Рейтинговые книги
Читем онлайн Время покупать черные перстни - Александр Борянский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 77 78 79 80 81 82 83 84 85 ... 160

Так было в первый раз и потом — я привык к интернатовским странным порядкам: накинул крючок на дверь, свел на нет бесхозяйственность мелкокалиберного оружья, густо наложив лоск и глянец швейцарской смазки «Жилетт», намагнитил ствол, направил у сведущих в дремучести убойного дела людей целевик, надпилил браконьерским крестом оконечники пуль для подспудного разрывного действа. Верно выбрал мой глаз сферическое черно-кружье мишени в мелькании ушных впадин городских волков — лесных собак, разбойным наметом обложивших пограничье моих владений, сторожко тюкала моя винтовочка, пластая дьявольские тени, рвущие серую пену кровавых снегов. Крался мимо декабрь и январь, все дезертиры и перебежчики, ветер-поземщик да мороз-ледостав, окружающий Космос, топили унылые печи.

Она прибегала ко мне темно в шубейке с заячьими лапками на монограмке рубашки ночи — на ней лица не было! Ей нужны были медикаменты, много медикаментов, жаропонижающее и перевязочный материал. Я сыскал по сусекам — мало ли за какой надобностью в нашем кромешном царстве, — отдал что было. В их доме виднелось косноязычное движение, наносило смутным запахом тревоги. Другой день был в городе, прикупил какие есть аптечные снадобья, памятуя о ночном мороке. Ввечеру стукнул калиткой их дома, отпнул закатившуюся шавку, прошел в сени (показался влажный вздох близкого коня, мерзлый клац переступивших подков, неистребимый какой-то дух солдатского постоя). В горнице никого, дымком парит могучая снедь на желтушной скобленности стола: укладка пирогов под сердешностью полотешки-вышиванки, чугун со щами, верно, мерзлейшая капуста с каплями багровых брусник и зелеными разведчиками хрустких огурцов в деревяшкиной лодочке-долбенке…

К чему такая напасть? Неуверенно позвал хозяев в сумрак осыпающихся подозрительностью окон и углов, отставил и шагнул за китайскую ширму с тихо улыбающимися павлинами — там была малая комнатка, там я увидел его: он будто спал, разомкнувшись безумным страдальческим знаком, весь простреленный вдоль и поперек, с приставленным тяжеловесным рельсом забинтованной руки. Другая, вороненая и гибкая, кисть теребила на африканской ворсистости покрывала запечатанный конверт маузера.

АХ, ЭТО ВЫ, ВЛАДИМИР ОСКАРОВИЧ?! — зимний убийца Восточной Сибири, мой давний знакомец с запавших с детства иллюстраций Верейского к «Тихому Дону», картины Иогансона «Допрос коммунистов»… — как не помнить мне звериную кардиограмму этих вот рук на острие осциллографа кавалерийской пики, отчеркнувшей тонкое деревце моего позвоночника, меня, загнанного волчару тысяча девятьсот осьмнадцатого года, в набрякшей кровью и смертно забродившим вином, идиотски прыгающей шинели, посреди кудлатых полей всех гражданских войн?..

Я все сразу признал, упомнив: серебряшки казачьего седла с истертой сиделицей, оплетье шпор на перчатково-смятых сапогах, банановую вязку гранат, перепутье патронных железных дорог, лунную полосочку сабельки с витым знаменным темляком и, уж конечно, подлюку-мундир в крестах и нашивках — ныне устало распятый на пластмассовых плечиках…

А голова-то его зажата коленными чашечками стереонаушников, змейка провода бежит и путается в стеклянных нитях бороды к велосипедным катушкам магнитофона.

Лицо — медная маска Будды — пробито синими электроразрядами глаз — он видит меня, он коверкает ржавую жесть замогильных слов, жамкает неподъемную грушу маузера! Раскалываются, сползая с раздерганной головы наушники, и по всей Африке покрывала, лиственничным плахам пола раскатываются медные колесики «…Боже, Царя храни».

Я вырываюсь из подлого скрада, я рву на себе синюю паутину снов и сомнений, — княгиня Ольга прянет вдаль с какой-то бадейкой входя — вся голубая с мороза. Но прибил лекарственную пригоршнь на желтушной столешнице Каиновой печатью, пробил все заросли дверей и, замотав вокруг горла душный шарф темноты и метели пошел, да! — пошел в свою бренную юдоль электричества и сигнализации, а ветер железной скребницей выцарапывал мне слезы гражданских войн, невыплаканные из-за той окаянной погибели… Ладно! Буду разводить сухой спирт, вспарывать жестянки финских консервированных блинов, ковырять штык-ножом духмяную замороженность брикетов черной икры из Правительственных погребков! Натоплю баньку — золотое ядрышко, — созову всех странниц перехожих, богомолок, пионерских вожатых, массовиц-затейниц, колдуний… — пусть ночь взовьется синими кострами их юбок, галстуков, мешков для бега — раскрошись, моя грусть, перестуком их каблучков, кроссовок, копытцев! Побегу на танцы в дом отдыха «Учитель», винторез и шапчонку сдам в гардероб, отыму трофейный аккордеон у калеки-ветерана Афганской войны — отломаю всем на удивленье лед-зеппелиновскую «Лестницу на небеса…» — вот они у меня попляшут! Шугану партизан с Баргузинского тракта, загоню их в дикие распадки; поставлю заслоны инопланетному произволу на дорогах; постреляю изоляторы на ЛЭП — отомкну жителей печали от любимой программы «Итальянский язык, 14-й год обучения»; проведу общественный рейд по автобусам — выброшу всех диверсантов-безбилетников: не шастай где попало!..

Разомкну зимы бесконечной браслеты, утоплю в земляном нутре Марьивановского колодца ночные с изморозью перстни, разорву витое шнурово дней синей тоски с крестом черных дорог и неизбывность вечного Круга: прости-прощай, Отопительный Сезон! Рассчитаюсь с тобой, княгиня Зима, — жалко мне, что ли, твоих детей: Декабря с Январем, твою мать-старуху Осень? Наставлю намагниченный ствол в фрамугу приоткрытого окна со второго этажа светелки… Поклоненьем Волхвов в Снегопаде, вот твои ведра тяжелой ионной воды, вот палевые декорации рассвета…

…так шел мой железный солдатик мушки по распадкам ног ее и каменистым кручам коленей, бедрам просторным, как весенняя песня табунщика, тайной курчавости укромного конопляного клинышка до покатой смуглости живота, до ложбинки партизанского аэродромчика меж двух островерхих условных Фудзиям, где взлетает серебристый самолетик одномоторного крестика… О женщина! Ты — моя Верхняя Березовка! От кончиков пальцев Стрелки до подмышечных впадин Кулаковских дач и пионерлагеря «Салют» люблю тебя и вижу приближенно-телескопически все светлые ковыльки волосков, вулканические пупырышки озноба кожи — пусть все затмила алмазная россыпь дождей! — Я понял симметрично пройденный путь, вот она — ЛИНИЯ, вот оно — ЗИМЫ ЗОЛОТОЕ СЕЧЕНИЕ, ВСЕМИРНЫЙ ЗНАК ИНЬ-ЯНЬ: да и нет, чет и нечет, лед и пламень, «М» и «Ж», небесное и земное… Так застыл весь мир на весу моего пальца, сохраняя упругую взрывчатость спринтера спускового механизма, и я подумал: вот — миг, равный Вечности, секунда веков, вздох прожитой жизни, — пусть лают собаки, а автобусы уходят без расписания, а на остановках тянутся друг к другу все жители печали, беглые марсиане, потусторонние зеки, бодрые старухи-ориентировщицы на местности и смурные лыжные туристы-колдуны…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
1 ... 77 78 79 80 81 82 83 84 85 ... 160
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Время покупать черные перстни - Александр Борянский бесплатно.
Похожие на Время покупать черные перстни - Александр Борянский книги

Оставить комментарий