История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

Но теория, защищаемая академиком Ягичем, равно как «и приведенные попытки палеографического объяснения глаголицы не встретили общего одобрения», как замечает и сам почтенный автор (18).

На основании обширного материала, сообщенного академиком Ягичем, можно видеть, что вопрос о взаимном отношении кириллицы и глаголицы стал занимать славистов со времени появления славяноведения в первой половине XIX в., и притом как с филологической, так и с палеографической точки зрения. Шафарик, хотя робко и с оговорками, выразил мнение, что глаголица не только старше кириллицы, но даже прямо дело славянских апостолов. За ним постепенно стали разделять это мнение другие слависты (Рачки, Срезневский). Филологические и палеографические наблюдения, начинаясь из сравнения той и другой азбуки с современным греческим и латинским письмом, постепенно раздвигались привнесением новых материалов из восточных алфавитов и подбором самых тонких особенностей написания букв, который приводил к заключениям о сходстве или несходстве разных букв глаголицы с сравниваемым рисунком той или иной буквы в греческом, латинском, финикийском или другом восточном алфавите. В конце прошедшего столетия Гейтлер (19) показал всю несостоятельность подобного метода, в котором слишком много места предоставлено субъективному вкусу и предрасположению автора. Но и выставленная им теория о роли албанского письма в составе славянских азбук не может претендовать на точность и не имела приверженцев. Не принимая на себя задачи подробного указания разнообразных мнений о глаголице, ограничимся заключением, что большинство исследователей производит глаголический алфавит из греческого курсивного письма. Что касается сравнительного старшинства азбук, то, по-видимому, в последнее время пускает корни убеждение, что глаголица представляет старший слой церковнославянской письменности, следы которого сквозят также чрез большое число памятников древнейшей кирилловской письменности то в виде отдельных букв, слов или целых строк, то в виде особого подбора орфографических особенностей, грамматических форм или характерных оборотов. Таково заключение академика Ягича. Но что это мнение не может быть признано окончательным и разрешающим сомнения, можно видеть как из сурового приговора проф. Грунского: «теория происхождения глаголицы из греческого курсивного письма должна быть признана совершенно несостоятельной», так и из того обстоятельства, что «консервативно-отрицательное направление по вопросу об отношении глаголического письма к кирилловскому — далеко не прекращается» (20).

Такова постановка вопроса о кириллице и глаголице. Несмотря на большой ученый авторитет лица, которое теперь, так сказать, держит в своих руках славяноведение, вопрос о глаголице не мог еще получить окончательного решения, может быть, и потому, что не привлечен к изучению весь необходимый материал, а может быть, и вследствие методологических погрешностей. Обширный материал снимков с глаголических памятников, в особенности же история палеографического развития каждой отдельной буквы, множество таблиц и рисунков, какими иллюстрируются статьи в «Энциклопедии слав, филологии», казалось бы, давали возможность покончить с вопросом о глаголице, но, по нашему мнению, это не достигнуто. Заключительные выводы автора, которые приведены нами выше, весьма произвольны, мало удовлетворительны и покоятся не на реальных основаниях [104]. Представляется очень желательным расширить материал и принять в соображение и другие побочные данные, на которые, впрочем, наводят мысль древние известия о кирилловском изобретении.

По словам жития Кирилла, Константин Философ видел в Херсоне Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, а также и человека, у которого он мог выучиться этому языку. Это в высшей степени важное место истолковывается различно. Наиболее вероятным можно считать то толкование, что то был перевод Евангелия и Псалтири на язык варягов-руси, т. е. германский-готский язык. Это толкование, установленное профессорами Голубинским и Малышевским, считается в настоящее время общепринятым, за исключением небольшой партии консервативного направления, объясняющей это место в смысле славяно-русского письма. Мы не можем стать на сторону этого толкования хотя бы потому, что тогда бы теряла смысл вся легенда об изобретении письмен. Несомненно, более значения для занимающей нас темы имеет знаменитое место писателя X в. Черноризца Храбра [105].

«Прежде убо словене не имеаху письмен, но чертами и резами гадааху, погани суще… Аще впросиши глаголя: кто вы письмена створил есть, или кто книги преложил, вси ведятъ и отвещав речеть: святый Константин Философ, нарицаемый Кирилл… и Мефоди брат его».

У Черноризца Храбра встречаем, кроме того, прекрасное замечание, характеризующее самый процесс составления письмен:

«Аще ли кто речет, яко нестъ устрэил добре, понеже ся построяютъ и еще, ответ речем сим: и гречески такожде многащи суть постраяли Акила и Симмах, удобе бо есть послежде потворити, неже пръвое сътворити» (т. е. легче доделывать и поправлять, чем впервые создавать).

Известие Храбра и по своей реальности, и по близости к эпохе Кирилла и Мефодия, и, главное, по уменью автора вникнуть в существо трактуемого вопроса заслуживает внимательного к нему отношения. Нам думается, что его слова о чертах и резах положительно обязывают исследователя о славянских письменах начать именно с вопроса о древнейших знаках письма, которыми пользовались славяне до изобретения азбуки св. Кириллом. В настоящее время, с увеличением и расширением круга археологического материала, которым захватываются разнообразные народности и на отдаленных стадиях развития и в которых отразились попытки выразить знаками на разных предметах мысли и слова, нельзя более делать заключения о кириллице и глаголице на основании лишь данных греческого, латинского и других алфавитов. Черноризец Храбр недаром свой трактат о письменах начал с речи о древних чертах и резах. Вопрос о знаках письма, употреблявшихся до изобретения алфавита и даже рядом с алфавитом, может быть с успехом поставлен для разрешения занимающей нас здесь проблемы. В настоящее время раскопками в Крите обнаружены предметы со знаками письма, восходящими за 1500–2000 лет до Р. X. Рядом с этим выступает особенно устойчивый и до известной степени однородный материал. Это знаки на камне, подвергшемся уже обработке и приготовленном для кладки стен. Не может не поразить то наблюдение, что, будучи вырублены за три тысячи с половиной лет, они представляют такие сочетания линий и знаков, которые сближают их с употребительными и в настоящее время фигурами и линиями на камне, на дереве и т. п. А небольшое число из этих знаков прямо наводит на мысль о некоторых буквах греческого и славянского алфавитов. Характер постоянства и устойчивости каменотесных знаков в особенности придает этому материалу важное значение. Не достойно ли особенного внимания то обстоятельство, что большинство знаков на камнях дворца полумифического Миноса мы находим в Болгарии на тесаных камнях, вошедших в постройку дворца, в котором жили Крум и Омортаг. Болгарские постройки в Абобе относятся к VIII в., а критские на полторы тысячи с лишком лет раньше Р. X. Каменотесные знаки не есть письмо, но это уже один из способов схватить мысль или слово и задержать его условным знаком на вещественном предмете (21). Что должно придавать особенное значение каменотесным знакам в вопросе об изобретении славянского алфавита — безразлично, кириллицы и глаголицы, — это прежде всего их древность, превосходящая появление греческого алфавита, затем твердость и устойчивость на протяжении трех тысяч с лишком лет и, наконец, их распространенность и общедоступность. Специальная литература о древнегерманских и славянских рунах (22) представила достаточные указания, что в образовании древних алфавитов участвовали и те знаки, которыми первобытные народы пользовались для разных потребностей обиходной жизни. Самым существенным в выводах датского ученого Виммера по отношению к изучению рун следует признать, что греческий и римский алфавиты лежат в основании рунического письма.

Таким образом, в настоящее время имеется обширный материал как в знаках письма, открытых раскопками в Крите, так равно на строительном материале в Трое и, наконец, в каменотесных знаках, отмеченных в Абобе (23), который остался не привлеченным к изучению вопроса о графике у славян в только что появившейся «Энциклопедии славянской филологии».

Многочисленные образцы древнейших знаков письма могут давать основание для расширения поля исследования с целью выяснения первичных элементов в образовании кириллицы и глаголицы. И во-первых, на основании этих образцов можно думать, что первоначальные стихии европейских алфавитов, латинского и греческого, были в готовности задолго до появления письменности на этих языках; во-вторых, представленный материал, при всей отдаленности и раздельности его частей как в хронологическом, так и в географическом отношении, может давать некоторые данные для суждения о сравнительном старшинстве кириллицы перед глаголицей. По нашему мнению, глаголица поздней кириллицы и с палеографической точки зрения обличает искусственную переделку кирилловских знаков. Ни с одним из древних алфавитов глаголица не имеет такой вне спора стоящей связи, какую имеет кириллица [106].