Зеленый луч - Коллектив авторов

Остров

По Венеции гуляют два еврея;солнце греет травертин и липкий мрамор,и сверкает в затенённых галереяхвечный образ неземной витражной мамы.Плеск каналов и журчанье русской речив разговор вплетают смысла нити.Разговор идёт, конечно же, о вечном,Разговор идёт о северном граните,Об отце и о скупом блокадном бытеРечь ведётся здесь, на площади Сан-Марко,И о тех, кто двести лет, забыв Египет,Стерегут в дождливой дельте остров мрака.Солнце греет, и пока ещё вы вместеИ едины, как река и переправа,И о том, как долго свадьбы ждать невесте,Рассуждает разговор картавый.Ты смеёшься – виноградины летают.Как легко чужую жизнь листать, как книгу,А за всем этим спокойно наблюдаетЭмигрантка – цареградская квадрига;Восемью бессмертными глазамиОна видит мир и пироскафа остовПод песком лагуны, и тебя, и остров,Тот, с которым навсегда тебя связали,И где скоро кипарисовые клиньяНад тобой споют про низость мезальянса.На скамье лежит забытый «Старший Плиний»В переводе на новейший итальянский.

Кредо

Отлипая от пыльных штор,Свет сочится в закрытые двери, —Существует лишь то, во что веришь,Надо только понять – во что.

Но об этом давно всё сказано.Безразлично мне – позже ли, сразу лиКислород перекроет шток —Надо только понять – во что.

Гром литавр, скрипок вой, клики горна:Тишина, ведь основа основ —Хруст, с которым мне рубят горлоТопоры моих утренних снов.

Пусть всегда над расплавом – шлак,А все звуки стремятся к коде —Никуда любовь не уходит,Если только она пришла.

Над студёной осенней водойЧайку крутит, как лист тополиный,И коричневой, вспененной глинойОбливает осоку прибой.

И пускай предпоследний штормРаздирает ей крылья на перья —Существует лишь то, во что веришь.И успеть бы понять – во что?

«В век хаоса и тлена…»

В век хаоса и тлена,Сомнений и пальбыЯ убегу из пленаЗатейливой судьбы.

Побег будет удачен,Природа – злись не злись,Но воздухом подхвачен,Я вознесуся ввысь.

И там, где правит холод,Смешав золу с огнём,Забуду этот город,И всё, что было в нём.

Забуду про деревья,забуду про дома,Забуду, как я верилИ как сходил с ума.

И вот тогда, наверно,Собрав остаток сил,Холодный и нетленный,Я вспомню, что он был.

«У Марины нет могилы…»

У Марины нет могилы,А у Хлебникова – две.Всякий молит, что есть силыПредназначенной судьбе,

Что ещё не задалася,Что ещё сквозь сон дрожит,Если в людях нет согласья —Хор визжит, а этажиГромоздятся в поднебесье.Вместе – тесно, порознь житьВсем приходится, но там!Там всегда хватает места.Там – разложат по местам.Там, в бескормии, сам пищейСтанешь для других имён.Сколько бы они знамёнНе вздымали – старый, нищий,Ты равно один из них!Вот и голос твой затих,Вот и образ твой возник…

Татьяна Иванченко

Вторая ипостась

Они вышли из темных дверей на свет. Аллея впереди была пустынна и длинна.

Он с тревогой вглядывался в эту даль и спрашивал у Нее:

– Ты знаешь, что мы найдем там?

А Она рассказывала Ему о домах, похожих на дворцы, с комнатами просторными и светлыми, где кремовые занавеси наполняются ветром из огромных окон, о садах со старыми яблонями, переполненными последними плодами, о белокаменных храмах с высокими колокольнями. Он верил и не верил Ей. Но аллея вдали была наполнена светом, и листва деревьев была изумрудно прозрачна.

А потом была река. Как они миновали ее? Она не могла припомнить моста под своими ногами, но и лодки Она тоже не помнила. Как же они оказались на другом берегу?

За рекою был сад. Виноградные лозы густо оплетали вешала, и маленькие птицы садились на кончики Ее пальцев, когда Она поднимала руку.

– Мы сошли с ума? – спрашивал Он Ее. Он все не мог поверить.

Она не отвечала. Она закидывала голову и глядела в белесое чистое небо.

– Мы умерли?

Но Она не хотела разделить Его тревоги:

– А разве это так плохо?

Птицы, крошечные, как бабочки, и такие же яркие, взлетали с Ее рук, и в зеленом сумраке Она не видела Его лица. Она совершенно не знала Его, но и не нуждалась в этом. Да и имели ли здесь значение Его черты или Его объятия? Любовь переполняла Ее сердце уже совсем не по-земному, и уже одного Его присутствия было довольно, потребность прикосновений и ласк оставила Ее навсегда. Навсегда?

– Смотри, – говорила Она Ему, указывая вдоль тропинки, – это наш дом. Идем в него.

Они подходили к светло оштукатуренному маленькому дому в глубине сада. И тут впервые что-то кольнуло Ее в сердце. Там, за домом, за садом, за оплетенным вьюном забором таился Другой мир. Но другой мир всегда существует, и Она отгоняла от себя сомнения.

Они поднялись по ступенькам к двери. Маленькая пустая прихожая встретила их, как встречает нас пустынный перекресток, и три двери, как три дороги, вели из нее. В одну дверь вошли они из чудесного сада, другая вела вглубь дома, она была закрыта и заперта. А третья, распахнутая настежь, вела на мрачные городские окраины.

Она вышла на крыльцо, все еще пытаясь сохранить в себе изначальный восторг.

– Я помню этот город, – говорила Она. – Я жила в нем когда-то. Нам будет здесь хорошо, – но сама уже не верила в то, что говорит.

Одинокие бесстрастные люди бродили среди покосившихся почерневших построек. Молодая женщина спускалась по наружной лесенке вдоль неоштукатуренной кирпичной стены. Она оступилась вдруг – и замерла на мгновение, словно остановился кадр. И как в прокрученной назад пленке, тело ее выровнялось, и она продолжала спускаться дальше.

«Здесь я не смогу даже оступиться. Я не смогу даже выброситься из окна».

Почему Она подумала об этом? Ведь их дом – вот он, за Ее спиной – одноэтажный, из окна, выходящего в сад, невозможно выброситься! Или этот дом – он уже позади, непоправимо позади?.. Но третья – запертая! – дверь?..

А к их крыльцу подходила между тем женщина, которая – как захотелось в это поверить! – вот сейчас должна была объяснить все и всех успокоить. Ну, хорошо, пусть не успокоить, но утишить растущую тревогу и тоску…

– Здравствуйте, – сказала Она женщине, ловя себя на мысли, что здоровья не может быть в мире, населенном тенями. И та, словно подтверждая этот нехитрый вывод, ответила со снисходительной полуулыбкой:

– День добрый.

Надо ли было придавать значение изначальному смыслу этих слов? Неужели все-таки День, и он бывает здесь «добрым»? Мучительно захотелось надежды, хоть отсвета ее – и для себя, и для Того, кто стоял за Ее спиной. Он был Ее последней – еще наполовину земной – болью. И, борясь с неуместным теперь смущением, спросила:

– Расскажите нам, как здесь?

Женщина, все с той же полуулыбкой, чуть наклонила голову:

– Ну, что тебе сказать?

Жизнь и Смерть перестали уже быть двумя полюсами, двумя противоположностями. Как в полиграфии, два цвета наложились друг на друга, придавая Бытию объем и глубину. Впереди выстроилась длинная череда переходов, и в каждом последующем мы расставались с частью наших привычных ощущений и приобретали новые. Земля уходила из-под ног не сразу.

Она оглядывала мир, в котором им предстояло теперь жить, испытывая уже иные, незнакомые страсти и страдания, и из которого им тоже предстояло потом уйти. Путь этот был вовсе уж неведом, и конца ему, должно быть, не было.

Дальше тайна Первой Смерти не открылась мне.

1996 г.

Сон одинокого человека

Дом был запущен и странен. Он был стар, штукатурка обсыпалась, была покрыта разводами плесени, дождевыми потеками. Вросший в землю фундамент оплели сорняки, паутина висела на оконных рамах и дверных косяках. Какое-то животное бродило в сухих зарослях неподалеку, где-то в доме слышался плеск воды.

Он увидел женское лицо в окне второго этажа. Оно промелькнуло и скрылось за темными гардинами. Но что ему было делать в этом доме?

Он миновал его и тут только заметил, что вокруг нет больше ни одного строения. Дорога уходила в степь. Он оглянулся, но и позади было так же пустынно. Тогда Он пошел вперед, надеясь когда-нибудь все же выбраться из этого дикого места. Он шел и шел, а небо чернело у него на глазах, сырой, пронизанный дождем ветер захлестывал Его, и накатывалась тоска.

И тогда Он повернул назад. Сперва Он шел медленно, потом торопливо, потом побежал. Ему казалось, Он отошел от дома не так уж далеко – но вот Он все бежал и бежал, подгоняемый ветром, а впереди была все та же неестественно светлая под почти черным небом степь.

Потом Он проснулся. У соседей на кухне закипал чайник и противно свистел. За окном накрапывал мелкий противный дождик.