Одиночество зверя - Пётр Самотарж

Лёшка помолчал слишком долго для безразличного выражения его лица, а потом сказал чуть отчуждённым голосом:

— Ты стала задавать ошибочные вопросы.

— Неправильными бывают только ответы, а любой вопрос всегда оправдан.

— Чепуха.

Лёшка отвернулся и стал смотреть в окно. Он не видел там ничего нового или интересного, просто не мог избавиться от наваждения. Его жизнь не доставляла ему оснований для жестоких разочарований или тяжёлой ненависти. Родители холили и лелеяли своего драгоценного сыночка и желали ему всяческого добра. Желали тоже всячески и никогда не скрывали от него своих чувств. Даже отец время от времени заговаривал об опасных увлечениях и угрозах неопытности. Стоило знакомой девушке зайти, даже не в гости, а на минутку — посмотреть его книги и выбрать нужную, и после её ухода родители учиняли библиофилу форменный допрос с пристрастием. Кто она, кто её родители, где она учится, каковы её планы? Чаще всего Лёшка просто не знал ответов и злился ещё больше. Его подозревают в страстности и роковом увлечении, а он думает лишь о философских проблемах.

Разумеется, желания юношу обуревали, и не только эротические. Рассказывать о них он не собирался, поскольку считал необходимым хранить сокровенную тайну. Он хотел, например, набить морду уличным хулиганам, которых всегда боялся, хотя с детства их нападениям не подвергался. В школьные годы у него периодически отбирали карманные деньги, и он отдавал их без сопротивления, обмирая от ужаса и стыда. Теперь на него просто не обращали внимания, но несколько раз он становился свидетелем хамства в метро и наблюдал за ним со стороны, застывая от старой мечты — одним ударом сбить с ног мерзавца.

Однажды летом он оказался в душном тамбуре электрички вместе с подозрительной компанией из троих полупьяных типов, но в переполненном поезде найти столь же удобное место не представлялось возможным, и он предпочёл сохранить опасное соседство — народу ведь было много. Как и следовало ожидать, компания в конце концов решила закурить, лениво матюкаясь в ответ на посыпавшиеся на них со всех сторон увещевания. Какой-то интеллигентный с виду мужчина принялся на них грозно орать, но на него они не обратили особого внимания и продолжали смолить свои цигарки. Лёшка уткнулся носом в книжку и изображал увлечение чтением, хотя в действительности внутри у него бурлило возмущение. Интеллигента никто не поддержал, он тоже замолчал, а победители перешучивались между собой по поводу скандала. В тот момент Лёшка хотел стать высоким и мускулистым, немногословным и угрожающе молчаливым. В мечтах он наносил короткие выверенные удары в подбородок и сбивал с ног хулиганьё, а последнему, испуганно зажавшемуся в угол, тихим голосом предлагал погасить окурок. Благодаря телевидению и книгам Лёшка теоретически представлял свой сокрушительный удар: перенести вес на правую ногу, шагнуть вперёд левой и правым кулаком, со всей силы, увеличив его мощь весом всего тела, нанести удар в нижнюю точку подбородка. Он представлял свой подвиг мысленно, бесполезно глядя на одну и ту же страницу книги и тайно кипя ненавистью, пока не вышел на своей остановке, надышавшись вместе со всеми сигаретным дымом.

Он ненавидел подобного рода шпану и считал совершенно бессмысленными все попытки переговоров и перевоспитания. Таких людей следует нещадно карать. Беседовать с ними следовало в детстве, теперь остаётся только делать зарубки на подкорке, выжигать клеймо в их памяти, воспитать рефлекс опасности. Даже они, даже втроём, могут схлопотать по морде в самом обыкновенном тамбуре, от пассажиров, а не от членов бойцового клуба.

Самочинные занятия психологией принесли Лёшке некоторые знания. В частности — каждый из ста не знакомых друг с другом людей, столкнувшись на улице со сплочённой компанией из троих подонков, воспринимает ситуацию как конфликт его одного против троих и предпочитает остаться в стороне. Поведение оправданно: он ведь не знает других людей на улице, а значит — не может рассчитывать на их помощь.

— Твои желания так неприличны? — засмеялась Наташа. — Ты даже стесняешься сказать о них вслух?

— Мои личные дела тебя совершенно не касаются.

— Если не касаются, почему бы тебе не рассказать о них? Вот, если бы они меня касались, тогда, разумеется, ты вынужден был бы о них помалкивать.

— Мир вокруг тебя не вертится. Мечты в большинстве случаев кажутся другим людям смешными — на то они и мечты. Желать осуществимого — глупо. Все хотят несбыточного и смешат окружающих своей откровенностью. И я не собираюсь тебе подставляться.

— Зачем же тогда завёл разговор о человеческой природе?

— Я его не заводил.

— Здрасьте, пожалуйста! А безвозмездная деятельность? Скажешь, не говорил? Может, я о ней разглагольствовала?

— Сказал и сказал. А ты начала о желаниях.

— Вот именно. Животные уж точно не мечтают и не желают фантастического.

— Откуда ты знаешь? Побывала у кого-то из них в голове? Собаки обладают разными характерами, у каждой из них меняется настроение. Может, они хотят несбыточного?

— Они просто любят своих людей и заботятся о них, даже самые маленькие и смешные тяфкалки.

— Они видят в людях источник пропитания и защищают их в целях самосохранения.

— Ты сумел побывать в голове большого количества собак?

— Нет, я просто здраво рассуждаю. Ты ведь завзятая собачница и не способна к трезвой оценке.

— Если хочешь знать, ненависть к собакам в сто раз хуже, потому что означает неспособность к добру.

— Ну конечно, все собачники относятся к людям хуже, чем к собакам.

— Ты вот обижаешься, но твои мечты настолько постыдны, что ты не можешь о них сказать.

Лёшка не считал свои мечты позорными — совсем наоборот, скромными. Он, например, хотел дождаться федеральных выборов, победителя которых все не знали бы заранее. Мечтал сидеть ночью перед телевизором, следить за специальными выпусками новостей с последними данными подсчёта голосов и слушать комментарии политических аналитиков о причинах побед и поражений различных партий, заслугах и просчётах их лидеров. Технически он мог заниматься этим уже сейчас, но не собирался, поскольку победа «Единой России» или Покровского всегда считалась предрешённой, а комментарии прокремлёвских аналитиков на федеральных телеканалах не вызывали у него ни малейшего интереса.

Желание простое и даже незамысловатое, для большинства людей — странное. Лёшка же видел в нём проявление обыкновенной гражданской добродетели — стремления к свободе. Растущий список официально запрещённых книг самим своим существованием его возмущал. Зачем запрещать «Mein kampf»? Русские не поверят в собственную недочеловечность, если прочтут одну или даже десять книг, воспевающих нацизм. Зато смогут легко распознать современных деятелей, ищущих популярности пением гимнов национальному превосходству. Ситуация осложнялась позицией партии — она считала запреты нацистской литературы недостаточно эффективными. Ну и что с того — на всех не угодишь. Никто не может приказать человеку думать так, а не иначе. Можно заставить молчать и держать собственное мнение при себе, но думать исключительно положенное не сможет никто, даже при наличии истового желания. Люди копят свои убеждения постепенно, по крупинке, в течение всей своей жизни — начинают со сказки о курочке-рябе, а заканчивают либо комиксами о суперменах, либо философскими и социально-политологическими томами. Стой над читателем с кнутом и раскалёнными щипцами, приказывай делать нужные тебе выводы из прочитанного, но добьёшься только обратного. Ему неизбежно вступит в голову: если этот палач думает так, я просто обязан думать иначе, если я порядочный человек. Мысль пробуждается суммой полученных знаний и перенятого опыта человечества. Преобладание зоологического рефлекса охраны собственной территории и стада от проникновения «чужих» означает принадлежность обладателя такого рода убеждений именно к стаду и территории, а не к человечеству. Носитель разума отличается от животного в первую очередь своей способностью подняться над биологическими инстинктами и увидеть мир целиком, во всей его сложности и неоднозначности, во всём величии и мелочности — то есть, способностью не брести понуро за красивой или аппетитной приманкой, а принимать решения, основанные на личных убеждениях. Любые формы и разновидности эгоизма и замкнутости в ограниченном предрассудками мирке приближают человека к животному.

Насилие — аргумент «против», а не «за», признание идейного поражения и бессилия переубедить словом. Так что же теперь — признавать торжество нацистской идеологии и затыкать рот её апологетам? Бояться — вдруг русских вдохновят требования их истребления и порабощения, и они выступят в поддержку нацистов на выборах? Не просто странно, а даже как-то противоестественно. Если же нацистскую идеологию школьники будут изучать по первоисточникам, любой из них сможет ткнуть в морду нашим доморощенным антисемитам и расистам страницу-другую из Розенберга и вежливо поинтересоваться причиной их схожести с лозунгами современных борцов за чистоту славянской крови.