потом "стал говорить все сильнѣй, сильнѣй... и закончил: ..."страной управляет чорт! Я все сказал, я весь тут. Вы скажите: кто за меня, кто против — пусть выйдет! Кто-то крикнул: "адмиралу — ура!", всѣ подхватили, так что я не выдержал — бросился, обнял и крѣпко поцѣловал Адріана. Это было слишком — его качали, а когда успокоились, адмирал сказал: "найдутся ли среди вас охотники, умѣющіе говорить?" Вышло много. "Раздадитесь по пять. Когда утихнут безпорядки, я пошлю вас вы скажите все, что я сказал, и скажите, что потом приду я"... Адмиралу никуда не пришлось итти — к нему на "Кречет" пришли сами — "толпа матросов с кораблей". "Переговоры Непенина с депутатами — записывает Рейнгартен — были длительны и очень несносны. Жалко было смотрѣть на Непенина — так он устал, бѣдняга. так он травился и с таким трудом сдерживался. К концу рѣчи он воспалился, сказал, что убили офицеров сволочи, что зажгли красные огни и стрѣляли в воздух из трусости, что он презирает трусость и ничего не боится. Ему долго не давали уйти — все говорили: "позвольте еще доложить" — основной лейтмотив: говорить на вы, относиться с большим уваженіем к матросу, дать ему большую свободу на улицах, разрѣшить курить и т. д. Когда, наконец, измученный Непенин вышел, команды, прощаясь, отвѣтили дружно и вообще держали себя хорошо, стояли смирно"...

Пришла телеграмма Керенскаго, которая произвела "очень хорошее впечатлѣніе и успокоила". Кому то это не нравилось. "5 час. 15 м. — отмѣчает дневник — провокація по радіо — "смерть тиранам": ..."Товарищи матросы, не вѣрьте тирану... От вампиров стараго строя мы не получим свободы... Смерть тирану, и никакой вѣры от объединенной флотской демократической организаціи". "Какое безуміе !... Опять надо разсчитывать... на чудо"... Нѣкто в сѣром усиленно сѣял анархію в Гельсингфорсѣ. Какая-то группа, состоящая на '"разнородной команды и офицеров, морских и сухопутных", избрала командующим флота нач. минной обороны виц.-ад. Максимова, находившагося под арестом на посыльном суднѣ "Чайка". Непенин согласился на такой компромисс: Максимов пріѣдет на "Кречет" и будет контролировать всѣ поступки адмирала. Через два часа Непенин был убит выстрѣлом в спину из толпы. Впослѣдствіи — утверждает Рейнгартен — матросы рѣшительно отрекались от участія в этом убійствѣ. Авторитет Непенина казался опасным тѣм, кто хотѣл разложить боевую силу Балтійскаго флота. Почти перед самым убійством адмирала Рейнгартен записал сообщеніе: "Центральный Комитет депутатов кораблей на "Павлѣ", разобравшись в обстановкѣ, признал дѣйствія командующаго флотом правильными и приходит к повиновенію!!!".

В связи с пріѣздом Родичева и Скобелева, встрѣченных "адской оваціей", у Рейнгартена "надежды на возстановленіе порядка повысились с 1%, примѣрно, до 60%—"всѣ постепенно возвращаются на мѣста". В настроеніи перелом. Толпа ходит на улицах с красными флагами — даже "приказано объявить желательность красных повязок и участіе в манифестаціях офицеров". На судах спокойно, но "нервность всюду ужасная". И вновь отмѣчается в дневникѣ за 5-ое марта: "провокація страшнѣйшая" — "по городу распространяется "манифест" Николая II с призывам к возстанію в пользу престола". "Враги родины, видимо, работают во всю и сѣют новую смуту"[332].

Дневник Рейнгартена картинно обрисовывает противорѣчіе, раздавшееся в страдные дни революціи в матросской толщѣ: "Всюду праздничное, веселое, приподнятое настроеніе; только нервность в связи с провокаціей" (6 марта). Это "праздничное" настроеніе смѣняется мрачными сценами убійства или покушеніями на убійство, что заставляет автора написать: "я ошибся, что 60%, если тогда было 6%, то теперь эти проценты падают". Нельзя не отмѣтить, что во всѣх случаях, на которых останавливается Рейнгартен, почти всегда имѣется наличность той "провокаціи", на которой он настаивает. Вот примѣр. С "Петропавловска" передали на "Кречет", что желают удаленія лейтенанта Будкевича. "Пересуды были нескончаемы — команда боится "Петропавловска", откуда уже дважды звонили: взят ли Будкевич?". "Команда "Кречета" аттестовала Будкевича "самым добрым образом", но все-же велѣла Будкевичу итти в арестный дом". "С великим трудом удалось мнѣ убѣдить команду по дорогѣ завести Б. в Морское Собраніе, гдѣ обратиться к депутатам "Петропавловска". Я кричал, умолял. К счастью, еще при выводѣ Б. у трапа они столкнулись с комфлотом и Родичевым, затѣм вмѣстѣ всѣ пошли в Морское Собраніе, гдѣ долго говорили с депутатами... и оказалось, что на "Петропавловскѣ" — тихо, ничего не требовали, и все спокойно". На "Діанѣ" арестовали кап. Рыбчина и лейт. Любимова, "увели с корабля и скоро вернулись" — оба были убиты. Люди, уведшіе Рыбчина, "клялись" комфлоту и Родичеву, что "они не убивали". Провокаторы прикрываются именем образовавшагося в день пріѣзда совѣтской делегаціи из Петербурга Исполнительнаго Комитета Совѣта представителей арміи, флота и рабочих Свеаборгскаго порта, который пытался наладить какой-то правопорядок: "воззванія Комитета хороши и намѣренія правильны, но видно абсолютное неумѣніе руководить исполнительной частью" — замѣчает Рейнгартен. "Постоянно посылаются вооруженные патрули всюду, гдѣ ожидается безпорядок. Так ими уничтожено нѣсколько вагонов огромных запасов спиртных напитков; они вылиты на землю и политы керосином и нефтью"[333]. "При мнѣ на "Петропавловскѣ" — разсказывает Рейнгартен — неизвѣстно откуда передана телеграмма, якобы от имени Исп. Ком., с приказаніем не посылать патрулей. Правда, этот обман так груб, что открывается легко".

Рейнгартен был выбран тов. пред. Исп. Комитета. "Немыслимо разсказать — записывает он —- что было за дни моей работы 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12/III. Я не замѣтил этих дней. Впечатлѣніе сплошного митинга, рѣчей, постановленій. Это было тяжкое испытаніе, ибо я пошел на эту Голгофу единственно ради возстановленія спокойствія, уничтоженія розни между офицерами и матросами, ради возстановленія работы для войны. Я с собой справился и к себѣ довѣріе снискал; я говорил много со всѣми, особенно с крайними элементами. Наибольшей услѣх был у Хиліапи (предсѣдатель Совѣта) — это хорошій, честный, страстный человѣк. Он подкупал меня своей искренностью, а я, может быть, подкупал его тѣм, что отдал всю жизнь этому дѣлу, всю мою душу, всю любовь к родинѣ, которая сейчас сжигает меня. Хиліани назвал меня своим другом, просил перейти на ты. Теперь мнѣ легко говорить и работать с ним".