Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Опять задумался о смысле жизни? — ехидно толкнула Наташа философа локтем в бок. — Дай человечеству пожить спокойно хоть пять минут.

— Просто думаю, о чём думается. Ты вот, например, знаешь, зачем Земле мировой Океан?

Наташа рассмеялась и шутливо пихнула собеседника в плечо. Она искренне сочла вопрос шуткой, хотя Лёшка задал его всерьёз. Проблема глобального потепления трогала лишь его разум, но не волновала. Холодок в груди вызывало зрелище бесконечности. Небо бесцеремонно и назойливо выставляло себя напоказ ежедневно, с утра до вечера, а вот океан царил вдалеке, способный упрятать глубоко под своей безбрежностью даже Джомолунгму, если бы мир вдруг перевернулся вверх тормашками. Космос с его безжизненностью, немыслимыми расстояниями и скоростями пугал и отталкивал, а вот наполненный фантастическими формами жизни океан привлекал. Даже непроглядная и холодная его глубина, озаряемая изредка неземным светом никогда не виденных человеком причудливых существ. Зачем упражнять фантазию измышлениями об инопланетянах, если наша родная планета таит от своих неразумных обитателей столько неведомого!

— Я серьёзно спрашиваю, чего ты толкаешься.

— Про океан серьёзно спрашиваешь?

— Про океан. Он тебя чем-то не устраивает?

— Ничего не имею против океана. Без него не было бы жизни. И морскую воду можно переливать людям вместо лимфы.

— Расскажи ещё об уровне солёности воды в разных океанах и проблемах загрязнения.

— Зачем я буду рассказывать, если ты и без меня всё прекрасно знаешь. Только я не поняла: тебя не волнует проблема загрязнения?

— Волнует, волнует. Я не о ней сейчас. И не о жизни. Я вообще. Можешь ты себе представить необъятное и бездонное?

— Всё познаётся в сравнении. В космосе вся наша планета — микроскопическая пылинка.

— Ты ведь не космос. Для тебя океан безбрежен. Я даже на Чёрном море всматривался в горизонт — хотел разглядеть турецкий берег. Хотя прекрасно понимал — ничего не увижу. Просто не мог поверить в расстояние. Вот куда я хочу — не к водопаду, а на Курильские острова или Камчатку. Лучше на острова — от Камчатки до противоположного берега сравнительно недалеко. Представляешь — безлюдье, пляж, ревут морские котики. И Океан!

— Подумаешь, вода и вода. Сам же сказал — и на Чёрном море другой берег не увидишь, так какая разница? Не всё ли тебе равно, как далеко находится то, чего ты не видишь?

— Далеко или близко — не так важно. Океан ведь не только величественный, он ещё и красивый. На Таити есть несколько дней в году, когда какие-то там водоросли поднимаются на поверхность и ночью светятся. Можно сидеть в темноте на пляже, потягивать коктейль через соломинку и любоваться мерцанием бескрайней водной равнины под звёздным небом.

— Откуда ты знаешь?

— Читал где-то или слышал. Не вспомню уже.

— Может, это вообще неправда?

— Ты очень хочешь, чтобы это была неправда?

— Нет, я только жду, когда ты прекратишь рассказывать сказки. Или ты не перестанешь?

— Конечно, нет! Ты ведь человек. Тебя тоже должно завораживать величие всемирного замысла.

— Меня настораживает величие твоего восторга. Можно подумать, ты всю жизнь провёл в подвале. Куда ни поверни голову — везде бесконечность, дался тебе этот океан.

Наташа спорила по привычке — она не могла вести себя иначе с Лёшкой. Любая его фраза вызывала в ней потребность возразить. То ли его безобидная внешность так на неё действовала, то ли она невольно считала себя взрослее и опытнее, а может — просто хотела держать его поблизости и не отпускать далеко. Куда же он уйдёт, не убедив её в своей неизбывной правоте. Он за ней не ухаживал — зачем ухаживать за дурнушкой? Просто в её присутствии чувствовал себя сильным, опытным и знающим человеком, стремился вовлечь её в свой собственный мир, где правили жажда открытий и честность. Разумеется, он не скажет ей всего, что думает, в том числе о ней (он ведь хорошо воспитан), но красноречиво промолчит. Стесняется выдать свои чувства, боится показаться смешным, не хочет проявить слабость. Они ведь все считают движения души знаком бессилия.

— Горный хребет на дне Атлантического океана — величайший на Земле, — продолжал Лёшка развивать идеи безграничья. Но люди его никогда не увидят — они вымрут задолго до того, как тот обнажится хотя бы цепью островов. Должна случиться глобальная катастрофа космических масштабов, другого пути нет.

— А тебе жизни без него нет?

— Нет, почему ты так упорно не соглашаешься? Из принципа? Крайне уязвимая позиция, хочу тебе сказать. Никогда не следует спорить ради спора — так люди постепенно теряют сами себя. Отрицая последовательно всё, что тебе говорят, ты в конечном счёте отречёшься от самой себя, потому что убеждения не могут состоять из отрицаний — надо хоть что-нибудь утверждать.

— Я многое утверждаю. Даже если не считать водопады, я, например, без малейших сомнений утверждаю: ты болтун, каких свет не видел. Сам себя послушай когда-нибудь. Можно подумать, ты мне открываешь вечные истины мироздания, а я отмахиваюсь. Я сказала, что люблю водопады, ты — океаны. Но меня твоё мнение не взволновало, а ты от моих слов пришёл в крайнее возбуждение и теперь взялся доказывать, что, не полюбив океан, я отрекусь от самой себя.

— Ты меня перевираешь.

— Да-да, не из-за океана. Если не стану впредь с тобой соглашаться, то потеряю себя.

— Да не со мной! Зачем ты выдумываешь? Если не научишься принимать чужое мнение, никогда не найдёшь своего.

— Вот ты и научись. Я тебе сколько раз говорила: никогда не воображай себя афинским оракулом, а ты всё никак остановиться не можешь. Тебе поговорить больше не о чем, кроме океана? Мир ведь на нём не заканчивается.

— Зато он с него начался. И, кстати, им же когда-нибудь закончится.

— Ладно, договорились. Когда океан начнёт высыхать, я тебя позову, и ты мне расскажешь, каким он был прежде. Тогда это будет действительно интересно. Историю я тоже люблю, только не научную, а беллетристическую, как у Карамзина.

— Карамзина можно читать только как яркого представителя антинаучного подхода к истории. Он внедрил в общественное сознание много недостоверных истин — об убийстве Иваном Грозным сына в том числе.

— А он его не убивал? Ты возбудил уголовное дело и произвёл все необходимые экспертизы?

— Ничего я не возбуждал, но уже во времена Карамзина источники говорили об убийстве царевича Ивана как о слухах, которые записали и позднее опубликовали иностранцы. По официальным данным он лишь заболел и через три дня умер.

— Неужели ты веришь официальной версии двора Ивана Грозного? Не ожидала от тебя такой наивности.

— Я только говорю, что нет объективных данных, подтверждающих версию убийства. Даже могилу вскрывали и обследовали кости — никакой смертельной черепно-мозговой травмы. Кстати, с Еленой Глинской, на мой взгляд, похожий случай: в её останках обнаружили избыточное содержание свинца, но, насколько я понимаю, женщины тогда вовсю использовали свинцовые белила и сами себя усиленно травили. Да и симптомы отравления, насколько мне известно, в источниках не описаны. Первые консервные банки в девятнадцатом веке запаивали свинцом, и питавшаяся такими концентратами одна американская полярная экспедиция пропала без вести. Когда уже в наше время обнаружили место гибели некоторых из её участников, оказалось, что они, покинув судно, тащили по льдам к берегу тяжёлый письменный стол капитана.

— Расскажи ещё что-нибудь.

— Я тебе не чтец-декламатор. Хочешь спросить — спрашивай. Если знаю ответ, скрывать его не стану. Что у вас за манера такая — «расскажи что-нибудь интересное». А не придумаешь ничего — выходишь неудачником.

— Хватит тебе кукситься, — укоризненно заметила Наташа. — Сам кокетничаешь, как девочка в тринадцать лет. Можно подумать, девчонки к тебе в очередь стоят, а ты эдак лениво выбираешь из них, какая больше нравится.

Лёшка обиделся, отвернулся к окну и принялся старательно разглядывать проплывающие мимо индустриальные и городские виды. Бесцеремонное замечание соседки не только больно его укололо, но и напомнило о многих печальных событиях. Точнее, о печальном отсутствии жизненных перемен. Он одновременно и ждал их, и боялся, но они просто не случались. Порой на улице Лёшка замечал парочки и начинал гадать, чем он хуже того или другого невзрачного кавалера. Тот и ростом не вышел, и не богатырь вовсе, и явно не богач, а вот нашёл девушку, она теперь идёт рядом с ним и показывает всем встречным-поперечным его успешность на поприще личной жизни. Поза сурового таинственного одиночки Лёшку уже давно не привлекала, к ней он едва ли не стремился в старших классах школы, но не теперь. Пришло время взрослеть, эпоха баловства закончилась безвозвратно, а игра в бирюка никак не иссякала, продолжалась и развивалась сама собой. Оказалось, он вовсе не изобретатель её, а просто одна из фишек, и двигается теперь по нарисованному картонному полю по воле чужой руки. Неведомый всемогущий великан бросает где-то игральные кости, и каждый раз — неудачно. Фишка топчется на месте, возвращается назад, и нет пути вперёд.