Зеленый луч - Коллектив авторов

А что у меня? А у меня тоже сын, лягушонок когда-то, а сейчас верста коломенская, жеребенок голенастый, и вообще – мудрейшее создание в подростковом варианте.

Дружим пока, а это обязывает на равных. А значит, надо было спросить, хотя бы так, хотя бы в шутку:

– Знаешь, Санька, вот возьму и рожу тебе сестричку?

Невозмутимое мое и уже слегка усатое чадо чуть подумал и возразил:

– Замуж не идешь, а родить собираешься?

– Ну и что же! – с вызовом уже. – Разве так не бывает?

– Бывает. Только я думаю, что у ребенка должен быть отец.

Хлестанул. Впрочем, ему виднее на собственной шкуре.

Быстрый извиняющийся взгляд – и в сторону глаза.

Жалеет. А что же делать, сыночка, если судьба послала любимого, да чужого? «Да минует тебя чаша сия!»

Имею ли право оторвать его от своего, уже рожденного ему другой женщиной? Вот и думай тут, стенка больничная!

Какой шаг грозит взрывом? Не проще ли обезвредить запал!

Вот койки уже обжиты, очередь за топчаном. Вспрыгнула на него худющенькая девчонка: ножки – палочки, сама моща – мощой, а шустрая! Сбегала в соседнюю палату к «аборигенам», чай организовала. Молоденькая совсем, а на все ловкая, легкая. К ней не придут: муж в командировке. Хвастает, что лежать долго не собирается, некогда, потому и на топчан не в обиде, и что не придут не в обиде – так задумано. А вот эта от окна не отрывается – ждет. Все уже знают, как у них с мужем хорошо и какой Костик у них растет славный, крепкий. Муж обещал после работы картошечки отварить. Живут напротив. И картошечка приходит, и селедочка к ней, а вот чай с малиной не доставил недогадливый мужчина, и он отправляется во второй рейс, а вся палата вкушает щедрые угощения. И молодая жена так и светится радостью.

Чему она радуется? Ведь завтра у нее не будет второго ребенка!

И у меня завтра не будет второго ребенка. И ко мне не придут. Хоть бы мать эти два дня без «скорой» выдержала! Только и запомнились преданно-беспомощные глаза ее:

– Если бы я могла тебе помочь!

– Лежи уж! Если бы ты могла мне помочь, мне бы сам черт не страшен был.

О, господи! Если бы сейчас – ты! Выскочить в коридор, наткнуться на твои глаза, чтоб в них упрек, чтоб в них – приказ. И тогда – пальто в охапку и домой, домой к моей девочке, которую можно будет ждать…

Чуда не будет! Ты и не знаешь…

Трезво и спокойно фиксируя свои возможности, откладываем на счетах судьбы мамкину пенсию, смехотворные Санькины алименты, весьма сомнительный вариант – подработать, регулярное явление «неотложек» в нашей жизни и строгие Санькины глаза. Больше нечего.

Чуда не будет! Будет утро. У закрытой двери в операционную соберется очередь. Что-то жалкое в улыбках. Храбримся! Тут, говорят, применяется новейшее достижение науки, операцию ведет вакуумный автомат. «Адская машина», «пылесос» – так метко его окрестили применяющие. Главное – скорость.

Вся процедура занимает 2–3 минуты.

«Пылесос», «пылесос», зачем ты так страшно называешься?

Еще можно одеться и уйти, еще есть возможность…

Виском к стене – охлади мозги! Из операционной раздался странный гул. «Пылесос» заработал. Один, два, три… сто пятьдесят – остановка. Одного уже нет.

Следующий!

Конвейер в действии. Побледневшие и усиленно улыбающиеся, они выскакивают одна за другой и неестественными шагами добираются до своих равнодушных коек. Освободились!

Путь к месту действия отмечен кровью. Теперь уже далеко последующая смотрю на эту густую, кажется, еще шевелящуюся кровь на полу, на больничных тапочках, на ступеньках кресла… И вот – эта посудина, не убираемая после каждой, некогда! А может, специально, смотри! Вот они, едва начавшие жить зародыши человечков, месиво человеческих детенышей.

Сейчас здесь будет и мой…

– Ощущаете ли вы свою беременность?

– Сегодня ей ровно восемь недель (день рождения).

– Почему не хотите рожать? – Я бы родила…

– Так что же, может, пойдете? (Может, и впрямь еще можно?)

– Нет, доктор, нельзя. Я не вытяну еще одного на свою зарплату.

– А муж?

– Нет у меня мужа.

– Простите, пожалуйста…

Вот и все вопросы отметены. Сосредоточенная подготовка, а врач моложе пациентки! Только, почему «простите»? Ты же не виновата, что твои руки будут сейчас убивать. Выбор наш. Твое дело сделать это так, чтобы принести как можно меньше вреда женскому организму.

– Потерпите, будет немножечко больно!

Меня бы назвали в больнице позднородящей. Появился такой термин сейчас – те, кому за тридцать, ринулись в бой. А мне просто будет немножечко больно.

Так – рывок, нажим на живот, туже, туже – тупая тянущая боль.

Прощай, моя девочка! Раз, два, три… шестьдесят восемь… сто пятьдесят. Все! Нет, снова: один, два, три… тридцать шесть… Холодно. Руки принимают стылость кресла, не дышится, не стонется. Под аккомпанемент противного жужжания уходит одна жизнь, за ней тянется другая.

– Не закрывайте глаза! Восемьдесят пять, восемьдесят шесть… Стоп. Все!

– Дойдете сами?

Хватит ли сил сказать: «Дойду, что мне сделается!»

Резко: «Взгляните мне в глаза!»

Летящие молнии воды, толчок сердца – пошло!

– Доведите ее. Быстрее! Следующая!

Койка. Злополучная простыня, прикрывшая чужую кровь, принимай меня, теперь уже пустую. Взрыва не будет. Заплачено!

Пусто. Знаешь, это быстро проходит. Двадцать-тридцать минут слабости и возвращается тепло. Вокруг такие же посиневшие губы, вогнутые лица. Еще немного, и мы потянемся к остывающим тарелкам с мутноватым больничным супом.

И появится голод, протолкнувший противный комок токсикоза теперь уже окончательно в ту пустоту, которая внутри. (Ощущаете ли вы свою беременность?) Что вы ощущаете сейчас? Неужели только голод?

Вспомни…

Он сидел на старом табурете напротив Людмилы Ивановны и, не отрываясь, смотрел на нее через стол. Ласковые мысли складывались в цепочки непроизнесенных слов…

– Милая ты моя! Вот и встретились, наконец! Теперь уж, полагаю, надолго. Не так как раньше…

Она поправила прядку волос, спадающую на лоб, вздохнула, налила себе чай, зеленый с запахом жасмина. Положила на блюдечко порцию сладкого творога и принялась есть аккуратно маленькой серебряной ложечкой. Тихо вздыхала, перебирая свои неторопливые осенние думы. Взгляд молчаливого собеседника ее не смущал.

– А раньше у тебя были каштановые кудри и зеленые глаза. Ты носилась по полям верхом на строптивом жеребце и не хотела меня замечать…

– Ну, чего ты на меня уставился? Творожка хочешь?

– Да любуюсь я тобой! Издалека гляжу – ты и не представляешь. Память у меня намного дольше твоей, ты и не догадываешься на сколько… Я восьмой раз уже возвращался, чтобы тебя найти. Каждый раз я другой, а ты все та же… И по-прежнему ничего не помнишь!

Убрав за собой посуду и наведя нехитрый порядок на столе, Людмила Ивановна ласково погладила его по голове и пожаловалась:

– Устала я что-то. Пойду, полежу!

– Иди, иди, милая! Я рядом! Буду целовать твои руки, волосы… То, что не дозволено было в прошлой жизни…

– Степан, перестань лизаться! Дай отдохнуть по-человечески!

– Ну ладно, ладно! – вздохнул он. – Я только проверю, как там у тебя сердечко? В порядке сегодня? Вот, печеночка, чувствую, беспокоит… Сейчас легкий массаж сделаю, должно помочь!

– Да не царапайся же ты! Распустил когти, вот остригу, будешь знать!

Наконец, оба задремали сладко и уютно, почти обнявшись. Вскоре Степан соскочил и разлегся на полу.

– Целитель, тоже мне! – проворчала хозяйка. – Лучше бы песенку спел, все не так скучно!

Он полежал немного на полу, сбросив ее недомогания в прохладу половиц, потом вернулся и, притулившись к ее щеке, замурлыкал что-то в самое ухо.

Перед глазами его вновь возникла картина их первого знакомства.

Юная красавица верхом на стройном ахалтекинце. Ее пышными волосами попеременно играет и солнце, и ветер, глаза горят восторгом предстоящей гонки. Конь под ней нетерпеливо переступает с ноги на ногу, трясет головой и пытается укусить хозяйку.

Она смеется, натягивает поводья, а потом смело пускает его в галоп. Юный конюх с безнадежным обожанием глядит вслед… Дочь хозяина недоступна для простолюдина. Ему остается только страдать!

Это происходило в прошлой жизни его души. Количество их, этих душ, отпущенных блуждать по мирам и временам, похоже, ограничено кем-то Высшим. Вот и переходят они от одного к другому, пробуя самые разные оболочки… Школа жизни – правильно пройденный урок выводит на новый виток, сохраняя прежний опыт, неправильный может отбросить на низшую ступень – без памяти, без претензий – отрабатывать новую жизнь.

Но какие бы испытания не выпадали его душе, неизменной оставалась тоска о любви, переходящей по всем оболочкам существования. Ее душа, наоборот, все время начинала с нуля. Не успевала взрослеть… В том времени, где они оба были человеками, он не имел права даже задержать взгляд на избраннице. Потом, в бесконечной путанице времен, лишь как награда или наказание – боль памяти о недостигнутом. А вот теперь, эта встреча состоялась, но она снова человек, а он? Существо высшего порядка в смешной оболочке кота…