Смешенье - Нил Стивенсон

– Ты кем себя вообразил, Боб? Героем из дрянной книжонки? Не видишь, что джентльмен в доспехе и фехтует так, как тебе ни в жисть не научиться?

– Теперь я всё это отлично вижу, Тит.

Покуда Тиг распекал Боба, Апнор поднял рапиру и теперь, держа её в левой руке, боком придвигался к ирландцу.

– Эй, Тиг, левой он орудует не хуже, чем правой!

– Боб! Ты разом и переоцениваешь его, и недооцениваешь! Фехтовальщик он умелый, знамо дело, но по большому счёту всё равно дрочила, тычущий в потёмках кочергой.

К этому времени Апнор подошёл футов па восемь. Тиг подбросил древко, поймал его двумя руками за конец, со стоном размахнулся и ударом вбок повалил Апнора на землю. Toт попытался было ухватиться за шест, нависший над его лицом, по стальная кираса, теперь сильно погнутая на боку, сковывала движения. Тиг отвёл древко, перехватил его посередине и нанёс серию быстрых ударов комлем, время от времени перемежая тычки могучим замахом. Слышались металлический лязг и крики Апнора.

В промежутках Тиг обращал к Бобу следующие мысли и житейские наблюдения:

– Пора бы уже остепениться, Боб. Чего учудил! Так оконфузиться перед мальчишками! Нельзя играть с господами, но ихним господским правилам – непременно проиграешь! Неча с таким дуэли разводить. Берёшь хорошую палку и дубасишь его, пока не околеет. Вот так. Видите, ребята?

– Да, дядя Тиг! – ответили разом два голоса.

Боб поглядел на другую сторону ручья и увидел двух белобрысых мальчишек, державших под уздцы по лошади. Один (кажется, Джимми) держал ту, на которой приехал Боб, другой (методом исключения – Дэнни) – лошадь знаменосца.

– Ну вот, – сказал Тип – Давай через ручей и отправляйся с ребятами.

– У меня пропорота печёнка.

– Тем более неча балабонить. Если не истечёшь кровью до смерти, через несколько недель будешь на ногах. Печёнка чудесно заживает, если остальное тело живое. Поверь ирландцу.

Боб опустился на четвереньки, затем подобрал под себя колени.Он слышал, как кровь капает на землю. Однако она всего лишь капала, а не лилась струёй и тем более не била толчками. Увидь он солдата с такой раной, подумал бы, что тот, скорее всего, выживет,если только рану чем-нибудь заткнуть, чтобы остановить кровотечение. Апнор сказал правду: если Боб и умрёт, то лишь от того, что рана воспалится.

– Я не прошу тебя идти. Поедешь на одной лошади, ребята вместе на другой.

– А ты?

– Мне, Боб, дорога по ручью в болото. Заберу мушкет с одного из англичан, кого сегодня убил, и подамся в леса. – Глаза у Тига увлажнились, он запрокинул голову и шмыгнул носом. – Иди-иди, у нас обоих нет лишнего времени.

– Я поставлю в Лондоне памятник, – пообещал Боб и медленно поднялся на ноги. Сознание он не потерял.

– Мне? Нё позволят!

– Апнору. – Боб, пошатываясь, прошёл мимо измочаленного графа и ногой столкнул рапиру в ручей. – Прекрасную статую, на которой он будет в точности как сейчас, с табличкой: «Луи Англси, графу Апнорскому, лучшему фехтовальщику Англии, которого ирландец до смерти забил палкой».

Тиг некоторое время раздумывал, потом кивнул.

– В Коннахте, – добавил он.

– В Коннахте, – согласился Боб и поглядел на ручей, который казался не уже Шаннона. Однако по другую сторону ждали мальчишки – Джековы, а теперь и Бобовы, поскольку по всему выходило, что своих детей у него не будет. Тиг хорошенько двинул его под зад, и Боб, перелетев через воду, больно ударился о землю. К тому времени, как он встал и обернулся, чтобы поблагодарить Тига Партри, того уже рядом не было.

Стог сена , Сен – Мало , Франция

9 апреля 1692

…Ум в себе

Обрёл свое пространство и создать

В себе из Рая – Ад и Рай из Ада

Он может. [25]

Мильтон,

«Потерянный рай»

– Вот так, наверное, и распространяется сифилис – малые вроде меня, сегодня они здесь, завтра – там.

– Ну, Боб! Ещё никто не говорил мне ничего столь романтичного!

– Не знаю, что вы думали услышать, трахая на сене старого сержанта.

– Зашнуруй меня обратно.

– Не уберёте ли волосы? Вот, так лучше.

– …

– …скучное занятие, правда?

– Хватит ворчать.

– Я не ворчу. Но его можно было и не снимать.

– Да. И чулки. А ты мог остаться в штанах и башмаках и заниматься этим стоя. Но мне, чтобы получить удовольствие, нужна некоторая раскрепощённость, которую я ощущаю, только сбросив одежду.

– Достаточно туго?

– Вполне… по той же причине, Боб, я прекрасно обошлась бы без рассуждений о сифилисе и о том, как он распространяется.

– У меня его нет. Я долгие годы ни с кем не спал.

– И у меня нет. Я тоже долгие годы ни с кем не спала.

– Это как? Вы сказали, что у вас полугодовалый младенец.

– В прошлую встречу. Сейчас ему уже семь месяцев.

– Ладно, пусть семь, но как же вы говорите, будто долгие годы ни с кем не спали?

– Сожительство с мужем я полностью исключаю из рассмотрения.

– Я бы сказал, что это значительная поправка.

– Не сказал бы, если бы когда-нибудь сношался с Этьенном де Лавардаком, герцогом д'Аркашоном.

– Как-то не доводилось, мадам.

– Или доводилось, а ты забыл. Так или иначе, в последнее время он снова со мной это проделывает.

– В последнее время… Вы хотите сказать, что был перерыв после номера второго, а сейчас он нацелился на третьего?

– Для него это номера первый и второй соответственно. Первый, незаконный – ноль, то есть не существует.

– Незаконный – это тот, который был грудным, когда меня отправили в Дандолк, а вас притащили в Дюнкерк?

– Да. А что?

– Просто пытаюсь освежить память, сударыня. Нет надобности так напрягать спину. Ну вот, теперь стало слишком свободно, придётся перешнуровывать заново.

– Не надо. Просто начни застёгивать корсет.

– Боюсь, он немного порвался.

– Я велю зашить. Ну же, быстрей. Я боюсь, что нас обнаружат.

– Не беспокойтесь, я же голый.

– Чем это лучше?

– Если я буду молчать, то сойду за французского дворянина. Все в страхе разбегутся.

– Особенно когда увидят твои шрамы. Они весьма живописны.

– Вы бы так не говорили, если бы представляли себе, как они достаются: всю эту боль, беспомощность, когда месяцами исходишь гноем и не знаешь, будешь ли через минуту жить или умрёшь.

– Ты забываешь, что я родила двоих.

– Пардон. Таким образом, вы вернули меня к прежней теме.

– Какой теме?

– Вы никогда не говорите о незаконном.

– Из чего ты мог бы сделать вывод, что я не хочу о нем разговаривать.

– Я просто задаю вежливые вопросы, принятые между родителями.

– Как поживают Джековы сыновья?

– Джимми и Дэнни растут в полку, как их отец и дядя. Если они не шкодят и не отлынивают от дела (что маловероятно), то сейчас чистят картошку в нашем лагере под Шербуром.

– Они догадываются, что ты шпионишь для Мальборо?

– Какой невежливый вопрос, госпожа герцогиня! Я вовсе не уверен, что шпионю. Ещё не решил, как быть. Никаких донесений ему пока не переправлял.

– Ну, когда решишься, можешь передать их через меня.

– Если решусь.

– Решишься обязательно. Ведь намечается вторжение в Англию, верно?

– Когда ирландские и французские полки весной передислоцируются в самую восточную часть страны и встают лагерем, начинаешь предполагать нечто подобное.

– Ты не сможешь этого допустить. Ты известишь Мальборо.

– Он в опале. Он и его жена с её бесконечными кознями не угодили Вильгельму и Марии. Ему пришлось продать все свои офицерские патенты. Теперь он никто.

– Да, и об этом говорят во всех версальских салонах. Но если французы высадятся в Англии, ему немедленно дадут полк, и ты в этот полк запишешься.

– Раз вы сами всё так хорошо знаете, мадам, буду считать, что ответил на ваши вопросы, и попробую задать встречный: догадывается ли герцог д'Аркашон, что вы – шпионка?

– Ты ошибаешься. Когда-то я шпионила для Англии, теперь – для себя.

– А. Ясно. То есть, если мы пересечём Ла-Манш, вы хотели бы знать об этом для своих целей.

– Ты сказал «для своих целей» так, будто у меня одной в целом свете есть свои цели.

– Ладно, ладно. Чёртова уйма пуговиц, а?

– Ты не жаловался, когда расстёгивал их десять минут назад.

– Двадцать минут назад, мадам, если вы не хотите, чтобы я окончательно упал в собственных глазах! Десять минут, скажете тоже! Неужто я так торопился?

– Может быть, торопилась я.

– Хм… считается, что он бывает тороплив и нечуток, а она хотела бы растянуть.

– Ну, я и растянула его, сержант, когда осматривала на предмет французской болезни. И, надо сказать, далеко пришлось растягивать.