Решающее лето - Памела Джонсон

Чтобы как-то держаться и не пасть духом, Чармиан теперь проявляла повышенный интерес ко всему происходящему в стране и в мире, просила объяснить ей, чем может грозить нынешний экономический кризис, и жадно слушала передачи новостей по радио, словно ждала войны или революции «Господи, как мало мы все значим, мы и наши неприятности — Эван, Филд. Что они по сравнению с настоящими бедами?» Я вспомнил, как, испытав первые горькие разочарования в супружеской жизни, Чармиан пыталась успокоить себя мыслями о необъятности вселенной, где земля занимает такое ничтожное место, а она сама на этой бесконечно малой точке — лишь крохотная песчинка. Чтобы заглушить собственный страх и стыд за Эвана, свой гнев и жалость, она дала волю подсознательным страхам, которые так сильны были у многих в те дни и неизбежно связывались с мыслью о возможности новой войны.

— Неужели есть люди, которые хотят войны? Почему? Ведь таким, как ты или я, хочется только покоя. Мы хотим, чтобы снова все было хорошо. Ведь мы все так устали, так устали!..

Она кормила Лору и время от времени прижимала губы к розовой упругой щечке ребенка, словно к плоду, способному утолить ее жажду.

— Когда я подумаю, что она должна расти в мире, полном страха, и сама, может быть, испытать его… А ты не боишься, что случится что-нибудь ужасное?

Я ответил, что нет. Я просто не думаю об этом. Между словами и делами лежит период тишины, и в этот момент те, кто не потерял рассудка (а таких большинство), скажут свое слово.

— О господи! — воскликнула Чармиан с невеселой улыбкой. — Неужели ты веришь в благоразумие большинства? Как бы мне хотелось верить в это.

С минуту я помолчал, а потом ответил, что верю. Не верить — значит уже сейчас признать себя побежденным.

Мы сидели в детской, отгороженные на какие-то спасительные мгновения от давящей атмосферы страданий и страхов, прочно утвердившейся в семействе Шолто. Зазвонил телефон.

— Подойди ты, — попросила Чармиан. — Эван не подходит к телефону, а свекровь спит.

— А где же Кристина? — Это была приходящая прислуга, нанятая всего три недели назад.

— Кристина? — переспросила Чармиан. Губы ее сложились в горькую усмешку. — Она ушла от нас через два дня после того, как арестовали Эвана. Мне кажется, что и эти-то два дня она оставалась лишь из любопытства — ей интересно было узнать, чем все это кончится.

Я пошел к телефону, но Эван опередил меня и снял трубку. Прислонившись к стене, он держал в руке шнур, на котором болталась трубка.

— Возьми. Какая-то баба. — Он сунул мне шнур в руку и вышел из комнаты.

Я услышал голос Элен.

— Миссис Шолто дома? Говорит Элен Эштон.

— Я узнал вас, — ответил я.

Наступило молчание, а затем:

— Это Клод?

— Да.

— Пожалуйста, позовите Чармиан.

— Сейчас. Элен, я должен вас видеть.

— Нет. Не надо. Пожалуйста, позовите Чармиан, если она дома.

Я подчинился. Все равно я ничего не смог бы сказать ей в эту минуту.

Чармиан, когда я сообщил ей, кто просит ее к телефону, как-то задумчиво посмотрела на меня, положила Лору в кроватку и неторопливо вышла из комнаты. Вернувшись минут через пять, Чармиан подошла ко мне, молча постояла рядом, потом сделала глубокий вдох, словно приготовилась что-то сказать, но снова плотно сомкнула губы. Наконец она промолвила:

— Элен сейчас придет ко мне. Она, разумеется, уже все знает. Я буду рада ее видеть. Ты знаешь, она так умеет успокоить.

Отстранившись немного, она посмотрела на нас в зеркало.

— Ты ведь не останешься? Элен будет здесь через полчаса.

— Не останусь, — ответил я. — Но почему ты говоришь об этом с такой уверенностью?

— О, — промолвила Чармиан, — я знаю. Что же все-таки произошло, милый?

Она так серьезно и внимательно посмотрела на мое отражение в зеркале, словно была неизмеримо старше и мудрее меня. Она редко вызывала меня на откровенность.

— Я просил ее быть моей женой, она мне отказала.

— Она будет твоей женой, вот увидишь.

— Не думаю.

— Почему?

— Потому, что я слишком долго медлил. Мы были влюблены друг в друга, и мне нравилось это состояние. Я наслаждался им. Все было хорошо. Затем я понял, что люблю ее, и мне казалось, что она тоже меня любит. Признаний не было, и именно в этом была прелесть наших отношений. Я жил, не думая, не рассуждая, и не хотел что-либо менять. Затем, когда я уехал в Америку, я сам не понимаю, что толкнуло меня на этот нелепый шаг. Мне захотелось проверить ее чувство, и я написал ей глупое письмо.

— Ах, вот оно что! — Чармиан вспыхнула. — Но как ты мог? Элен прелестная женщина. Она так не уверена в себе. Ты ведь это знаешь? Нет, ты знаешь только, что она резка, упряма, непримирима в своих взглядах, но тебе и невдомек, что решительность не всегда означает уверенность, и решительные люди вовсе не всегда уверены в себе. Я знаю Элен. Когда ты приглашаешь ее ужинать, она никогда не знает, какое платье ей надеть, опоздать ей на свидание или прийти вовремя, — вот почему она почти всегда приходит раньше. А как она терзается боясь, что выдаст свои чувства, а ты… ты просто не замечаешь этого. Ты усугубил в ней это чувство неуверенности. И этого она не может тебе простить.

— К черту твой психоанализ, — в сердцах сказал я, — ты уже заставила меня признаться в поражении, так не требуй от меня большего.

— Как мне хотелось, чтобы кто-нибудь из нас был счастлив! Чтобы я могла приходить к тебе и отдыхать душой, греться возле твоего счастья! А ты все испортил, лишил всего не только себя, но и меня тоже! О, если бы Хелена была жива! Если бы среди нас был хотя бы один разумный человек!

— Причем здесь Хелена?

Чармиан круто повернулась.

— Я сказала не подумав, я вообще перестала о чем-либо думать, ибо не способна сейчас сосредоточиться на чем-либо более двух секунд. В голове, словно карусель, все кружится, мелькает, мелькает… Я думала о себе. Если бы Хелена была жива, она помогла бы мне, подсказала, что мне делать с Эваном. Она заставила бы меня забыть о жалости. Ах, если бы я могла избавиться от этой отвратительной жалости к нему.

Она бросила на меня внимательный и даже, как мне показалось, испытующий взгляд.

— Знаешь, иногда я закрываю глаза и спрашиваю Хелену, как мне быть, и сама же отвечаю. И мне кажется, что я слышу ее голос. Я знаю, что это фантазия, плод моего воображения. Помнишь, как в «Святой Жанне»: «Господь говорит моими устами». Вот так и Хелена говорит моими устами, правда странно?

Она раскачивалась в моих объятиях, внезапно постаревшая, с застывшим измученным лицом.

— Хелена, Хелена, Хелена… — исступленно повторяла она. — Когда она была жива, она принадлежала тебе, а теперь она моя. В ней вся моя надежда…