Первая Пуническая война - Михаил Борисович Елисеев

таким предложением: если кто из них хочет вступить в армию Карфагена и воевать под его командованием, то может сделать это прямо сейчас. Тем, кто не пожелает служить в карфагенской армии, он прощает прошлые преступления и отпускает на все четыре стороны, но если они опять поднимут оружие против Картхадашта, то будут жестоко наказаны. Великодушие Гамилькара поразило пленных воинов, и они с восторгом согласились на все его условия.* * *

Армия Гамилькара одержала вторую победу над наемниками: «Сражение было жестокое; победителем остался Гамилькар, потому что и слоны прекрасно сражались, и Нарава оказал блистательнейшую услугу» (Polyb. I, 78). Карфагенский командующий сделал ставку на ударные подразделения своей армии и вновь выиграл. Воевал не числом, а умением, чего не скажешь о его противниках. Мало того, своим гуманным отношением к пленным мятежникам Гамилькар сознательно вносил раскол в ряды восставших, что могло привести к очень серьезным последствиям. Это прекрасно понимали Спендий и Автарит.

Действительно, не все наемники были такими идейными, как их предводители, и поэтому шансы на то, что они прекратят борьбу и сложат оружие, были велики. Поэтому руководители мятежа пришли к выводу, что необходимо создать такую ситуацию, при которой мир между восставшими и Карфагеном невозможен в принципе. И выход был найден. В плену у мятежников до сих пор находились бывший комендант Лилибея Гескон и другие члены карфагенского посольства. А что может вызвать у противника большую ненависть, чем убийство мирных посланцев? И не просто убийство, а публичная изуверская расправа. Обговорив все детали предстоящей акции, сообщники стали действовать.

Спендий и Автарит созвали воинов на собрание и предъявили им гонца, якобы прибывшего из Сицилии и привезшего некое послание от наемников, в силу ряда причин добровольно оставшихся на острове. В письме говорилось о том, что среди мятежников существует заговор, целью которого является освобождение Гескона. Заговорщики поддерживают связь с карфагенянами и со дня на день попытаются организовать побег пленников, охрану которых необходимо усилить. После того как послание было зачитано, слово взял Спендий. Прежде всего, италик постарался скомпрометировать перед толпой действия Гамилькара: «Не о спасении пленных помышляет он, – говорил Спендий, – но о том, как бы при помощи освобождения их покорить вас своей власти, и если мы ему доверимся, он разом отомстит не отдельным личностям, но всем нам» (Polyb. I, 79). После этого заявления оратор обратил внимание слушателей на то, что если они выпустят из рук Гескона, то это приведет к весьма печальным последствиям. Все они знают Гескона как храброго человека и талантливого военачальника, поэтому как только он окажется на свободе, то сможет нанести восставшим очень большой вред. И в этот самый момент, словно по заказу, появился гонец из лагеря мятежников под Тунетом. Гонец рассказал собранию о том, что похожие вести пришли из Сардинии, и в подтверждение своих слов размахивал каким-то письмом.

Тогда слово взял Автарит. В отличие от многих командиров наемников, галл очень хорошо знал язык карфагенян, поскольку долгое время воевал под знаменами Картхадашта. Его речь была понятна большинству присутствующих на собрании воинов, что и имело решающее значение. Автарит прямо сказал, что те, кто рассчитывает на милость карфагенян, есть предатели общего дела, с которыми и поступать будут соответственно. Галл объяснял слушателям, что в сложившейся ситуации надо полагаться на тех, кто настроен враждебно по отношению к пунийцам. Иначе предатели поведут дело так, что в один прекрасный день выдадут восставших Гамилькару. Что же касается Гескона, то его надо пытать и убить вместе со всеми пленными карфагенянами. Иначе заговорщики освободят всех заложников. На этом галл закончил свою речь и ушел, провожаемый одобрительным гулом толпы.

Все оказалось не так просто, как хотелось бы Автариту и Спендию. Немало наемников относились к Гескону вполне доброжелательно и не желали его гибели. Но, не в силах противостоять подстрекаемому руководителями мятежа большинству, эти люди стали говорить о том, что пленников пытать не обязательно, а надо просто убить. Беда была в том, что, в отличие от Автарита, они говорили каждый на своем родном языке, и поэтому долгое время их никто не понимал, кроме ограниченного числа соплеменников. Когда же до присутствующих дошло, что выступающие требует отменить пытки, кто-то из приближенных Автарита крикнул «Бей!», и всех ораторов быстро забили камнями. Когда изуродованные тела убитых унесли, вниманием публики вновь завладел Спендий. Италик приказал вывести Гескона и всех пунийцев за пределы лагеря и там учинить расправу.

Семь сотен карфагенян, в окружении стражников, звеня цепями, медленно брели к лагерным воротам. Пленники ослабели от голода и лишений, но старались держаться с достоинством среди беснующейся толпы мятежников. Ни Гескон, ни его товарищи не знали, куда и зачем их повели, хотя некоторые надеялись, что сейчас их выкупят или обменяют на попавших в плен наемников. Но когда процессия вышла за лагерные валы на равнину, стало ясно, что именно здесь пунийцы и примут смерть. Пока с Гескона сбивали кандалы, из лагеря принесли тяжелое бревно, к которому подтащили карфагенского военачальника. Два человека крепко держали Гескона, двое солдат вытянули его руки на бревне, и палач, пару раз взмахнув топором, отрубил их по локоть. Кровь хлестнула фонтаном, карфагенянин дико закричал, но наемники продолжили свое дело, кривыми ножами отрезая ему нос и уши. После этого поперек бревна положили ноги Гескона и перебили деревянными палицами. Истекающего кровью карфагенянина подцепили железными крюками, оттащили в сторону и спихнули в яму. Такая же участь постигла и остальных пунийцев. Всю ночь до стоявших на валу дозорных доносился хруст ломаемых костей и нечеловеческие крики умирающих в яме карфагенян. Автарит и Спендий при свете костра внимательно наблюдали за расправой: эти двое сделали выбор не только за себя, но и за всю армию. Пути назад никому из восставших не было.

Полибий за время своей военной карьеры неоднократно сталкивался как с солдатами удачи, так и с их командирами. Хорошо зная тему, историк попытался разъяснить читателям, почему некогда грозное войско превратилось в банду жестоких убийц. Относительно Спендия, Автарита и их подчиненных он пишет следующее: «Если таким людям оказывать снисхождение и милость, они принимают это за коварство и хитрость и по отношению к милостивым становятся еще вероломнее и жесточе. Если же покарать их, ярость их возрастает, и нет ничего столь отвратительного или ужасного, к чему они не были бы способны, самую разнузданность вменяя себе в заслугу; наконец, они дичают совершенно и теряют свойства человеческой природы. Источником такого расположения и главнейшею причиною его должно почитать испорченность нравов и дурное воспитание с детства; содействует этому многое,