Письмовник, или Страсть к каллиграфии - Александр Иванович Плитченко

И тогда, боясь, что раствор застынет у него в кузове и будет страшная морока его оттуда выбивать, — он и вывалил самосвал в придорожную траву…

Или намеревался продать машину бетона расчетливым жителям близлежащей деревеньки, но что-то с продажей не сладилось. Ну, не возвращать же ворованное туда, где ты его умыкнул? Вот и вырос в бурьяне бетонный курган…

Или платили ему, бедолаге, не за то, что он куда-то привез, а уже за то, что он откуда-то увез, вот он и разгружался попутно, чтобы скорее загрузиться снова и увеличить количество ездок, а следовательно и количество «заработанных» рублей…

Может быть, попросилась по пути в кабину смазливая и разбитная девчонка, да и сговорились они, да и свернули в лесок… А там слово за слово — уже и поздно стало куда-то там бетон везти, надо было уже в гараж ехать, да и не везти же домой девчонку в машине, груженной бетоном…

Мало ли что могло произойти. Но так или иначе — эти бетонные курганы в пригородных лесах всегда наводят на размышления, хотя и нет на них тривиальных надписей: «Налево пойдешь… направо пойдешь…»

Я брожу по этому островку и среди расправившихся сосен и раздобревших берез вижу совсем странные предметы, невесть как сюда попавшие. Вот в густой, светящейся крапиве косо торчит, тронутая зеленцой, полуоббитая скульптура пловчихи, изготовившейся прыгнуть в воображаемый бассейн с кирпичной тумбочки. Сквозь пальцы ее спортивной ступни проросла мелкая сурепка, на мускулистой голени заметно незабвенное имя «Вася», а в ложбинке, образованной напряженной шеей и выгнутой спиной, — покоится гнездо какой-то лесной пичуги, по краю трогательно трепеща белым пухом…

Чуть поодаль, в густых тальниках, я набредаю на остатки карусели, здесь торопливые растения проросли ветвями в звенья цепей и сгнившую крышу, оплели то, что осталось от лошадок, все спутали и связали так, что и самый сильный порыв ветра не стронет теперь ничто в этой карусели, ничем она теперь не скрипнет, все глубже и глубже погрязая в живой зелени…

Что там белеет, что там движется в тени черемух?

Это куры, это белые куры! Они, одичавшие, живут тут, плодясь и спасаясь в трудные зимние дни от холода и стай пригородных собак…

Кто это — странный, заросший, в смокинге — сидит у костерка и что-то пишет угольком на бересте?

Может быть, это дух острова? Может быть, это отшельник? А может быть, профессиональный беглец от алиментов, потерявший чувство реальности и счет годам, все скрывается и скрывается тут, сочиняя на бересте и на обрывках, заносимых сюда осенними ветрами газет, пространные трактаты о женском коварстве и мещанстве…

Не буду продолжать. Ясно, что остров (необитаемый!) в пригороде — идея живая, ветвящаяся, сама по себе обрастающая листвой подробностей и деталей.

Далее ты заселил этот остров. Ты поместил на нем молодого человека. Забросил его неведомым нам образом. Ты пишешь: «Чучин очнулся на острове». И все. Как он туда попал — это тебе не важно. Но, согласись — от того, как герой попал на остров, от его пути на остров — многое зависит и в характере самого героя, и в смысле всей этой истории.

Даю несколько первоначальных, поверхностных вариантов:

а) Чучин — орнитолог. Он в пригороде, у моря, наблюдал за беркутами, расплодившимися тут в последние годы, когда болезни леща стали массовыми, и беркуты стали своеобразными санитарами моря — они выбирают из моря больную, не способную затонуть, рыбу. Чучин, увлекшись интересным экземпляром, сам того не заметив, забрел в болото, долго блуждал, водимый странной птицей, и оказался на острове, откуда выхода уже не нашел и вынужден был там пребывать далее. (Этот вариант, прямо скажу, не лучший. Опять увлеченный чудак-ученый, какие давно не встречаются нам в жизни, где чудаки не от мира сего давно перестали встречаться среди ученых, предоставив эту, приписываемую им, особенность, сельским пастухам. А потом еще может возникнуть мысль, что ученые заблуждаются, что наука куда-то забрела в болото… Причем какая-то орнитология… Ну, благо был бы тут не орнитолог, а гидролог…)

б) Можно взять и гидролога, или еще кого-то, причастного к возведению тут этой маломощной и неоправдавшей надежд и песен ГЭС. Но что его загонит в болото? Да и слишком в лоб будет звучать намек — вот, мол, своими руками сам себе построил, придумал ловушку… Увы, в свои ловушки эти умники редко сами попадают.

в) Списать все на то, что Чучин лишнего выпил накануне, отмечая по старому обычаю в коллективе свой уход в очередной отпуск. Доотмечался он до того, что продолжал праздник и по дороге к дому своему, а потом притянулся к каким-то странным, пахнущим рыбой типам, они тоже что-то праздновали и приняли Чучина за своего. Вся эта братия праздновала потом уже и в пригороде, а потом и на острове, где Чучин заблудился, а случайные приятели уехали, не заметив того, что человека забыли… (Тоже — не блеск. Плохо. Выпивка, как сюжетообразующий элемент, банальна. Более того — обстоятельство отягчающее. Да и Чучина хотелось бы видеть человеком нормальным, положительным, даже где-то и сочувствие вызывающим).

Неопределенность исходного события можно дать через рассказы героя, который самое начало своей истории представляет в разных вариантах. Прямо так и начать текст:

Начало этой истории, именно то, как он оказался на острове, Чучин рассказывал по-разному — в разных случаях и разным слушателям. Впрочем, и дальнейший его рассказ тоже не страдал единообразием — в нем все время возникали новые подробности, детали, повороты сюжета, и напротив — некоторые элементы пропадали, исчезали, забывались или замалчивались. Шло, как сказать, творчество. Возникала история, исполняемая Чучиным с модуляциями в зависимости от целей исполнения.

Сперва все начиналось с тренировки, обычной тренировки Б-ского клуба дельтапланеристов, где Чучин действительно в то лето мог заниматься, в крайнем случае об этом он любил рассказывать, однако точно никому не было известно — поднимался он в воздух или ушел из клуба, так и не ощутив ветра высот и счастья свободного полета.

Так вот, на очередной тренировке он поднялся на дельтаплане с меловых скал в окрестностях речки И., поймал поток и заскользил по привычному кругу. Усилившийся западный ветер заставил его чуть скорректировать направление, потом еще. И тут — над обширной не то поймой, не то огромным болотом — восходящий поток внезапно иссяк, и Чучин просто-таки свалился на остров, причем запутался в ветвях сосны и долго не мог выбраться из ее объятий. Далее — именно дельтаплан, а вернее его героические обломки и помогли Чучину выбраться в