История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

Приведенные места достаточно объясняют постановления двух Соборов, имевших место в Сплете в 925 и 927 гг., которыми Римская Церковь торжественно выразила свое отношение к делу славянских проповедников (14), равно как пренебрежение к большинству населения, обитавшего в Далмации. Славянские интересы защищал в сущности один епископ Нины Григорий, голос которого, однако, не мог получить значения среди большинства членов Собора, враждебно настроенного к славянской национальной Церкви и языку. Десятым правилом этого Собора установлена была следующая практика:

«Ни один епископ нашей провинции не имеет права посвящать в церковный сан знающего только славянский язык; что касается уже посвященных, они могут исправлять лишь низшие должности и быть простыми монахами или клириками, но не быть допускаемы к совершению богослужения; исключение допускается лишь при крайнем недостатке в священниках, и притом всякий раз с разрешения папы».

Дальнейшими правилами (11-м и 12-м) устанавливается подчинение самостоятельной прежде Церкви митрополиту Салоны. Определения Сплетского Собора вызвали недовольство среди населения и протест, обращенный к папе, вследствие чего применение правил было на некоторое время приостановлено. Но нельзя сомневаться в том, что с тех пор начинается систематическое искоренение следов дела Кирилла и Мефодия в тех странах, которые подпали непосредственному влиянию Римского престола. Окончательное и более энергичное распоряжение о славянском языке в богослужении последовало в 1061 г. при папе Александре II.

«Никто не смеет, — говорится в определении нового Собора в Сплете, — совершать божественную службу на славянском языке, но только на латинском и греческом; никто из говорящих на этом языке не может быть посвящен в церковные должности».

Значение этих соборных актов для занимающего нас вопроса выяснено, между прочим, в следующих словах авторитетного ученого (15). /Вот к каким выводам приводят постановления епископского Собора. /

«Скоро после того, как патриарх Фотий между 865–870 гг. отторг Далматинскую Церковь от соединения с престолом св. Павла, в славянских общинах этой страны была введена славянская литургия Кирилла, ибо папа Иоанн X рассматривает как одновременные события — отпадение от Рима и указанное нововведение. Нужно думать, что Фотий оправдывал эту меру тем же предлогом, какой через 400–500 лет был с громадными последствиями использован в Чехии, на скандинавском Севере, в Германии, Англии и Франции, что ради религиозных потребностей народа необходимо все богослужение построить на народном туземном языке. Но истинное намерение патриарха заключалось в том, чтобы навсегда отделить южных славян от связи с Римом, так как можно было предполагать, что славяне, освоившись с богослужением по кирилловскому, или греческому, обряду, нелегко вновь перейдут к римской литургии».

Не может быть сомнения, что указание на патриарха Фотия сделано совершенно правильно. Просветительная миссия среди славян, начатая при нем братьями Кириллом и Мефодием, имела, конечно, и ту цель, о которой говорит Гфрёрер. Патриарх Фотий обращением славян к христианской вере и устройством самостоятельной Церкви имел в виду создать преграду завоевательным планам Каролингов и одновременному движению на Восток латинских миссионеров. Но самый важный заслон был разрушен в начале X в. утрами; не менее значительный удар нанесен был византинизму в Далмации теми мероприятиями, о которых сейчас была речь.

В заключение настоящей главы следует отметить особенное и весьма оригинальное явление в древней славянской литературе — существование глаголической письменности рядом с письменными памятниками, изображенными кириллицей. До самого последнего времени даже были возможны колебания по отношению к сравнительному старшинству кириллицы и глаголицы [101], так как вообще не сохранилось памятников славянской письменности ни современных Кириллу и Мефодию, ни очень близких к их времени. Найденная поблизости от Преспы в Македонии, в селении Герман, надпись царя Самуила от 993 г. и изданная в «Известиях Русского Археологического Института в Константинополе» составляет самый древний след применения кириллицы (16), но датированного памятника глаголического письма от такой древней эпохи до сих пор не отыскалось. В сущности первые памятники церковнославянской письменности, как кирилловского, так и глаголического письма, не имея хронологических пометок, по палеографическим данным, относятся к XI в. [102] Хотя старшинство написанных кириллицей памятников перед глаголическими может считаться до появления новых находок установленным, но этим не решается принципиальный вопрос о том, которая азбука вообще древней, кириллица или глаголица. Этот вопрос перестает быть предметом простого научного любопытства, который может занимать лишь специалиста, если мы прибавим, что вместе с тем подвергается новому обсуждению, по-видимому, давно уже решенный вопрос о принадлежности кириллицы св. Кириллу: глаголицу или кириллицу на самом деле изобрел и распространил между славянами Константин Философ? Что это далеко не праздный вопрос, видно из того, что в настоящее время теория первенства глаголицы перед кириллицей и принадлежность первой Константину Философу, изобретшему ее именно в 863 г., имеет многочисленных приверженцев, во главе коих стоит знаменитый представитель современной славистики и издатель «Славянского Архива» академик Ягич (17). Чтобы прямо ввести в круг интересующих нас данных, сделаем небольшую выдержку из статьи академика Ягича. «Какие письмена, — спрашивает он, — вышли из деятельности Константина Философа? Общее употребление письма кирилловского в течение многих столетий у громадного большинства славянских народов указывает, конечно, прежде всего на кириллицу. Научное исследование нашего столетия[103] на этом не останавливается. Критический разбор древнейших памятников и палеографический характер обоих письмен свидетельствуют, что при нынешних источниках наших сведений весь вопрос проще и удачней разрешается, если считать древнее глаголицу. Она такое же греческое письмо, как и кириллица, только почерк ее вышел сложнее, отчасти оттого, что она образовалась на курсивном-минускульном греческом письме, отчасти же от большой последовательности стилистической, в которой и высказалась значительная личная деятельность Константина Философа. Но строго проведенная правильность стилистическая удалила это первое славянское письмо слишком далеко от его греческого прототипа. Узкий союз Болгарии с Византией, начиная с конца К в., полная духовная и культурная зависимость первой от последней не могли не возбудить желания более сблизиться с Византией и в письме. Это и сделано вскоре после введения христианства и славянского богослужения в Болгарии. Кем и когда — это пока неизвестно; по моим соображениям, в царствование Симеона его сподвижниками. Но сделано это так, что прежнее письмо не было тотчас же заброшено; его считали своим, относились к нему без вражды и без подозрения. Доказательством служат многие очень древние кирилловские приписки в древнейших глаголических рукописях, которых не было бы, если бы не читали глаголических рукописей и те, кто в свою очередь более привык писать буквами кирилловскими. Окончательная победа кириллицы, совершилась с принятием христианства русскими славянами. Близкие сношения киевских князей с Константинополем заставили бы последних дать предпочтение кириллице, как письму, в котором яснее проглядывает характер греческий, и тогда, если бы вопрос, которое из обоих письмен получит перевес, не был уже в Болгарии решен в пользу кириллицы».

Но теория, защищаемая академиком Ягичем, равно как «и приведенные попытки палеографического объяснения глаголицы не встретили общего одобрения», как замечает и сам почтенный автор (18).

На основании обширного материала, сообщенного академиком Ягичем, можно видеть, что вопрос о взаимном отношении кириллицы и глаголицы стал занимать славистов со времени появления славяноведения в первой половине XIX в., и притом как с филологической, так и с палеографической точки зрения. Шафарик, хотя робко и с оговорками, выразил мнение, что глаголица не только старше кириллицы, но даже прямо дело славянских апостолов. За ним постепенно стали разделять это мнение другие слависты (Рачки, Срезневский). Филологические и палеографические наблюдения, начинаясь из сравнения той и другой азбуки с современным греческим и латинским письмом, постепенно раздвигались привнесением новых материалов из восточных алфавитов и подбором самых тонких особенностей написания букв, который приводил к заключениям о сходстве или несходстве разных букв глаголицы с сравниваемым рисунком той или иной буквы в греческом, латинском, финикийском или другом восточном алфавите. В конце прошедшего столетия Гейтлер (19) показал всю несостоятельность подобного метода, в котором слишком много места предоставлено субъективному вкусу и предрасположению автора. Но и выставленная им теория о роли албанского письма в составе славянских азбук не может претендовать на точность и не имела приверженцев. Не принимая на себя задачи подробного указания разнообразных мнений о глаголице, ограничимся заключением, что большинство исследователей производит глаголический алфавит из греческого курсивного письма. Что касается сравнительного старшинства азбук, то, по-видимому, в последнее время пускает корни убеждение, что глаголица представляет старший слой церковнославянской письменности, следы которого сквозят также чрез большое число памятников древнейшей кирилловской письменности то в виде отдельных букв, слов или целых строк, то в виде особого подбора орфографических особенностей, грамматических форм или характерных оборотов. Таково заключение академика Ягича. Но что это мнение не может быть признано окончательным и разрешающим сомнения, можно видеть как из сурового приговора проф. Грунского: «теория происхождения глаголицы из греческого курсивного письма должна быть признана совершенно несостоятельной», так и из того обстоятельства, что «консервативно-отрицательное направление по вопросу об отношении глаголического письма к кирилловскому — далеко не прекращается» (20).