Открывая Москву. Прогулки по самым красивым московским зданиям - Александр Анатольевич Васькин

ушел безвозвратно», - вспоминала дочь писателя Александра.

Широкое гостеприимство князя, о котором свидетельствует академик Богословский, иногда обходилось Долгорукову действительно слишком дорого. Если верить Владимиру Гиляровскому, на торжественных приемах и блестящих балах в генерал-губернаторском особняке на Тверской улице появлялись не только должностные лица.

Светское общество, состоящее из усыпанных бриллиантами великосветских дам и их мужей в блестящих мундирах, разбавлялось (в немалой степени) замоскворецкими миллионерами банкирами, ростовщиками и даже скупщиками краденого и содержателями разбойничьих притонов. Это были своего рода новые русские того времени, причем всех мастей.

Они приходили на балы в мундирах благотворительных обществ, купленных за пожертвования, а некоторые - при чинах и званиях. «Подъезжает в день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков в белых штанах и расшитом “благотворительном” мундире “штатского генерала”, входит в вестибюль, сбрасывает на руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу, поднимается по лестнице в толпе дам и почетных гостей. А пристав, бывший гвардейский офицер, принужден ему ответить, взяв под козырек, как гостю генерал-губернатора и казначею благотворительного общества, состоящего под высочайшим покровительством. Ну как же после этого пристав может составить протокол на содержателя разбойничьего притона “Каторга”, трактира на Хитровом рынке?!

Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и обделывались разные делишки, а благодушный “хозяин столицы”, как тогда звали Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не нужно было видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам.

Сам князь, старый холостяк, жил царьком, любил всякие торжества, на которых представительствовал. В известные дни принимал у себя просителей и жалобщиков, которые, конечно, профильтровывались чиновниками, заблаговременно докладывавшими князю, кто и зачем пришел, и характеризовавшими по-своему личность просителя. Впрочем, люди, знакомые князю, имели доступ к нему в кабинет, где он и выслушивал их один и отдавал приказания чиновникам, как поступить, но скоро все забывал, и не всегда его приказания исполнялись», - пишет Гиляровский.

Всего лишь несколько ярких штрихов к портрету Долгорукова - но насколько же они меняют идеальный, вылизанный биографами портрет князя. Вот и история о том, как знаменитый аферист Шпеер, вхожий на балы к генерал-губернатору под видом богатого помещика, продал особняк на Тверской английскому лорду. «Шпеер. при первом же знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него на приеме, в кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду. Князь разрешил, и на другой день Шпеер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника, весь дом, двор и даже конюшни и лошадей. Чиновник молчаливо присутствовал, так как ничего не понимал по-английски. Дня через два, когда Долгоруков отсутствовал, у подъезда дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами, следом за ней в карете приехал лорд со своим секретарем-англичанином и приказал вносить вещи прямо в кабинет князя...

Англичанин скандалил и доказывал, что это его собственный дом, что он купил его у владельца, дворянина Шпеера, за 100 тысяч рублей со всем инвентарем и приехал в нем жить. В доказательство представил купчую крепость, заверенную у нотариуса, по которой и деньги уплатил сполна. Это мошенничество Шпеера не разбиралось в суде, о нем умолчали, и как разделались с англичанином - осталось неизвестным. Выяснилось, что на 2-й Ямской улице была устроена на один день фальшивая контора нотариуса, где и произошла продажа дома».

Долгоруков был поражен ловкостью Шпеера, оказавшегося, к его удивлению, не богатым помещиком, а атаманом промышлявшей в Москве в 1870-х годах шайки «червонных валетов». После этого неприятного случая шайку поймали, но главарь ушел безнаказанным. Удар по репутации «хозяина» Москвы был таким сильным, что Долгоруков взял слово с фельетониста Пастухова, как-то пронюхавшего об этой истории, держать язык за зубами. Зубы у Пастухова оказались не такими крепкими.

Гиляровский объясняет факт неподкупности Долгорукова тем, что деньги ему не нужны были вовсе. Ведь в отличие от одного из своих предшественников, графа Закревского, красавицы жены, как и необходимости удовлетворять запросы ее любовников, Долгоруков не имел. В карты князь тоже не играл. Все, что нужно - благоволение двора и уважение москвичей, - было у него в достатке.

А в том, что главными приводными ремнями к концу градоначальства старого князя стали начальник секретного отделения его канцелярии П. М. Хотинский (через которого «можно было умелому и денежному человеку сделать все») и бессменный камердинер Григорий Иванович Вельтищев, не было ничего странного. У Закревского тоже был всесильный камердинер.

Одним из тех московских богатеев, дружбой с которым Гиляровский попрекает Долгорукова, был банкир Лазарь Поляков - видная фигура в московских деловых кругах. Он являлся не только главой ряда российских банков и крупных предприятий, но и финансистом строительства российских железных дорог, а также благотворителем, жертвовавшим деньги на Румянцевский музей и Музей изящных искусств. Поляков был частым гостем на балах в доме генерал-губернатора на Тверской, благодаря чему долгое время и после смерти Долгорукова его злопыхатели говорили, что князь чуть ли был не на содержании у банкира. Дескать, откуда Долгорукову было взять столько средств на шикарные балы, если сам он денег не считал, а потому и привлек Полякова.

И вот что интересно, уже много лет спустя Александр Солженицын также обвинял Долгорукова в нечистоплотности по причине его благосклонного отношения к Полякову, с которым князь Долгоруков вел дружбу и который, как утверждали злые языки, открыл ему в своем земельном банке текущий счет на любую сумму, а потому на банкира сыпались из года в год всякие почести и отличия.

Солженицын пишет, что Долгоруков был чуть ли не прикормлен Поляковым, так как «он отдал все свое состояние зятю, между тем любил и пожить широко, да и благотворить щедрой рукой». Влияние Полякова якобы проявлялось в том, что в Московской губернии Долгоруковым для него была создана благоприятная среда. Владея Московским земельным банком, в условиях отсутствия конкурентов он получал максимальную выгоду от того, что «не было дворянина-земледельца, который бы не закладывал свое имение», в итоге эти дворяне становились в «некоторую зависимость от банка». И на все это московский генерал-губернатор смотрел сквозь пальцы.

В итоге Солженицын делает такой вывод: «В. А. Долгоруков был весьма покровительствен к приезду и экономической деятельности евреев в Москве. Ключом к тому, очевидно, был ведущий банкир Москвы Лазарь Соломонович Поляков».

Трудно согласиться с таким радикальным выводом писателя, ибо Долгоруков был открыт для представителей всех конфессий Москвы. И потому свои поздравления князю на его очередные юбилеи присылали не только