Внук Заратустры. Сборник сочинений - Ю Же

– А ты? Ты как?

– Я тоже… Они несут мне свои новости, переживания, жалобы друг на друга, восторги и фантазии. А потом вдруг уходят и забывают надолго. Я как дерево, которое всегда должно быть на месте и кивать, слушая их.

Они помолчали, прислушиваясь к тому, как тоска превращается медленно в нежность. Потом Он обнял Её.

Старческая нежность не рождает детей, только тишину и покой.

– Доброе утро.

– Вчера ты уснула, а я думал: может нам умереть пора?

– Сдаешься?..

– Пап…!!? – Дан вернулся с ночной рыбалки.

Она не сдерживала улыбку:

– Вот тебе и ответ. Это я уже не могу гладить его перед сном. А ты ещё очень нужен ему.

Она посмотрела, как пряча радость за степенностью, Лак взялся за ремонт снасти с сыном, и поняла, что кокетничает. Пропадающий сутками их младший всё ещё был ребёнком, нуждающимся в её вареве, ласке, строгости, поддержке.

А её дочери? Они смотрят на неё со страхом и любопытством. Как когда-то, готовясь заводить детей, поглядывали исподволь на то, как она, справляется? Придёт время и им быть старухами. Если она не решит эту задачу: как? Им будет ещё страшнее. Они рожали детей, потому что смогла она (не громко ли сказано? ну, пусть – отчасти…), переносили их болезни и смерти, свои страхи и недомогания, трудности и просто капризы мужей, с надеждой оглядываясь на её «стойкость». И ещё они ценили радости, распределяли счастье как урожаи, пели и плодили нежность, как делала она и лучше. «Если я уйду, лучше кого им быть?.. Попробую ещё, что я теряю…»

«Да, а что, кстати, попробую?» – снова начала думать она, уже помешивая рис. И Лав сказала своей старой деревянной ложке:

– Попробую быть счастливой.

Ложка не ответила, Но Лак, оказавшийся рядом, ответил:

– Давай, я тоже ещё…

– Ну, вот теперь, пожалуй, пора, – сказала Ла…

Последние звуки их имён пропали во времени, они оба теперь звались Ла. Ей нравилось.

Пропала вся жёсткость, напряжение, осталось открытое и простое, напеваемое прыгающей вокруг ребятнёй. Ему было всё равно. Он много болел и был сосредоточен на том, чтобы меньше забывать и понимать, как меняется мир, сохраняя вовлечённость в него. Уставая от этого, он просто плёл сети или уходил в какие-нибудь раздумья, разглядывание рисунков механизмов для мельницы и оттуда в тихий стариковский сон.

– Теперь, пожалуй, пора, – сказала она, продолжая разговор, словно не было 20-ти лет прошедших за предпоследней фразой.

Ла открыл глаза и посмотрел внимательно на неё, поблекшую от времени жизни и его близорукости. Она поняла его вопрос:

– Теперь я устала по-настоящему. Их уже слишком много, а меня… слишком мало.

Он кивнул.

Она взяла для прощания лёгкий тёплый день с не очень ярким солнцем, потому что не хотела лежать под навесом. Несколько её правнучек играли рядом. Одна зачем-то плакала и плела ей венок за венком. Её старые дочери сидели рядом, слегка покачиваясь, грустные, но готовые. Похоже, они её понимали.

Мужчины, старики, мальчишки… приходили и приходили, пристально смотрели на неё, вспоминая и запоминая, и садились полукругами, спускающимися с пригорка. Ей нравилось, что они говорят о своих делах, что она только повод собраться. Она ведь вообще повод им быть вместе.

Прибежала Вея, её любимица, («хорошо, что была чем-то занята»), схватила руку, горячая слишком живая, требовательная:

– Ла, ну не надо, ну почему?! Ты нужна нам!

Этой надо говорить, хоть и трудно:

– Потому что всё, на что я гожусь теперь – думать и молиться за вас, а я не могу помнить имена и лица. Теперь отпустите меня.

Вея послушно выпустила её руку, и села плакать в сторонке.

Наконец он приплёлся на трёх своих ногах одинаково одеревенелых, сучковатых и кривых.

– Чему ты улыбаешься, Ла? Видишь ангелов?

– Нет пока, просто твоя палка и ноги… они очень похожи. Старый ты, пень.

Он мог бы отшутиться как раньше или поворчать.

– Я не задержусь надолго, – он сел рядом, почти прижавшись боком. – Только посмотрю, чтобы они всё сделали правильно.

«Костёр и водопад» – сказала она не вслух. Он кивнул.

Костёр и водопад. Костёр и водопад.

Милое, окт 2010

ПОВЕСТИ

Наизнанку

Спасибо Всем, особенно Кольке.

Часть 1. КОЛЬКА

Главы 1, 2

Мне лень. Простите. Не буду писать я эти первые главы. Может быть, если найдётся у кого-нибудь желание и трудолюбие, он напишет (буду благодарна) что-нибудь на своё усмотрение… Про укус какого-нибудь диковинного паука или редкой змеи. Или про эксперименты с новым лекарством или с электромагнитными, или т. п. полями… Или про вредную работу мамы моего «героя» во время беременности с компьютерами или ультразвуками… Или – сочетание дневных и ночных светил… Или…

Если же такового желающего не найдется, то придётся читателям самим придумать первые две главы этой истории.

Да, и не пытайтесь найти в следующих хронологию. Как рассказывал – так и писала.

Глава 3. УТРО

Колька просыпался между шестью и семью. Вернее, это мама его так будила. Теперь-то у него была отдельная комната. Он очень любил её (комнату (хотя и маму, конечно), и особенно приятно было в ней просыпаться.

Мама заходила и сразу открывала окно (и осенью, и зимой). Удержаться от этого ей было трудно, потому что большое окно без занавески выходило на чудный простор над маленькой речкой, большим парком и городом за ним. Утром было небо и туманы, а боковая стена дома защищала от ветра, поэтому окно было приятно распахнуть даже в дождь. Комната выдыхала тяжёлый ночной воздух и радостно вдыхала утро. Мама радовалась и начинала гнуть и тянуть своё большое красивое тело. И все это увлекало её, и мыслей почти не было, а если и были, то маленькие и плавно падающие, как небольшие осенние листочки. И чувства мамины были сосредоточены близко вокруг её просыпающегося тела или уходили в воздух утра и простор за окном. Часто теперь, даже не поворачиваясь к нему, она тихо говорила:

– Колька, вставай!

О, это было блаженство проснуться от слов. Которые были точны и коротки, как бросок весёлого мячика в руки. Он был так благодарен маме, когда просыпался, и за комнату и особенно за это пробуждение такое чудесное в своей точности и простоте. Иногда мама смотрела на него, и тогда, конечно же, были чувства. Обычно они были удивлённо-нежные, и хотя ему нравилось больше без них, эти «были ничего» мягкие, без впутанных мыслей.

Как было тяжко в прошлом году, когда мама будила их с братом в общей комнате.

Она тогда только вдруг узнала, что будить можно мыслями. И узнала не от него, не от Кольки, а от одного из тех, кого называют Учителями. Мама сама всё знает, но очень любит открывать всё по-новому с чьей-то помощью, кажется, она просто очень любит удивляться. И вот с первого сентября она, как только проснётся и придёт к ним, и начинает: нежно-голубое и вдруг с оранжевым – «Мальчики, мои, милые, хорошие…. Ну-ка вставайте!» Открывал он глаза или нет, кажется всё равно ему их резало. Эти всполохи! Подходящее слово… Красивые все цвета. Только переходы резкие. Мамина нежность розово-голубая или желтоватая как рахат-лукум, только она не удерживается в ней, влезают какие-то мысли, то радость яркая, то беспокойства какие-то, то вообще не пойми что – наверное, про работу.

Утром спросонья это всё трудно воспринимать.

Хотя мама своего добивается. Спать уже невозможно и лучше сбежать быстро, занять ванную и посидеть немного, уставившись на струю воды и возвращаясь из сна.

Колька после сна – как бензиновое пятно в луже. Красивое, но как-то странно одновременно разноцветное и бледное, и запутанное. Но струя воды бьёт по ногам, приятно греет от ног и рук к спине и голове. И всё остальное собирается и кое-как приходит в порядок вокруг хорошего, но нескладного пока подросткового тела.

И потом мама выманивает его завтраком и убегающим временем на кухню. Теперь он – это уже он – полупрозрачное облако, начинающееся где-то вдали и сгущающееся вокруг того, что видят все остальные.

Почему все остальные, устроенные совершенно также как он, отказываются при этом, как он, видеть и уверяют, что не видят? До сих пор для него загадка. Она слишком часто занимает его мысли, чтобы начинать опять о ней думать с самого утра.

Лучше позавтракать.

Глава 4. СЕМЬЯ

К своим тринадцати Колька почти привык к факту «я не как все». Только вот не сказать, что смирился с этим самым фактом. Представьте, что видите – у всех есть нормальные глаза, но все отказываются видеть, считая это невозможным. Смогли бы смириться?

Вот мама. Колька любил её. Она была честная, и ей нравилось, что он видит, она правда упорно называла это «чувствует». Колька совсем недавно и то не совсем точно понял разницу. Колька одинаково хорошо видел людей (зверей, вещи) и их тела внутри. Но все остальные предпочитали говорить «видеть» только про внутренний физический мир того, что можно пощупать, а про остальное говорили «чувствовать» и подвергать разной степени сомнения. Мама говорила: «видишь – я работаю». А когда он спрашивал: «мам, ты чего грустишь?», она прижимала его со словами: «как ты всегда чувствуешь». И он всегда честно отвечал: «вижу». И она изображала на лице улыбку, которая как будто могла отвлечь его от тёмно-синего, переходящего в мутновато-фиолетовое облака вокруг.