Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Революціонная стихія, дѣйствительно, наступала на тыловую часть фронта. Дѣло, конечно, было не в тѣх самозванных вооруженных "депутаціях", якобы от '"рабочей партіи", а в сущности от разбѣжавшихся нижних чинов петербургскаго гарнизона, которыя стали появляться в тыловых мѣстностях фронта, обезоруживая не только желѣзнодорожную полицію, но и офицеров, производя аресты и освобождая заключенных — это были "неминуемые", как признал Алексѣев, отголоски того, что было уже пережито в Петербургѣ. В офиціальной перепискѣ упоминалось лишь о двух таких эпизодах, которые были обобщены и которым придали совершенно несоотвѣтствующее значеніе. 2 марта штаб Западнаго фронта получил сообщеніе, что из Великих Лук на Полоцк ѣдет "депутація в 50 человѣк от новаго правительства и обезоруживает жандармов". Главнокомандующій Эверт в связи с этим приказал просить Ставку "сношеніем с предсѣдателем Гос. Думы установить, как правило, чтобы о всяких командированіях на фронт сообщалось... дабы узнать, что прибывающіе не самозванцы, каких теперь будет много". На другой день, на основаніи донесенія коменданта Полоцка, Алексѣев имѣл возможность сообщить Родзянко уже болѣе опредѣленныя свѣдѣнія о характерѣ петербургской "делегаціи". Прибыло "пятьдесят нижних чинов", истребовавших от коменданта разоруженія жандармов от имени "офицера, который остался в вагонѣ". В это время "показался на станціи взвод драгунов... и всѣ пріѣхавшіе солдаты разбѣжались, в вагонѣ же никакого офицера не оказалось..." Алексѣев убедительно просил "принять необходимый мѣры, чтобы из Петрограда на фронт не появлялись банды солдат и какія либо странныя и самозванныя депутаціи". Родзянко лаконически отвѣтил, что "'никакой делегаціи Врем. Ком. Г. Д. на фронт не посылал". 4-го Алексѣев получил новое сообщеніе от нач. штаба Сѣвернаго фронта: "Прибывшіе сегодня днем из Петербурга в Рѣжицу (район 5-ой арміи) вооруженные делегаты рабочей партіи освободили вездѣ всѣх арестованных, обезоружили полицію, начали обезоруживать офицеров... Ходили даже для этого по квартирам. Примкнули нижніе чины гарнизона. Сожгли и управленіях начальника гарнизона, коменданта и в полицейских участках ссудныя и арестантскія дѣла. Кровопролитія и особых безпорядков не было". Рузскій просил о "срочном сношеніи с представителями власти по принятіи самых рѣшительных мѣр к прекращенію таких явленій, могущих деморализовать всю армію". В отвѣт Алексѣев увѣдомил кн. Львова, что он предписал, "в случаѣ появленія таких шаек", немедленно захватывать их и предавать на мѣстѣ военно-полевому суду.

Исп. Ком. Совѣта, вѣроятно, не имѣл никакого отношенія к делегатам "рабочей партіи", появившимся в Рѣжицѣ — о полоцкой "делегаціи" нечего и говорить. Но дѣло осложнилось бы, если приказ 4 марта был бы примѣняем к тѣм идейным агитаторам, которые стали просачиваться во фронтовые районы, и которые нерѣдко именовали себя делегатами и уполномоченными совѣтских учрежденій, не имѣя на то офиціальных мандатов. Отсутствіем формальностей и дезорганизаціей большевицкіе дѣятели, как сами они признают в воспоминаніях, пользовались для того, чтобы снабжать "мандатами"' агитаціонной комиссіи Исп. Ком. своих посланцев, отнюдь не стремившихся усилить "боеспособность" арміи. Эти почти "неуловимые элементы" были для арміи болѣе страшной язвой, чѣм революціонно-разнузданныя "шайки"... Приказ Алексѣева, появившейся 8-го на столбцах "Извѣстій", вызвал необычайное негодованіе петербургских большевизанствующих демагогов и долго служил центральным пунктом обвиненія и. д. верховнаго главнокомандующаго в "контр-революціонности", хотя никаких реальных поводов практическое примѣненіе распоряженія ген. Алексѣева не давало.

Рузскій. как главнокомандующій фронтом, наиболѣе территоріально близким к революціонному горнилу, был особенно заинтересован принятіем "незамедлительных мѣр центром для огражденія арміи и сохраненія ея боеспособности". Он обращался с рядом заявленій. Поддерживая его, Алексѣев в телеграммѣ военному министру 5 марта еще раз, с своей стороны, настаивал на том, чтобы "военным чинам в тылу, населенію и гражданским властям" опредѣленно было указано на "преступность вышеупомянутых дѣяній (аресты и избраніе солдатами новых начальников и т. д.) и на строгую законную отвѣтственность за совершеніе их". Эта телеграмма была послана в 11 час. утра; в 5 час. посылается другая, адресованная уже не только Гучкову, но и кн. Львову и Родзянко: "Каждая минута промедленія в буквальном смыслѣ слова грозит роковой катастрофой... необходимо правительственное объявленіе, что никаких делегацій и депутацій им не посылалось и не посылается для переговоров с войсками... Броженіе начинает распространяться в войсках, ближайших к тылу. Эти волненія можно объяснить исключительно тѣм, что для массы... непонятно истинное отношеніе правительства к начальствующим лицам в арміи и недовѣріе, что послѣднія дѣйствуют согласно директивам и рѣшеніям новаго правительства. Ради спасенія арміи, а вмѣстѣ с ней и родины, прошу не медлить ни одной минуты". На другой день сам Рузскій непосредственно обращается к Львову, Гучкову, Керенскому: "Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, несмотря на признаніе всѣми новаго государственнаго строя, производимые при этом в оскорбительной формѣ, ставят командный состав, нерѣдко георгіевских кавалеров в, безвыходное положеніе... Аресты эти произведены в Псковѣ, Двинскѣ и других городах. Вмѣстѣ с арестами продолжается, особенно на желѣзнодорожных станціях, обезоруженіе офицеров, в тол числѣ ѣдущих на фронт, гдѣ эти офицеры должны будут вести в бой нижних чинов, товарищами которых им было нанесено столь тяжелое и острое оскорбленіе и при том вполнѣ незаслужено... При таких условіях представляется серьезная опасность разложенія арміи, перед которой предстанет грозный вопрос о возможности успѣшной борьбы с нашим противником". Рузскій настаивал на "авторитетном разъясненіи центральной власти" и на экстренном пріѣздѣ "довѣренных правительственных комиссаров" с цѣлью успокоить в том, что "всѣми признанному новому строю никакой опасности не угрожает". Алексѣеву Рузскій жаловался в связи с полученіем из Петербурга совѣтскаго "приказа № 2" на то, что всѣ его телеграммы остаются "без отвѣта" . В свою очередь в обращеніи к предсѣдателю Думы, к предсѣдателю Совѣта министров и к военному министру, сдѣланном почти ночью (в 11 ч. 50 м. веч.) 6 марта, послѣ телеграммы Рузскаго, Алексѣев "с грустью" жалуется, что его "многочисленныя... представленія правительству по аналогичным вопросам остаются без отвѣта, что дѣятельность учрежденій, не имѣющих отношенія к арміи, развивается, подобные приказы малоуловимыми способами проникают в части дѣйствующей арміи, грозя разрушить ея нравственную силу и боевую ея пригодность, ставя начальников в невыразимо тяжелое положеніе отвѣтствовать перед родиной за сохраненіе нравственной устойчивости вооруженной силы и не имѣть способов бороться с потокам распоряженій, подобных приказу № 2. Или нам нужно оказать довѣріе или нас нужно заменить другими, которые будут способны вести армію даже при наличіи фактов, в корнѣ подтачивающих основы существованія благоустроеннаго войска".

Не возлагая надежды на правительственную иниціативу, Рузскій обратился непосредственно к Совѣту — им была послана особая делегація, посѣтившая Исп. Ком. 6-го[344]. Дѣло касалось "крайне вреднаго" вліянія приказа № 1, который получил распространеніе на Сѣверном фронтѣ. Исп. Ком. отнесся с полным вниманіем к заявленію делегаціи ген. Рузскаго. Не надо забывать, что вліяніе большевиков в Исп. Ком. было невелико, и в "первыя недѣли"' преобладало в нем, по выраженію Шляпникова, "эсэровское мѣщанство". Исп. Ком. сознательно отнюдь не склонен был поддерживать анархію на фронтѣ, понимая, что эта анархія падет на "собственную голову" — через анархію при неустойчивом еще положеніи "могла придти реставрація стараго порядка" (Суханов). В протоколѣ Исп. Ком. записано: "Делегація от ген. Рузскаго сообщает, что ...начинается полное неподчиненіе власти[345]. Положеніе крайне тяжелое. Необходим пріѣзд на фронт извѣстных популярных общественных работников, чтобы внести хоть какое-нибудь спокойствіе в арміи. По обсужденіи этого вопроса признано необходимым командировать одного представителя в Псков, задержать приказ № 2[346] и послать телеграммы на фронт, разъясняющія, что приказы №№ 1-2 относятся к петроградскому гарнизону, а по отношенію к арміи фронта будут немедленно выработаны особыя правила в соотвѣтствіи с основным положеніем новаго государственнаго строя[347].

Гучков в воспоминаніях говорит, что он 4-го (3-го был занят отреченіем) телеграфировал в Ставку, прося принять мѣры против распространенія "приказа № 1". В опубликованных документах это распоряженіе военнаго министра не нашло себѣ никакой отмѣтки, но, как мы видѣли, имѣются указанія противоположнаго свойства. Из центра на "приказ № 1" по собственной иниціативѣ реагировал только Пуришкевич, пославшій главнокомандующему Западным фронтом телеграмму: ..."распространяемый агитаторами на фронтѣ приказ № 1 Совѣта Р. и С. Д. о неповиновеніи солдат офицерам и неисполненіи распоряженій новаго временнаго правительства является злостной провокаціей, что удостовѣрено особым объявленіем министра юстиціи Керенскаго и предсѣдателя Совѣта Р. и С. Д. Чхеидзе, напечатанным в № 7 "Извѣстій" комитета петроградских журналистов от 3 марта, а также в "Извѣстіях Совѣта Р. и С. Д.". Пуришкевич рѣшительно все перепутал, ибо заявленіе, на которое он ссылался, касалось вовсе не "приказа № 1", а той прокламаціи, которая была выпущена группой "междурайонных" и "лѣвых" с.-р. 1 марта и распространеніе которой, как мы говорили, пытался задержать Исп. Ком. Ген. Эверт запросил указаній Ставки: надлежит ли телеграмму члена Гос. Думы объявить в приказах арміям?