Зеленый луч - Коллектив авторов

«Я хотела показать тебе рассвет…»

Я хотела показать тебе рассвет —Но ты спал.Я не стала тревожить твой сон…

Я хотела увести тебя к солнцу —Ты был занят и не пришел…

В лунном свете чтоб увидел вечер —Но ты опоздал…

Я хотела подарить тебе ночь со звездамиТы – уже устал.

«Глупое межсезонье…»

Глупое межсезонье.С давних каких-то порМежду зимой и весноюВновь разгорается спор:

Вдруг в постфевральской стужеОттепель заблестит…Следом – мороз потужеЛужи заледенит.

Сыта – двухсмысленным мартом.Верить? – отталым снегам…Солнце – лучом поманит;Ветер – хлестнет по щекам.

И отзовется пустошьИз летнего далекаВоем смирившейся суки,Что родила щенка.

С нежностию телячьейБархатным языкомВылижет плоть дитячью…Преданностью собачьейБлагословит на тепло.

«Мой ангел… Хранитель… Спаситель…»

Мой ангел… Хранитель… Спаситель…Блуждая по сумрачной мгле,В поисках верной обителиШагала по зимней земле.

И было пространство – незримо…И время – летело стрелой…Твоими стихами любима,Любовью твоею хранима…Лечу я над вешней землей.

Петр Подкопаев

«Разбитая и склеенная ваза…»

Разбитая и склеенная вазаНе будет целой, как ты ни крути.И в жизни неизвестны мне пути,Где не споткнуться путнику ни разу.

Но тайное стремление души,Обычному невидимое глазу,Подобно драгоценному алмазуПроявится в Божественной Тиши.

Бессоница

Хотелось спать,И вот, не спится.Как будто огненная спицаПронзила грудь мою.Пуста кровать,Как колесницаБез лучника и без возницы,Поверженных в бою.Теней неясныхХороводыКружат.Предчувствие невзгодыМой омрачает лик.В мольбах напрасныхНочь проходит…Бессонница, —Беду ль приводит,Оберегает ли?

«Сегодня нет числа…»

Сегодня нет числа,Сегодня – день вчерашний.Хоть статус до концаИ не определён,Но знаю точно я:В рутинности домашнейГодами может длиться он.И с удивлением,А может быть и с грустью,Увидев в зеркалеСлучайно седину,Не дожидаясь, когда сердцеБоль отпустит,Не петлю затяну —Избавь, Господь, от этой глупости, —В души своей бездонность загляну.

«Там за рекой какая-то деревня…»

Там за рекой какая-то деревня.Белеет приглушённо шифер крыш,Корявы обнажённые деревья,У берега стеной стоит камыш.

Всё это далеко, недостижимо.Как люди там живут – непостижимо,И тайной вечной будет для меня.Глаза прикрыв рукой и лоб наморщив,Пытаюсь я представить быт их общийВ позднеосенней сумрачности дня.А впрочем, всё обыденно и просто:Обжит и обитаем этот остров,И люд вполне обычный там живёт.Без суеты, не мудрствуя лукаво,Размеренно, и разные забавы,Что в городе в ходу, не признаёт.

И день за днём проходят мимо годы.Как отзвуки далёкой непогоды,Событья в мире не волнуют их.К чему раздумий тягостных мученье:В чём жизни смысл и в чём предназначенье? —Лишь праздные умы утеху ищут в них.

А здесь, свою судьбу вверяя Богу,И к золоту прохладны, и к свинцу,Проходят жизни торную дорогу,Ведущую к единому концу.

«Вспомнилось. Наш поздний ужин…»

Вспомнилось. Наш поздний ужин.Блеск глянцевитый волос.Хотелось бы быть её мужем,Но что-то не склеивалось,Что-то не стыковалось,Недоговаривалось.Казалось, вот, самая малость,И разрешится вопрос.Томительно-тяжкое бремя,Будто под дулом висок.Уходит текучее времяВ непониманья песок.Наверно, нужна была смелость,А, может, и дерзость. Но вот,Совсем не так, как хотелось,Закончился эпизод —В простом ритуале прощаньякоснуться губами щеки…«Пока, дорогой». «До свиданья».Шаги её были легки.И сердце печалью остыло,Как в лютые холода.Но самое трудное было —Не оглянуться тогда.

Голуби

Холодно очень,но это понятно – зима.Снегом украшеныулицы, парки и крыши.Птичий лихой пересвистуже больше не слышен,Даже ворон не видать —им хватило умаМесто себе подыскать,где немного теплее.Днём,когда бледное солнце согреетУзкий карнизу закрытого плотно окна,Сизых чета голубейгреться сюда прилетает.И осторожно,красавцев спугнуть не желая,Щель приоткрыв,им я насыплю пшена.

Элеонора Татаринцева

Был человек

А я знаю, какая она будет! Вот в самые первые дни какая. Я ее очень ясно вижу. Говорят, младенцы в это время еще полуфабрикаты и друг на друга похожи, но это для посторонних. Я ее все равно отличаю. Одно смущает, почему черноволосенькая? Тут мне бы хотелось чуть исправить, – чтоб в тебя…

И постарше вижу, месяцев в семь-восемь. Чтоб тельце уже упругое, чтоб глазки большие, светлые, а мордашка веселая-веселая и, конечно, счастливая.

Я еще и не такую ее вижу. Всякую вижу. Почти каждую ночь. Во сне. Вот уже больше года.

В дверь постучали… Соседка позвала помочь малышку искупать. У нее почти такая же – мячик упругий, плещется, из рук выворачивается, хохочет. Надюшкой звать. Надя, Надежда… А мне как назвать? Вера? Верить не дано, надеяться не на что, значит – Любовь? Люба, Любушка, Любава…

А больничная палата мне не снится. Я ее и так помню.

Раньше всех пришла и один на один с ней встала. Интерьер в стиле «а ля модерн больничный». Шесть скучных коек и один топчан на «сверхнормовую» единицу.

Подумалось: «Ну что ж, коль пришла – за дело! С видом на море здесь не предложат, а к стенке прислониться стоит – будет чем мозги остудить, да и соседи только с одной стороны придутся». Достала постельное белье, свое, домашнее. В поликлинике предупредили:

«Потоком идете, прачечная не успевает, так что позаботьтесь о себе сами!

Откинула теплое мохнатое одеяло – ишь, какие сейчас дают! – и замерла, матрас весь в темных пятнах. Что смущает? Сколько предыстории у каждого пятна!

Может, и твое здесь завтра будет?

– Вы ощущаете свою беременность?

Конечно, ясноокая медсестра, незыблемая, как больничная тумбочка. Яростно ощущаю. И живот своей жизнью уже полнится, токсикоз налицо, который (надо же) может доставить удовольствие, если есть перед кем покапризничать.

– Вы замужем?

Безо всякой заминки:

– Нет!

Медсестра все же пишет «замужняя». Зачем? Разве этот вопрос может смутить женщину, когда ей за тридцать?

Теперь лечь, расслабиться. Взгляд в окно. Там белесое студеное небо, зажатое в квадрат рамы.

Мы с тобой строим дом на минном поле. Знать бы, какой шаг может оказаться последним? Знать бы, какая травинка обманет?

Ты идешь ко мне, порой улыбаясь, порой спотыкаясь, и я вздрагиваю каждый раз от прикосновений рук… Но поле молчит пока…

И хотя каждый кирпичик, сложенный нами, может разрядиться взрывом, дом растет, обнимаемый твоими руками.

Я выхожу на порог. Солнце уверенно светит. Вокруг так крупно и спокойно, цветут цветы. А я думаю, что же вызовет беду: твои безмятежно-громкие слова, мой счастливый смех или первые шаги нашего ребенка?..

Скрип двери. Еще одна представительница «поточной продукции». А у этой что? А у этой муж – пьяница, и, согласно научно-популярным лекциям, знания о том, что количество неполноценных детей от подобных вариантов катастрофически растет.

Эта не будет допускать вариант… А глаза, как у побитой кошки: в себя и в злость. Ну, что ж, можно еще и в подушку – принимай больничная, да не выдавай, тебе привычно.

Вот еще одна. Тихая, вальяжная, женственная. Что у нее? Муж, сын, дом и токсикоз. Тоже причина?

Впрочем, что это я в чужих причинах копаюсь – не оправдания же искать! Все сейчас равны, причины не имеют значения. Во всяком случае, для того, что будет завтра.

А что у меня? А у меня тоже сын, лягушонок когда-то, а сейчас верста коломенская, жеребенок голенастый, и вообще – мудрейшее создание в подростковом варианте.

Дружим пока, а это обязывает на равных. А значит, надо было спросить, хотя бы так, хотя бы в шутку:

– Знаешь, Санька, вот возьму и рожу тебе сестричку?

Невозмутимое мое и уже слегка усатое чадо чуть подумал и возразил:

– Замуж не идешь, а родить собираешься?

– Ну и что же! – с вызовом уже. – Разве так не бывает?

– Бывает. Только я думаю, что у ребенка должен быть отец.

Хлестанул. Впрочем, ему виднее на собственной шкуре.

Быстрый извиняющийся взгляд – и в сторону глаза.

Жалеет. А что же делать, сыночка, если судьба послала любимого, да чужого? «Да минует тебя чаша сия!»