На солнце и в тени - Марк Хелприн

В восемь часов, согласно его все еще шедшим, несмотря на размывшийся циферблат, часам, он покинул то, осталось от «Уинабаута», и сначала отчасти шел по спасшей его отмели, отчасти плыл над нею, а затем нашел глубокую воду и кролем пустился в медленный, двухчасовой путь к бухте Напиг.

Если он туда доберется, то зароется в дюну и уснет, а когда проснется, пойдет к шоссе, а затем в Ист-Хэмптон, где из многих людей, которых он знал, кто-нибудь да окажется дома, несмотря на время года и шторм. У него не было ничего, кроме одежды, ни обуви, ни носков, которые море сняло так же легко, как многоопытные и ласковые руки матери сбрасывают ботинки и носочки с ножек двухлетнего ребенка. В холодных и сухих дюнах ему приснится пруд на острове, залитый лунным светом, теплый и покрытый рябью от ветра.

30. Филемон и Бавкида[97]

Кэтрин стала такой ранимой, что родители в ее присутствии старались быть чрезвычайно осторожны. Они воздерживались от разговоров, а если говорили, переглядывались и так тщательно подбирали слова, словно разряжали неразорвавшиеся снаряды. Чем церемоннее они к ней относились, тем хрупче она казалась, пока они, осознав это, не стали безуспешно делать вид, будто ничего не изменилось. Но изменения были. Паузы в разговоре сделались дольше, речь возобновлялась резче, завершения звучали неестественнее, атмосфера все время ощущалась натянутой. Неразрешимая проблема, проблема несправедливости, подтачивающей человеческое сердце, грозила ее преобразовать. Вынужденная меняться, она очень этого не хотела, но, охваченная горем и гневом, могла только следить за тем, что происходит. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что она сердится на людей, которых любит, но дело было лишь в том, что, ополчаясь на врагов, она не могла их достигнуть, из-за чего ее разочарование находило свою цель среди тех, кто был к ней ближе всего.

Сначала в ту субботу она не хотела выезжать в доки Монтока, чтобы закупить провизию на приходящих судах. «Почему бы тебе не отправить его?» – подразумевая Гарри, спросила она у отца, который, вместо того чтобы выбранить ее за поразительную грубость, терпеливо сообщил, что они с Эвелин поедут и что неплохо будет выбраться из дома в дождливый день. В Ист-Хэмптоне штормовые дни переживали за игрой в карты при электрическом свете, а ближе к вечеру дороги заполнялись беспокойными людьми, которым так хотелось взглянуть на витрины магазинов, словно от этого зависело спасение их душ.

Гарри слишком любил Кэтрин, чтобы обидеться на то, что она упомянула о нем словно о нелюбимом слуге или не вызывающем доверия незнакомце.

– Почему бы тебе не поехать? – спросил он. – С Монтокской дороги можно полюбоваться штормовыми волнами.

– Прогуляться и посмотреть на волны мы можем и здесь, – тоном, который был отчасти воинственным, но отчасти призывал заключить ее в объятия, ответила она.

Он не терял здравомыслия.

– С высоты это выглядит гораздо более интересно и драматично.

Ему не следовало говорить «драматично». Билли и Эвелин поморщились.

– Шторм закончился, – заявила Кэтрин.

– Но на океанском побережье, – ответил Гарри, стараясь не выглядеть спорщиком (что было почти как идти по мосту из яичной скорлупы), – самые высокие волны зарождаются далеко в море и приходят после шторма. Они как раз достигнут своего пика, и на них можно будет смотреть, зная, что теперь они могут только убывать.

– Да, – сказал Билли, – к тому же из «Роллс-Ройса», где тебе будет очень удобно.

Из окон этой машины она видела слишком много замечательных вещей, чтобы не поехать, и, объявив, что едет, она показалась ближе к прежней себе.

– Не хочу омаров, – сказала она. – Хочу чего-нибудь более ободряющего.

– Омар не ободряет? – спросил Билли. – Наверное, нет, если колотить им кого-нибудь по лицу.

– Омар для триумфа, для тех, у кого нет забот. Я бы предпочла какой-нибудь суп и булочки.

– А, – сказал Билли. – Понимаю. – На самом деле он ничего не понимал.

– Конечно, – добавила Эвелин, понимая, как просто будет сделать то, чего хочет дочь.

У Хизер-Хиллз волны опять стали кавалерией, выступающей против мира суши одной галопирующей белой цепью за другой, атакуя пляжи, которые каким-то образам оставались нетронутыми. Вода в заливе была сравнительно спокойна, и рыбаки, руководствуясь привычкой и необходимостью, вышли в него до окончания шторма, наживляя меньшие крючки и волоча меньше сетей.

В доках казалось, что между Кэтрин и этими рыбаками существует некая связь, которую Гарри, недавно пришедший с войны, очень хорошо понимал. Он не ревновал из-за ее любви к ним и не тревожился из-за их любви к ней, ибо это было чем-то сверкающим и чистым, что у него на глазах заставляло огрубелых солдат почитать женскую красоту, к которой они неправильно относились и которую неправильно истолковывали всю свою жизнь, – и, вероятно, вернулись к прежним взглядам, когда завершились их лишения. Кэтрин всегда понимала трудности рыбаков, всегда была к ним добра, но теперь это было глубже, словно она сидела с ними в их лодках или ждала их дома вместе с их детьми.

Билли купил рыбы, и они поехали обратно. Она была спокойна и молчалива. Слегка моросило. Либо опустились сумерки, либо плотные тучи создавали иллюзию вечернего света. Билли выключил фары, и одновременно с этим Эвелин подалась вперед и включила радио. Дальний конец Лонг-Айленда выдавался далеко в море, не было ни холмов, ни гор, чтобы мешать прохождению радиосигналов, с которыми, однако, возбужденная штормом атмосфера обходилась как ветер с выскользнувшими из рук воздушными шариками. Станция в Чикаго то появлялась, то угасала, пока ее призрачный танец за теплым желтым светом шкалы настойки не исчез окончательно. Затем машина чудесным образом наполнилась французской речью. «Монреаль», – немного послушав, сказал Билли, разочарованный тем, что трансляция шла не из-за океана. А затем Эвелин повернула верньер и остановила подсвеченный ползунок на мощной нью-йоркской станции, и зазвучал скрипичный концерт Бетховена ре мажор, прерываемый одиночными потрескиваниями помех из-за молний далеко в море.

Инстинктивно, как пилот, проверяющий показания приборов, Билли устремил взгляд на указатель настройки, чтобы увидеть номер станции. Он был хорошим водителем и до этого смотрел вперед. Длинная, прямая дорога была пуста, насколько хватало глаз, а огни он заметил бы за милю. Ему было удобно, и он был расслаблен, как всякий, кто едет по прямой и пустой дороге даже в сумерках. Билли был единственным, кто не смог определить музыку почти мгновенно – Кэтрин для этого хватило двух тактов, – и, пока он щурился и слушал, пытаясь уловить рисунок мелодии и характерное использование инструментов, машина сдвигалась к обочине. Это была очень большая машина, и, хотя ее правые колеса еще не касались песчаного ската обочины, корпус успел зайти на шесть дюймов в то пространство, где ему быть не полагалось.

Эвелин схватилась за руль и вывернула «Роллс-Ройс» на дорогу, чтобы не наехать на темную фигуру человека, шедшего по обочине, которого они чуть не задавили. Он вряд ли смог бы их услышать. Дул сильный ветер, а большой двигатель «Роллс-Ройса», когда ему не приходилось напрягаться, работал чрезвычайно тихо.

– Сукин сын! – вскричал Билли, возвращая автомобиль на его полосу, меж тем как адреналин пульсировал в нем так, чтобы он слышал каждую ноту, приносимую радиоволнами. – Так и знал, что это Бетховен. Какого черта этот сукин сын вот так прется по дороге?

– Мы почти съехали с дороги, папа, – строго сказала Кэтрин.

– Но не съехали же, – ответил Билли. – Не съехали. Никто не ходит прямо на дороге, где можно попасть под машину. – Билли ожидал, что мужчины и женщины разделятся в этой дискуссии, и ждал поддержки от Гарри, но Гарри обернулся на сиденье и смотрел в заднее окно.

– Остановите, – приказал Гарри.

– Ради бога, Билли, ты его ударил, – заявила Эвелин в панике.

– Нет. Я никого не задел. – Тем не менее он затормозил, как если бы задел, и машина остановилась. – Зачем останавливаться?

– У него китель Сто первой, – провозгласил Гарри. – И у него нет обуви.

Фигура едва виднелась в темноте и приближалась к ним походкой, которая из-за ветра с океана и дождя казалась угрожающей и приводила в замешательство. Билли нажал на газ, и автомобиль бесшумно вернулся на дорогу.

– Подождите! – крикнул Гарри, словно обращаясь к человеку снаружи.

– Что ты предлагаешь? – спросил Билли.

– Давайте его подвезем.

– Куда? Последний поезд уже ушел.

– В деревню.

– Его немедленно арестуют за бродяжничество.

– Может быть, он там кого-нибудь знает или сам там живет.

– Не важно, – сказал Билли. – Я не посажу его в машину. Я видел его в зеркале. Прости, но у него такой вид, будто он готов перерезать горло ради припасов из корзины для пикника.