Ради тебя одной - Иосиф Гольман

Береславский полазил по сугробам, посмотрел на кроны елей – Велегуров не раз рассказывал про засады-«гнезда», – даже покричал Сереге, чтобы тот отозвался. Но, кроме эха, не отозвался никто.

Все это ужасно не нравилось Ефиму. С таким безразличием Глинского к собственной безопасности тот уже мог заказывать себе похороны.

– Серега! – еще раз заорал в темноту Береславский. – Не дури, Серега! – И напоследок, уже не криком, пригрозил: – Я буду все время с ним! Подстрелишь обоих, учти.

Это и был его единственный расчет. Быть все время рядом с мишенью. Каким бы ни был Велегуров снайпером, ручонки должны задрожать. Не станет же он стрелять в друга! Береславский был уверен в этом. Хотя прожить даже час – даже минуту! – под прицелом чудовищной винтовки ему чертовски не хотелось…

33. Велегуров, Глинский, Береславский

Урал

Я понял дьявольский замысел своего бывшего шефа сразу. Утро для господина Глинского началось в шесть часов.

Я же занял присмотренную ранее позицию на полтора часа раньше, но не обо мне речь.

Глинский выбежал во двор обтираться снегом, однако, даже если бы я захотел, снять его было бы трудно. И дело не в темноте: двор заливали светом мощные прожектора. А в моем любимом шефе, который, видимо, первый раз в жизни решил так рано встать. И мало того, опять же впервые, сделать зарядку. Я совсем обезумел, когда он, чтобы продлить «удовольствие», начал обтирать свой полноценный волосатый живот настоящим снегом! И все ради того, чтобы закрыть от меня мишень.

Это было абсолютно ясно. Полуголый гость, ухая от «счастья», крутился между Глинским и лесом – то есть между мишенью и снайпером, – наверняка вызывая искреннее изумление хозяина. Большая голова Ефима опять все верно продумала: я не стал бы стрелять в таких условиях – слишком велик риск попасть в своего, при его постоянных и бессистемных перемещениях.

Если бы не «заряженный» бассейн, я бы, может, и попытался улучить момент, но рисковать шефом совершенно не хотелось. К тому же это и ни к чему: чуть раньше, чуть позже – какая разница?

Так они кувыркались минут пятнадцать, после чего ушли в дом. Наверное, завтракать. Потом зажегся свет в кабинете Глинского – правда, из-за темных штор совершенно безопасно для последнего: фигура не просвечивала. А Береславский опять меня удивил.

Он выбежал из ворот и, довольно верно выбрав направление, начал… звать меня! Сначала тихо, потом все громче!

Мое сердце накрылось теплой волной. Ведь вполне мог меня сдать, избавившись от лишних неприятностей. Нет, прикрывает своим толстым животом мою мишень. На мгновение захотелось спуститься к нему, бросив в «гнезде» винтовку, и уехать вместе. В его теплой «Ауди». Домой.

Но – только на мгновение. Потому что дома у меня нет и, стало быть, ехать мне некуда.

Я уже понял, что стрелять во дворе Ефим Аркадьевич не даст. Но вряд ли он догадается «разрядить» бассейн. А секунды тикали неостановимо.

На моих «командирских» – не тех, что на всех лотках, а настоящих, с гарантированной точностью хода, – было семь часов ровно по местному времени – я перевел стрелки сразу, как приехал, чтобы исключить любую вероятность случайной ошибки.

До часа «Х» оставалось ровно пятнадцать минут. Самого тяжелого ожидания.

Неожиданно в бассейне, стоявшем сбоку основного здания, включился свет. Что бы это значило? О пунктуальности господина Глинского аборигены слагали легенды.

Потом сообразил, что, возможно, сегодня будут хоронить его товарища, убиенного мною. Вот и выгадывает четверть часа.

Действительность превзошла все мои ожидания. Я чуть не застонал. В зал с ванной бассейна вошел… мальчишка! Не нужно быть особо мудрым, чтобы понять: пацан – сын Глинского.

Я не опасался убить ребенка: все в один голос говорили, что он панически боится воды. Но на его глазах электрические судороги скрутят его папашу!

Надо было что-то придумывать. А в голове метались лишь обрывки мыслей. И – слабая надежда, что щенок все-таки уйдет.

Но щенок вовсе и не думал уходить. Более того, он подошел к бортику и долго смотрел на воду.

Потом – о господи! – начал медленно раздеваться!

– Что же ты делаешь, сволочь! – вслух закричал я. Мы ведь так не договаривались! Это ведь не он, а его отец отнял у меня Алю. Я не охочусь на мальчишек!

Я, как загипнотизированный педофил, беззвучно и бездвижно, наблюдал за его раздеванием. Мальчишка медленно снимал вещь за вещью – благо надето на нем оказалось достаточно – и очень аккуратно складывал снятое на спинку притащенного им из-за выгородки высокого стула. Я отдавал себе отчет, что еще полминуты – ну минута, – и он прыгнет в воду. Или сойдет по ступенькам.

Наверное, он что-то хотел доказать отцу или самому себе. Но докажет только мне. И только то, что я и так знаю: время от времени я убиваю детей.

Он снял последний носок. Осталась только майка, вряд ли он станет купаться без плавок. А значит, у меня пять, от силы десять секунд.

Мышечное бессилие прошло. Голова, хоть и поздно, заработала. Палыч говорил про электроввод на крыше бассейна. Вот он, щиток, хорошо освещенный прожектором. Чуть ниже моего «гнезда».

Не так уж и далеко. Но нет никакой гарантии, что в щитке я попаду в жизненно важную деталь. По крайней мере с первого или со второго выстрела. Да больше просто и не успею.

Значит, надо стрелять в изолятор. Это не просто изолятор. Это какой-то хитрый, со встроенной силовой электроникой и сделанный из особого стекла вакуумный герморазъем, обеспечивающий полную электробезопасность монтажников и обслуживающего персонала: раз обжегшись на молоке, хозяин коттеджа дул и на воду.

Диаметр цели – максимум сантиметров двенадцать. И самое поганое – герморазъем не очень хорошо освещен: на него бросает узкие тени большая антенна на крыше коттеджа.

Я весь слился с винтовкой. Несмотря на мороз, лицо вспотело. Пацан у бассейна был уже без майки. Через свои тринадцать крат я отчетливо видел его щуплые ключицы. Мальчик медленно направился к трапу. Подошел. Взялся за перила. Значит, второго выстрела не будет.

Я никогда не был так напряжен! Я напрягся так, что мозг стал просто расходным материалом. Я – не возражал. Пусть – только один выстрел. Но – в цель. Потом – хоть потоп.

Мальчишка, как в замедленной съемке, шагнул вперед, а мой мозг, в последнем порыве, соединил зримым лучом расстояние от среза ствола до проклятого отблескивающего герморазъема.

Я затаил дыхание и плавно нажал на спуск.

Мне не нужен был контрольный осмотр мишени. Я знал, что попал. Знал, хотя не видел. Да и что я мог видеть, теряя сознание и скатываясь по ветвям вниз? Но в эти краткие мгновения мне было спокойно.

Этот мальчик списка не пополнил.

Береславский, Глинский

Когда погас свет и громко закричал Вадька, Береславский рванулся на крик, с ужасом поняв, что Велегуров снова убил ребенка.

Он так бежал, что, несмотря на свои килограммы, опередил даже Глинского.

Вадька был абсолютно цел и невредим. Только сильно напуган.

– Я хотел искупаться, – всхлипывал он в руках Ефима. – Вдруг – выстрел, и свет погас. Он стрелял в меня, да?

– Нет, малыш, – ответил едва успевший перевести дух гость. – Если бы он стрелял в тебя, он бы в тебя и попал.

Глинский, услышав слова Ефима, мгновенно выключил прихваченный с собой мощный фонарик.

– Вы думаете, это он? – спросил гостя хозяин.

– Не сомневаюсь.

– Что он хотел этим сказать? Что за странное покушение?

– Пока не знаю. Но похоже, у него изменились планы. В бассейне был только Вадька?

– Да. В доме вообще только мы трое. С сегодняшнего дня я снял всю охрану. Ефим Аркадьевич, мне надо срочно эвакуировать сына. Вы сможете его вывезти? Он ведь не станет стрелять в вас.

– Думаю, он уже ни в кого не станет стрелять, – задумчиво ответил Береславский. – На всякий случай побудьте с Вадькой здесь. В темноте.

– Мне бы не хотелось прятаться, – с достоинством сказал Глинский. – Речь идет только о сыне.

– Я прошу у вас полчаса. Тридцать минут. Всего-навсего. Вы дадите мне их?

– Ладно, – сдался Николай Мефодьевич.

Ефим, на ходу одевшись, выбежал на улицу. Входного отверстия от пули в стеклах не было, и он, вооруженный фонарем хозяина, искал стрелка по наитию.

– Сере-о-га! – не боясь сорвать голос, вопил Береславский. – Се-е-рый!

Никто не отзывался.

Тем не менее ему понадобилось не больше оговоренного срока, чтобы найти лежащего в беспамятстве, обездвиженного Велегурова.

– Серега, очнись! – орал Ефим Аркадьевич, хлопая друга по щекам и смачивая лоб снегом. Никакого эффекта.

Потеряв терпение и опасаясь, что промедление погубит Сергея, он неловко подхватил тело. Пятясь задом и задыхаясь от тяжести, Ефим, непривычный к физическим упражнениям, медленно и упорно тащил Велегурова к дому.

Это было непросто. Ноги Сергея оставляли в глубоком снегу два неровных следа. На дороге стало чуть легче. Особенно когда к ним подбежал не сдержавший своего слова Глинский.