Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— Какой красавицей стала Майкен! — восклицает Элиза. — Она очень изменилась.

Я чувствую и радость и волнение. Словно задание, которое мне поручили, уже почти выполнено, но я не уверена, все ли я сделала правильно. Однажды, примерно год назад, я спросила Элизу напрямую, что она думает обо мне как о матери, и заметила, как она задумалась на мгновение — ответить честно или достаточно просто поддержать меня в моих материнских чувствах. «Майкен просто чудо, — сказала Элиза тогда, — ты потрудилась на славу».

— Ян Улав скоро выйдет на пенсию, — говорит Элиза. — Когда Сондре от нас уедет, возможно, мы будем проводить здесь большую часть зимы.

Я представляю себе резервацию для норвежских пенсионеров, которые едят коричневый сыр, ходят в норвежские пабы и голосуют за Партию прогресса. Но ведь Элиза не такая, тем более уж Ян Улав.

— Но нам, наверное, придется брать с собой маму, — говорит Элиза. — Если ей позволит здоровье, если она вообще проживет столько времени; она сильно сдала после смерти папы. Потому что ты ведь не намерена переезжать во Фредрикстад? Хотя рекламные бюро есть и во Фредрикстаде, и ты бы могла там работать.

— О, — качаю я головой. — Только не это.

— Вот и Кристин с Иваром тоже вряд ли соберутся жить во Фредрикстаде, — говорит Элиза. — Но Кристин, по крайней мере, удобнее ездить к маме теперь, когда ее мальчики разъехались кто куда.

Элиза не говорит в открытую, что я тоже остаюсь без Майкен каждую вторую неделю и так продолжается уже пять лет. Она ставит салат в холодильник.

— Теперь здесь врачи и больницы работают практически по норвежским стандартам, — говорит Элиза.

— Я подумываю о том, чтобы сменить работу, — признаюсь я. — Мне уже поднадоело работать в рекламе. Пытаюсь найти что-то другое. Возможно, если мне ничего не удастся подобрать, попробую поработать некоторое время фрилансером, и тогда у меня будет больше возможностей навещать маму.

Элиза смотрит на меня, раздумывает над моими словами и над тем, что ей со всем с этим делать.

— Это кажется не вполне надежным вариантом, — говорит она. — Разве не лучше все-таки найти что-то с постоянным доходом?

— Я хочу писать, — настаиваю я.

— Ну а что это за варианты работы, которые ты нашла?

— Например, должность представителя по связям с общественностью в Музее Мунка.

— Это так интересно! Надеюсь, тебе удастся ее заполучить!

Она вытирает кухонный стол.

— Мы накроем на террасе, — говорит она. — Может быть, ты тоже хочешь искупаться?

Майкен прыгает в воду, и Сондре ныряет за ней с бортика. Кажется, им весело вместе, они смеются, что-то кричат друг другу, подростки всегда чересчур громкие, это совершенно естественно. Открывается стеклянная дверь, и Ян Улав выходит на террасу с подносом, на котором стоят три изящных высоких бокала для белого вина; он расставляет их на столе, рассуждая об особенностях здешней погоды.

— Здесь гораздо больше солнечных дней, чем, например, в Плая-дель-Инглесе. — Он смотрит на Элизу. — У Марианны и Рогера — это наши друзья из Фредрикстада — там квартира, и они очень часто приезжают сюда.

Он разливает вино по бокалам.

— Знаешь, сколько это вино стоит в Норвегии? — спрашивает он. — В два раза дороже.

Элиза интересуется, какие у нас планы на ближайшие дни, собираемся ли мы поехать осматривать окрестности или просто хотим отдохнуть здесь у бассейна.

— Можем отправиться в горы, — предлагает она. — Там очень красиво. Ян Улав много ездит на велосипеде, но это занятие на любителя. Можем пойти в море на рыбалку, наловить рыбы на ужин. А еще каждый вторник и четверг работает рынок в Аргинегине.

Мама зовет из комнаты, и наш разговор прерывается. Я иду к ней помочь. У мамы хрупкое телосложение, кожа да кости, я легко обхватываю все ее предплечье ладонью, помогаю подняться с кровати и выйти на террасу.

— Ох, как же здесь жарко, — произносит она.

Элиза поправляет зонтик, так, чтобы мама сидела в тени. Я рассказываю о квартире, говорю, что закончу оформление документов в конце ноября.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Тогда у меня будет больше места, — поясняю я.

— Это прекрасно, — говорит Элиза.

Сондре подбегает к бортику бассейна, где стоит Майкен, сталкивает ее в воду, Майкен визжит. Ян Улав окликает Сондре и знаками показывает, чтобы тот успокоился.

— У нас бассейн на четыре квартиры, — поясняет Ян Улав, — но сейчас две квартиры пустуют, и бассейном пользуется только еще одна семья, кроме нас.

На лбу у Яна Улава выступила испарина, он несколько взбудоражен и в то же время сдержан в своих объяснениях того, как это все замечательно; градус его восторга никогда не поднимается выше отметки «что ни говори, а мы очень довольны!». И энергичное движение головой в подтверждение. Впервые в жизни мне приходит в голову: несмотря ни на что, именно на меня ему хочется произвести впечатление. И тогда я оказываюсь перед дилеммой: следует ли мне реагировать так, как этого ждет от меня Ян Улав?

Пожалуй, на сей раз я так и поступлю.

— Здесь есть специальный сотрудник, который приходит и моет бассейн, — продолжает Ян Улав. — Такой мастер на все руки, он еще стрижет газон и поливает растения вокруг бассейна. Очень способный малый. Тони зовут. У меня к нему только одна претензия — он поет. Постоянно. Наверное, вообразил себя Хулио Иглесиасом.

— А по-моему, это мило, — замечает Элиза. — Кроме того, он еще и умный. Он в молодости на самом деле был похож на Иглесиаса. Меня, например, совершенно не смущает, что он поет. И, кроме того, он делает мне комплименты, вот.

— Он неравнодушен к дамам в бикини, — замечает Ян Улав.

— Как же здесь все-таки прекрасно, — говорю я. — Разве здесь не замечательно, мама?

Мама кивает, но ее лицо искажает гримаса страдания.

— Только здесь убийственная жара, — произносит она.

— Мама, — голос Элизы звучит спокойно, — тебе нужно просто немного привыкнуть, и все будет в порядке.

Мама вздыхает и выдавливает слабую улыбку.

— Не так уж много вещей радует меня теперь, но я бы с удовольствием взглянула на те корзинки, которые мы видели здесь на рынке в прошлом году.

В этом она вся. Самоотверженная и требовательная одновременно, потерявшая какой-либо смысл в жизни, кроме самого тривиального.

После того как мама уходит спать, мы остаемся допить вино, Ян Улав пьет коньяк.

— А коньяк совсем неплох, — задумчиво говорит он, делая глоток.

Мы съели приготовленное на гриле филе индейки с печеным картофелем и зеленым салатом. Майкен и Сондре захотели прогуляться одни, Элиза не стала запрещать.

— А завтра я хочу на пляж, — заявляет Майкен.

— Вода уже становится прохладной, — говорит Ян Улав. — То есть такой, как в Норвежском море летом. А в бассейне температура воды двадцать шесть градусов круглый год.

— Пожалуйста, будьте все время вместе, — просит сына Элиза. Ян Улав смотрит на Майкен.

— А ты знала, что тот песок, который у нас на пляже, на самом деле принесен сюда ветром из Сахары? — спрашивает он.

— Нет, — улыбается Майкен. — Прямо через море?

Она качает головой и издает протестующий звук.

— Именно, — уверяет ее Ян Улав. — Во время песчаной бури песок поднимается высоко в воздух и вот так переносится на расстояния.

Майкен качает головой еще энергичнее. Я помню, как она сказала о своем учителе: «Он почти ничего не знает про Вторую мировую войну!»

— В это я не могу поверить, — говорит она. Майкен сидит поджав под себя ногу, так что внутреннюю часть бедра видно до самых трусиков, она уже почти выросла из своей невинности и блаженного неведения, но пока притворяется невинной. Тело растет из головы. Или наоборот? У меня не получается взглянуть на нее другими глазами, я вообще ее не понимаю, не знаю, гротескно ли ее поведение, а она сама — несносна или прелестна и очаровательна, я даже не могу представить, какой ее видит Ян Улав.