На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Не важно, – сказал Билли. – Я не посажу его в машину. Я видел его в зеркале. Прости, но у него такой вид, будто он готов перерезать горло ради припасов из корзины для пикника.

– Но он из Сто первой, – сказал Гарри, понимая, что для других это вряд ли послужит весомым аргументом, тем более что это не было даже его собственным подразделением.

– Да хоть из Миллион десятой. Война закончилась. Ему следует устроиться на работу и обуваться.

– Война еще не закончилась, – сказал Гарри, – во всяком случае для него. И пройдет еще очень много времени, Билли, прежде чем это случится. Полтора года назад он сражался в Германии. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Этого мало, Гарри. Я не собираюсь рисковать своей семьей, подбирая на темной дороге какого-то чужака.

– Но он не чужак, – продолжал настаивать Гарри. Он знал, что это слабый довод, что надеть китель десантника может кто угодно.

– Мне очень жаль, Гарри, но для меня он именно чужак.

Билли нажал на газ, и вскоре они ехали в гору к Амагансетту, покинув область, подвергающуюся затоплениям, когда ураганы гонят море через дюны, соединяя его с Зундом. Там, в нескольких милях позади них, Джеймс Джордж Вандерлин продолжал идти в темноте прежним шагом.

Билли и Гарри никогда прежде не ссорились: Гарри всегда проявлял уважение не только к самому Билли, но и к его возрасту и к тому обстоятельству, что он доводится Кэтрин отцом, а Билли изо всех сил старался избегать бездумной и глупой тирании, которой так часто соблазняются тести. Но вместо того чтобы беспокоиться об отчуждении с Хейлами, Гарри тревожился о человеке, бредущем по пустынной дороге между морем и Зундом, тем более что дождь усиливался, а ветер становился все холоднее.

Хотя Кэтрин последнее время держалась довольно отчужденно, она его удивила. Явившись к дому у бассейна, куда ушел Гарри, чтобы дать Билли остыть, она сказала:

– С ним все будет в порядке. Он говорит дело, но все же я думаю об этом человеке. Год назад не стала бы, просто махнула бы на это рукой.

– Он – брат по оружию. Мы могли бы по крайней мере подвезти его в город и дать несколько долларов. Да, риск есть, но у него даже нет обуви. На его месте мог быть я.

– Почему бы тебе не привезти его сюда? – спросила – Кэтрин.

– Сюда?

– Накормить, одеть, предоставить кров, место для сна, дать немного денег, а потом отпустить восвояси.

– А вдруг он нас убьет?

– Хейлы не любят, когда их убивают во сне, – сказала она сухо, – поэтому Коупленд вернется к своей военной ипостаси и будет всю ночь стоять на страже, если этот тип покажется хоть чуточку опасным. Если нет, хватит и запертых дверей.

– Если твои родители узнают, они больше никогда не станут со мной разговаривать.

– Нет, станут, потому что это я придумала. Но они не узнают. Он переночует в доме у бассейна, а ты устроишься у меня.

– Терпеть не могу прятаться по углам.

Она посмотрела на него с немалым теплом.

– А мне это вроде как нравится, – сказала она, и после этого ничто не могло бы отвадить его в ту ночь от ее комнаты, где они станут заниматься любовью, словно в немом кино, только без фортепьянного сопровождения.

– Они услышат машину, – сказал Гарри. – Как мне его привезти? У нас есть полтора часа до ужина. За это время сходить за ним пешком я не успею. А если ужин закончится через два с половиной часа, считая с этой минуты, его там уже не будет. Может, его там и так уже нет, укрылся где-нибудь в дюнах.

– Пойдем со мной, – сказала она. – Я тебе кое-что покажу.

Двигаясь как заговорщики, они быстро пересекли сад, невидимые из дома, светившегося под дождем. В гараже было темно и затхло, но автомобили, стоявшие аккуратным рядом, словно коровы в стойлах, пахли свежим воском и кожей. Кэтрин держала его за руку и медленно пробиралась на ощупь к задней стене, где потянула белую фарфоровую ручку филенчатой двери. Это была одна из тех дверей, что всегда застревают, и чтобы открыть, их приходится дергать. Она щелкнула выключателем, и зажглась лампочка без абажура. Перед ними, среди заплесневелых бадминтонных сеток, удочек для ловли в прибое и спортивного инвентаря двадцатых и более отдаленных годов – лакированных индийских палиц, колец, механического коня, – стояли три французских велосипеда.

– Я его привезу.

Ветер еще нес остатки дождя, было холодно и темно, но под капающими деревьями Ферзер-лейн Гарри воспрял духом, направляясь к Монтокскому шоссе. Второй велосипед он вел рядом, левой рукой держа его за развилку руля. Иногда передние колеса двух велосипедов переставали следовать параллельно, но он выправлял их и ехал дальше. Велосипеды были массивными и тяжелыми – в мирное время на таких ездят почтальоны, а на войне их используют для доставки пакетов и боеприпасов.

Он катился по большому холму, спускавшемуся на восток от Амагансетта, в ушах у него свистел ветер, а справа едва слышались буруны. Ему нельзя было ни пропустить незнакомца, ни врезаться в него. Думая об этом человеке в кителе 101-й, без обуви, он видел самого себя в самую яркую пору своей жизни до Кэтрин. Возможно, у него будут основания опасаться бывшего солдата, если этот человек в самом деле является таковым, но Гарри, тем не менее, был солдатом из 82-й, идущим на помощь солдату из 101-й. В этом было что-то очень важное, чего он не мог отрицать и от чего не мог отказаться, сейчас не мог, потому что в нем до сих пор сидело, что поступать следует именно так, даже если это означает смерть.

Он почувствовал движение впереди, легкое завихрение в черноте, не исчезавшее и усиливавшееся, слабый проблеск, который десантник учится извлекать краем глаза практически из ничего, сознательно ослабляя сосредоточение и отвлекаясь от ожидания, что позволяло чему бы то ни было давать о себе знать сильнее, чем заранее составленный образ, накладываемый на зрение предубеждением. Через несколько секунд он проехал мимо Вандерлина.

Они почти не видели друг друга. Гарри развернул велосипеды кругом и подъехал сбоку. Он остановился, подал свободный велосипед на несколько футов вперед, а затем взглянул на Вандерлина с выражением, которое безошибочно угадывалось даже в темноте.

Вандерлин удивленно осмотрел велосипед и с идеальным произношением спросил:

– Pour moi?

– Oui, pour vous, – ответил Гарри, пораженный тем, что говорит по-французски в темноте на Монтокском шоссе.

– Merci bien, – сказал Вандерлин, садясь на велосипед. А потом, с некоторым удивлением, добавил: – Puis-je vous demander de m’aider? Pourriez-vous m’indiquer le chemin de Meudon?[98]

– Что? – спросил Гарри. – Вы француз? Вы что, переплыли Атлантику?

– Нет, но когда мне в последний раз предложили сесть на велосипед, к тому же на французский, я сказал в точности эти слова.

– Когда я в последний раз садился велосипед, – сказал ему Гарри, – я был в Голландии.

– Это был пароль, – сказал Вандерлин, – фраза-пароль. Я понял, что это тот человек, когда он сказал… что же он сказал? Он сказал: «Nathalie a vu ecraser sa maison par une enorme roche»[99]. Да.

– Натали видела, как ее дом раздавило огромной скалой?

– Разве у вас не было паролей?

– Были. Вроде «Банки масла» и «Сисек Бетти Грейбл»[100].

– Очень возвышенно.

Оба уже крутили педали.

– Я был в Восемьдесят второй. Не думал, что Сто первая была такой эрудированной.

– Не была. Они сбрасывали меня со своих «Дакот», но я проходил совсем по другому ведомству, хотя и носил их форму под одеждой.

– А, – сказал Гарри, – один из этих.

Вандерлин улыбнулся. Гарри по-прежнему не мог как следует разглядеть его лицо.

– А вы?

– Разведчик, – ответил Гарри.

– Какая удача. Теперь позвольте спросить, откуда, черт возьми, вы приехали с двумя велосипедами?

– Мы проезжали мимо вас на машине, чуть вас не сбили.

– Так это были вы. И куда мы едем?

– Мы едем, – сообщил ему Гарри, – в Амагансетт, а потом спустимся по Ферзер-лейн, чтобы раздобыть вам пару башмаков.

После того как они убрали велосипеды, Гарри провел Вандерлина через задний двор и теннисный корт к дому у бассейна, так что даже если бы Билли смотрел в окно и мог видеть в темноте, ничто не показалось бы ему неподобающим.

Вандерлин стоял между камином и французскими дверьми, с него слегка капало, китель десантника потемнел от дождя, карманы отчетливо оттопыривались, ремень свисал, орел на нашивке на плече, отмытый за часы, проведенные в соленой воде и под дождем, сиял белизной. Даже небритый и всклокоченный, он казался здоровым и сильным, а также расслабленным, хотя и стоял прямо, с военной выправкой.

Через час, приняв ванну и побрившись, высушив у огня одежду и аккуратно причесавшись, он совершенно непринужденно сидел у очага, избавившись от беспокойства благодаря пережитому шторму. Единственная несообразность состояла в том, что, поскольку у них с Гарри был разный размер обуви, он оставался в одних носках. Он был похож на генерала, но на его кителе не было ни знаков отличия, ни звания. В ожидании Гарри, который объяснил ему ситуацию и обещал принести ужин, он осматривал комнату и красиво освещенный дом по ту сторону бассейна, понимая, что тот, кто его спас, понятия не имеет о полудюжине домов в Ист-Хэмптоне и дюжине таких же в Саутгемптоне, куда Вандерлин мог пойти, чтобы сидеть у огня и рассказывать о своем приключении людям, которых знал всю свою жизнь. Это было к лучшему. Он был благодарен судьбе, что Гарри его не знал и до сих пор не знает, и испытывал восторг от того, что его приняли за какого-то обнищавшего франкоязычного бродягу.